– Да я-то что? Это каторжане беглые на рынке иконы продавали. Рынок-то черный, там разбойники ошиваются. Зато все что хошь купить можно. Мне как раз адмирал с флота отпуск[23] дал. Домой отправил. Дай, думаю, куплю родне подарков. Вот, матушка, это тебе, не откажи… – Он отдал матери с поклоном шаль богатую. – Хожу, прицениваюсь. А тут Богородица наша Дева, стоит на прилавке, на меня смотрит, и глаза, как у… В общем, говорю этому ухарю молодому, что торгует Заступницу: ты где, говорю, ее взял? Не твое дело, морячок, отвечает…
– Брешешь, Петька, разве он не безъязыкий? – встрял племянник Мирьи, Савватей.
– Языкастый он, не хуже тебя, дядя Савватей! – улыбнулся Петя. – Так меня обматерил, что даже у флотских уши завернулись.
Ухмыльнулись мужики.
– В архангельском порту дружил я с аглицкими моряками, – рассказывал Пётр Митрич, – так они обучили меня своему кулачному искусству. Называется бокс. Бокс, говорят, это вам не мордобой, а общение меж жентельменами с помощью рук.
– Меж кем?
– Это у них так уважаемых мужчин называют. Для начала достаточно двух ударов, левой сбоку и правого прямого. Но этому молодцу хватило и одного – левого бокового. Приложился я слегка, он и улегся под лоток…
– Неспроста же тебе дед прозвище дал! – перебил, смеясь, Тимофей.
– А это тебе, брат! Держи. – И Пётр вручил Тимоше сапоги мягкой кожи, высокие, подковками подбитые. – Размер-то у нас одинаковый, надо полагать… Да, гляжу, какие-то два старичка подбегают – ножички вынимают…
– Да как же они?!.
– Молчи уже, раб Божий! – заткнул отец Митрофан Савватея.
– Тут-то мне пистоль именной и пригодился. Зря, что ли, меня им сам вице-адмирал Бредаль одарил?
– За что же это?
– За Крымскую кампанию, за Арабатскую косу. Ну да палить и не пришлось. Достал пистоль я, говорю: “Покумекайте, ребята, оно вам надо? Одного застрелю, другого повалю, а потом «Слово и дело!» крикну. Думаете, дремлет Тайная канцелярия? Иконы эти из моей деревни, и купить их там вы никак не могли!” В общем, отдали все, что сперли. Пожалел я их, не стал урядника звать. А то вырвут ноздри босякам, опять в Сибирь отправят в кандалах…
– Познакомься-ка, Пётр Митрич, – снова прервал его Тимофей, – супруга вот моя, Анна Петровна, а это сыновья. Андрей и младший Митя.
Замолк Петруша, ошарашенно стоит, во все глаза на них глядит, не шевелится. Через минуту выдохнул, сказал Анюте:
– Рад познакомиться! – и пожал парням руки. – Однако взрослые уже мужчины!
– Старшему шестнадцать, младшему четырнадцать, – представил их отец, – такие же, как мы с тобой. Один у горна кует, другой за веслами поет!
– Не откажите, Анна Петровна, примите подарок для вашего семейства! – И Петя выхватил из лодки вещмешок. – Тут разные гостинцы, безделушки, авось и пригодятся в хозяйстве… Но где же?..
– Дома она, дома, – успокоила его мать, – зайди да поздоровайся. Одна она, уж девять лет как вдовствует.
Вошел Петя в избу – тишина и полумрак. Сидит Лина у окна, подол на коленях ладонями разглаживает, пальцами охаживает.
– Здравствуй, Лина…
– Здравствуй, Петя.
Помолчали. Друг на друга поглядели.
– Образок твой я недавно Митрофану отнесла, нужно было так, – наконец сказала Лина.
– Бог с ним, я тебе кольцо привез, – ответил сипло Петя, – и серьги жемчужные.
– Ох, не надо ничегошеньки, Петя, мой хороший! – тяжело вздохнула та. – Сколько лет уже прошло. Одна я привыкла, и ты, наверное, тоже. А вместе жить – только людей смешить. То и осталось нам, что в церкви по праздникам рядом стоять…
– Ну уж нет, моя родная. – Петруша прокашлялся, и голос окреп. – Не для того все эти годы я об тебе одной мечтал, чтобы курс теперь сменить и дрейфовать по ветру! Дом этот мне тоже не чужой. Так что пусть мои пожитки здесь немного постоят, а я пойду хозяйство в порядок приведу.
Он поставил тюк с вещами посреди избы и пошел в сени, а в дверях добавил:
– И с дочками нашими, изволь не удивляться, я как-нибудь язык найду…»
Стёпку проводили хорошо. Весело, легко и с прибаутками. Митя восседал во главе стола, перед каждым тостом кряхтел от важности момента, приговаривал: «Верно, мужики?» или «Правильно, девушки?», обращаясь то к расположившимся рядом Волдырю и Сливе, то к жене и дочери, меняющим что-нибудь в сервировке. Степан сидел напротив отца, чуть пригублял из рюмки, слушал, молчал и улыбался.
Даже Манюня пришла чаю с девушками попить, поворчать на Волдыря. Волдырь же со Сливой вели себя прилично, выпивали и закусывали в меру. Слива пил из своего стакана. Волдырь нахваливал хозяек, шутил, цеплял языком Манюню и с серьезным видом давал простые, ясные как день и очевидные наставления новобранцу. Люба была спокойна и ласкова с сыном, грустила только Вера.
– Веруня, ма шер ами, не расстраивайся! – утешал ее брат, садясь рядом и обнимая за плечи. – Не успеешь удивиться, а я уже тут. Зима-лето, зима-лето – и тут! Ну? Я тебе еще и жениха в армии найду, героя и красавца, спасибо скажешь! А дя Слава с дя Вовой пока за меня теляток и свиняток попасут, в хлеву обиходят!
– Болтун ты, Стёпка! – не поднимая головы, отвечала сестра. – И балбес!
– Ладно, целуй девчонок, бери котомку, поехали на берег, пока не стемнело! – сказал наконец Митя и поднялся из-за стола.
– Все, девчонки, пока! Мамулечка-красотулечка… – Степан чмокнул сначала мать, потом сестру. – Вера Дмитриевна! Марь Михална, будьте здоровы!
Манюня через стол мелко перекрестила парня.
– Дядь Слава, пока! – пожали руки. – Дядя Волдырь, ой, прости, Вольдемар Николаич, счастливо!
– Ах ты, салага! – рассмеялся Волдырь. – Смотри, аккуратнее там!
Стёпка подхватил старый вещмешок и зашагал вслед за отцом на берег. Мотор мощно загудел, призывник помахал рукой, и лодка отчалила от мостков.
На следующий день Митя вернулся только к вечеру. Люба с Верой уже начали беспокоиться, когда он появился на горизонте. Его лодка протарахтела мотором мимо своего причала и пристала к мосткам Волдыря. С мрачным видом вошел Митя в избу и сел к столу, где Волдырь со Сливой за неимением более серьезных напитков пили чай.
– Значит, так! – начал он и от злости скрипнул зубами. – Начнем с хороших новостей. Труп всплыл, к берегу прибило. Забрали, увезли. Ты, Славян, в розыске. По подозрению в умышленном повреждении мотора и поджоге. На заборах еще не расклеен, но у ментов фоторобот уже есть. Так что бороду советую сбрить. И гриву тоже.
– Хорошие новости, – согласился Волдырь, – давай теперь плохие. Или еще хорошие остались?
– Теперь плохие. Семёныч говорит, что охранник этот, пес, всю обратную дорогу восхищался, какие здесь красивые места и какая у меня шикарная жена. Или места шикарные, а жена красивая. Кровь с молоком, говорит, да еще и с коньяком. Не то что наши городские твари, малахольные! Вот бы, говорит, патрону удочку закинуть и охотничий домик здесь построить, этажа в три, прямо на мысу, вместо пожарища этого. А Петюня Орешкин, хорек вонючий, ему поддакивает. «Зачем, – говорит, – домик, сразу – турбазу. И отдых, и прибыль».
– Пусть помечтают! – помрачнел Волдырь.
– В том-то и дело, что они уже от слов к делу перешли. Семёныч говорит, Петюня ему хвастался, будто решение уже принято, олигарх этот денег администрации даст, документы утрясут и зимой уже бригаду сюда привезут, лес заготавливать начнут. А весной и строить будут.
– А церковь? – спросил Слива. – Она же под охраной государства?
– Ты чё, Славик, вчера родился? За деньги и поп спляшет! Не то что государство!
– Что будем делать? – Волдырь достал из пачки папиросу, дунул в нее и смял гильзу в гармошку. – Я так понимаю, что жаловаться некому?
– Разве только президенту. – Митя выхватил папиросу у Волдыря, сразу же чиркнул спичкой и затянулся. – Можно еще, конечно, в ООН обратиться или в ЮНЕСКО, но у меня загранпаспорт просрочен, визу не дадут. Может, у тебя, Вова, паспорток действующий имеется?
Волдырь прикурил другую и даже не ухмыльнулся на Митин сарказм. Подымили чуток.
– Не будем дергаться раньше времени, – тихо предложил Слива, – придумаем что-нибудь. Не ложиться же и помирать!
– Да, дружбан! Кстати! – вспомнил Митя. – Завтра Витька-участковый приедет, сам мне сказал. Велено ему нас опросить еще раз. Не очень верят начальники, что ты утонул, искать будут. С патрульным нарядом. Так что, дя Вова, веди его в нору.
– А как там Стёпка? – вспомнил Волдырь.
– Нормально все, гулял с дружками-подружками всю ночь, уехали всей толпой в военкомат провожаться. Ничего, пусть служит. Все служили.
– Тогда машинку для стрижки принеси, нечего Сливе живность в норе разводить.
– Ладно. И еще. Девкам пока ничего не говорите, я сам.
Вечером Слива сбрил бороду опасной бритвой Волдыря, которую тот направил на кожаном ремне, петлей перекинутом через дужку кровати. Митя принес машинку и, когда Волдырь закончил стрижку, сказал, критически оглядывая бритую голову Сливы:
– Ну и башка у тебя, Славян! Вся в шишаках, как у динозавра. Зато теперь вшам не зацепиться. На рассвете отвези его, Николаич, на пост, пока розыск не приехал. А лодку брось там, где лежала. Пусть ищут. Любаше я ситуацию объяснил в общих чертах. Она, сам знаешь, железяка…
– Железная леди, – поправил Волдырь.
– Ну да, она. Спокойно выслушала, говорит, что-нибудь придумаем, прям как наш беглый зэк.
– Надо тогда и сети ставить, чего ему там просто так сидеть? – предложил Волдырь.
– Вот менты уедут, тогда и поставим, – согласился Митя, – заодно обдумаем план действий.
Вечером Сливу собирали. Увязали охапку дров, смотали матрац, пригодился и черный спальник. Приготовили аккумулятор с маленькой лампой на проводе. Сложили в мешок баночку сахара, баночку чая, шмат сала и пакет сухарей. Волдырь принес с чердака кусок гарвы, старой и толстожильной сети для ловли лосося.
– Этого комулятора, если экономно, тебе надолго должно хватить, – объяснял он. – В гарву водорослей намотаешь, их там целая копна, наплетешь, на щель повесишь. Думаю, справишься, не безрукий…