– Добрый вечер, – робко говорит Нина, подойдя к столику, за которым сидит Эвелина. – Я – Нина Корецкая…
Женщина оборачивается – и в следующий миг Нина что было сил, до боли вонзает ногти в ладонь. «Проснись, просыпайся!» – зовет ее издалека чей-то знакомый голос. Она хочет что-то ответить, но не может.
За покрытым белой скатертью столиком, на котором стоят цветы, вазочка с мороженым, чашка дымящегося кофе, на узком кожаном диване сидит Ева Георгиевна Востокова.
– Здравствуй, – как ни в чем не бывало обращается Ева Георгиевна к Нине. – Садись.
Она указывает рукой на стоящее возле дивана кожаное кресло.
– Честно говоря, у нас не так уж много времени. Потом придут другие люди, высокопоставленные чиновники из министерства. Я должна принять их один на один: им бы не хотелось, чтобы здесь маячили посторонние.
Некоторое время обе молчат. Подходит официант, и Нина заказывает капучино с корицей.
– Просто не верится: ты подделывала печати, – задумчиво произносит Ева Георгиевна, рассеянно ковыряя ложечкой мороженое.
– Случалось, – шепчет Нина. Она еще не пришла в себя после шока, и говорит с трудом. – Понимаете, это было необходимо. Меня просили. Меня заставили!
– Знакомая история, – Ева Георгиевна качает головой. – Все само складывается так, что мы совершаем некрасивый поступок, а иной раз даже преступление – совсем маленькое, конечно, однако уголовно наказуемое, – в котором потом раскаиваемся. Разве я не предупреждала тебя, что работать нужно чисто?
– Предупреждали, – Нина краснеет.
– Работать чисто означает, что у тебя нет ни одной поддельной печати или подписи. Что все твои дела опрятны настолько, что в любой момент кто угодно может взять на экспертизу любой переведенный тобой документ, любой судебный протокол и нигде не найдет ничего такого, к чему можно было бы придраться. Неужели это не ясно?
– Ясно, – бормочет Нина. – Но…
– Конечно, сейчас все это уже не важно. Раньше надо было думать. А Ксения твоя? Я давно за ней наблюдаю. Разбойница, мелкая аферистка, – на лице Евы Георгиевны появляется брезгливая гримаса. – Работает неряшливо, при этом хитра и жадна. Однако хитрости хватает ей ровно настолько, чтобы вовремя схватить деньги и убежать, чем она долгое время успешно занималась. Впрочем, меня это не касается, – Ева Георгиевна пристально смотрит на Нину. – Это ваши дела. Меня лично волновало совсем другое: эта Ксения не платила нам ни копейки. Ей даже в голову не приходило, что принято делиться деньгами с кем-то еще, кроме мелких функционеров. До нее с нами расплачивался Кирилл. Когда же она его обманула, никто не сообщил ей о наших законах – все лишь с интересом наблюдали, как она идет ко дну, и ждали, что будет дальше. Для ее коллег это было целым спектаклем.
Она умолкает.
– Скажите… – тихо произносит Нина. – А что произошло с Кириллом? Кто его убил?
– А ты сама что про это думаешь?
– Я думаю, что это сделала Ксения. Я в этом совершенно убеждена! У нее были причины. Ведь он всю зиму рыскал в Рогожине, навел на нас прокуратуру. Следил за нами, всюду побывал… Я давно уже догадывалась… Ксения очень боялась Кирилла, и вот наконец не удержалась, и…
– Его убила не Ксения, – мягко, но решительно обрывает ее Ева Георгиевна.
– Не Ксения? – Нина растерялась. – Странно. Но кто же тогда? Неужели…
– Ну? Договаривай…
– Неужели… Вы?
Ева Георгиевна смеется.
– Да что ты, милочка? С ума сошла… Разве я похожа на убийцу? У Кирилла с Ксенией давние счеты, он был заинтересован, так сказать, кровно, чтобы ее разоблачили, наказали, упрятали куда подальше, но работал Кирилл в конечном счете на меня. Это я отправила его в Рогожин поворошить ваш дружный муравейник. Зачем же мне, скажи на милость, его убивать?
– Действительно, – Нина окончательно запуталась. – Правда незачем. Но кто же тогда мог это сделать? И зачем вы отправили Кирилла в Рогожин? Я ничего не понимаю…
– Рогожин – славный город. Старинный, тихий, близко к Москве. Его было несложно контролировать, и у нас никогда не было с ним трудностей. Но однажды там появились люди, которые перестали нас уважать. Не платили за то, что мы разрешаем работать, защищаем, помогаем. Твоя Ксения, например. Пришлось вмешаться…
– Но кто в таком случае убил Кирилла? Кому это понадобилось?
– Видишь ли, детка, Кирилл навел прокуратуру не только на одну твою Ксению. Под ударом – смертельным ударом – оказался весь ваш теплый трудовой коллектив. И не только. Кое-кто в Москве очень испугался. Люди работали годами, привыкли, пригрелись, успели сделать себе маленькие приятные подарки: у кого-то домик в Испании – небольшой домик на первой береговой линии, ничего особенного, у кого-то двухэтажная квартирка в центре Москвы, сущий пустяк, конечно, но прокуратура чрезвычайно заинтересовалась бы этими безделицами. Что оставалось делать бедным испуганным людям? Все уперлось в одного-единственного самозванца, который встал на их пути с целым портфелем улик. Вот они-то, эти люди, его и убрали. Нельзя так говорить о покойных, но Кирилл виноват сам: слишком глубоко полез.
– Но если вы всё знали, неужели нельзя было его защитить? Спасти от смерти?
– Можно, конечно. Одна доверительная беседа, пара звонков куда следует – и все вернулось бы на круги своя. Но Кирилл оказался азартным мальчиком – кто бы мог подумать, правда? – и слишком увлекся местью этой вашей Ксении. Совершенно перестал меня слушаться, весь ушел в работу и довольно быстро выкопал глубокую яму под тебя, дорогая Нина. Очень глубокую, поверь мне. Угоди ты в эту яму, и на волю уже не выбраться. Ксения – та могла бы как-то воспользоваться своими деньгами, ловко свалить все на тебя. Ну а ты? Посредничество в проведении международных усыновлений преследуется законом. Да еще эти твои фальшивые бумажки… В следственном изоляторе тебе бы уже никто не помог.
– Значит…
– Я просто не вмешалась в нужное время. Все случилось само собой. Но почему ты так побледнела? Не бойся, убийство произошло не из-за тебя. Я же сказала, что Кирилл перестал слушаться. Похоже, от ярости у него в голове помутилось. Он задумал подмять под себя весь рогожинский регион, и мне его поведение очень не понравилось. Не люблю, когда горят на работе… Грубил по телефону моему секретарю, а это было с его стороны совсем некрасиво… Вот я и не пришла ему на помощь, когда ваш курятник перестал кудахтать и хлопать крыльями, а серьезно задумался и в конце концов обратился к грамотному специалисту. Надеюсь, я удовлетворила твое любопытство?
Нина кивнула. Перед ней давно уже стоял остывший капучино, и она сделала глоток.
– Но как же вы… – Нина все еще не пришла в себя от изумления.
– Я занимаюсь этим давно, с тех пор как много лет назад в Россию приехала за ребенком первая иностранная семья. Это были испанцы, и я была у них переводчиком. Тогда все делалось по-другому, не так, как теперь, документов почти не требовалось, а детей просто отдавали будущим родителям. Первое усыновление устраивала я сама – это вышло совершенно случайно и совершенно бесплатно. А потом… Много чего было потом, у нас нет времени, чтобы все разбирать подробно. Да и ни к чему тебе про это знать. Впрочем, если тебе любопытно, кое-что я скажу: мой покойный супруг представлял Россию на той самой Гаагской конференции, где была рассмотрена тема усыновлений и приняты основные законы. А потом через его руки проходила вся организация международных усыновлений в России. Но несколько лет назад он умер, завещав дело мне.
– Так значит…
– Официально я, детка, этим не занимаюсь. Но ты же знаешь, как делаются у нас в России дела… Наш бизнес держится на крупных китах. А я, – она вздохнула, – я всего лишь посредник между мелкими и гораздо более значительными фигурами. Так уж повелось, и менять что-либо пока никому не выгодно… Пока. Кто знает, что будет дальше? Честно тебе скажу, Рогожин меня нисколько не волновал. Это не мой уровень, понимаешь? Но оттуда поступали тревожные сигналы, и если бы наводить порядок взялся кто-то другой, а не я, ты бы уже здесь не сидела и не пила капучино с корицей. Большего я сказать тебе, увы, не могу.
Ева Георгиевна посмотрела на запястье, где поблескивали крошечные платиновые часы. Нина решила, что ее время истекло и пора прощаться.
– Спасибо, – прошептала она, чувствуя, что сейчас заплачет. – Спасибо большое.
– Но я пригласила тебя сюда не просто так, – произнесла Ева Георгиевна, пристально глядя на Нину и, видимо, совсем не собираясь ее отпускать.
– Не просто так?
– Ну конечно. Не только за тем, чтобы все это тебе рассказать.
Нина вопросительно смотрит на Еву Георгиевну.
– Видишь ли, Нина, недавно в моей жизни произошло важное событие. Мне исполнилось восемьдесят лет…
– Восемьдесят? – Нина не верит своим ушам. – Не может быть! Я думала…
– Все так думают… Мне дают не больше шестидесяти, но если бы ты знала, каких сил стоит женщине моего возраста держать себя в форме. Каких сил и каких денег… Впрочем, это сейчас тоже ни при чем, я имела в виду совсем другое событие. Незадолго до юбилея я прошла кое-какие проверки и анализы, которые показали, что я больна очень неприятной болезнью. В лучшем случае мне удастся протянуть год.
– И вы так спокойно об этом говорите? – Нина невольно повышает голос, и охранник у входа поворачивается в их сторону. – Существуют врачи, клиники…
– Я уже побывала у лучших врачей в лучших клиниках. Есть проблемы, которые невозможно решить даже за деньги. Моя болезнь – одна из них. У меня нет ни шансов, ни надежды, поверь мне.
– Я…
– Только не надо сочувствовать, ради бога, – Ева Георгиевна умоляюще машет рукой. – Пока это тоже всего лишь предисловие, без которого невозможно начать разговор о главном. Я, Нина, хотела поговорить с тобой не о своих болезнях, а совсем о другом: о тебе лично. Ты готова выслушать?
– Да, – кивнула Нина. – Готова.
– Итак, я хочу сказать тебе вот что…