У меня появились нехорошие подозрения.
— Уля, радость моя. Там не было пустырей. И больших сараев тоже.
— Ну, как же? Там такой прямоугольник, или нет — трапеция скорее, заштрихованный. Мы так поняли, вы зачеркнули то, что сначала нарисовали, а нового не придумали?
— Покажи на бумаге, а то у меня возникают опасения.
Показанное на рисунке доказало — опасался я не зря.
— Радость моя, пожалуйста, в следующий раз сначала спрашивай — потом переделывай, ладно?
— А что так⁈
— Это не пустырь, а стоянка для караванов. У нас там, на секундочку, трактир. Для тех, кто едет по тракту, а это, в первую очередь, торговцы, которые зачастую ездят целыми компаниями. И им надо где-то ставить свои повозки, позже — грузовики, хотя уже и сейчас есть такие, что моторизовались.
— А сейчас как же они останавливаются? Площадка — она не красивая, Лидии Францевне не понравится.
— Сейчас они или заворачивают на дорогу к Алёшкино и становятся вдоль обочины или, гораздо чаще, просто едут мимо. В лучшем случае заезжают в «Прикурганье», в худшем — и там проезжают мимо. Вот, чтобы не проезжали мы и заложили с бароном Шипуновым площадку. А около неё — ангар, куда можно спрятать повозку на ночь, и где должны разместиться ремонтные мастерские, и для гужевых повозок, и для грузовиков. Для эстетики же запланировали между стоянкой и дорогой живую изгородь. Мы с бароном думали посадить боярышник, в два или три ряда, в шахматном порядке. Он может до пяти-шести метров вырасти, плотный и декоративный: весной в цветах, потом плоды красные.
— А может, всё же розарий?
— Нет, прелесть моя. Смотреть на розы если кто и приедет, то десяток дам за всё время, а стоянка будет привлекать проезжих постоянно. Мы же строим не художественный монумент, а место обслуживания проезжающих.
Ульяна надулась, но спорить перестала. Или пока перестала? Но тему эту надо держать под присмотром, а то и в самом деле розарий воткнут. С альпийскими горками, кстати, нужно эту дедову идею придержать пока. Но вот Андрею Андреевичу по мобилету сообщить о внезапных изменениях в проекте — необходимо. А то, чую, сюрприз будет.
Тем временем Ульяну сменила такая же виновато потупившаяся Маша.
— Ну, а у тебя, киса моя, что случилось?
— Я тоже хотела сказать, что хочу пока что здесь остаться. Точнее, не то, что хочу — нужно, и деваться некуда.
— Насчёт нужно — догадываюсь, а что за «деваться некуда»?
— Мы, когда дом выбирали, я как-то не подумала о детях… Надо было больший брать. Или тот, с садом, который перестроить можно было…
— Да⁈
— Ну, смотри. Нянька с детьми в той каморке, что для отдыха слуг в любом случае не поместится, даже если её туда додуматься запихнуть. И без детей — она же ни меня, ни ребёнка оттуда не услышить.
— В гостевую комнату поместить, в чём проблема?
— Вот-вот. Гостевую займёт няня, наша спальня превратится в детскую. И остаются только твой кабинет и гостиная. Ни там, ни там кровать не поставишь, на диване в кабинете ночевать тоже та ещё идея…
— И как ты планируешь быть?
— Не знаю. Пока, до поездки на Императорский бал, я бы тут пожила, с Ульяной. А потом — ещё не придумала…
«Развели тут, понимаешь, турусы на колёсах! Четырёхкомнатной квартиры им втроём с ребёнком мало, видите ли! А в однушке впятером, ещё с тёщей? Да хоть и в двушке, не велика разница?»
«Ну, ты бы ещё про сельские избы вспомнил, где три поколения в одной комнате, да ещё и телят туда же берут. В крайности впадать не надо!»
«Крайности — это когда четырёх комнат на троих мало».
«А если не на троих, а на семерых? Если няню с её тремя детьми добавить?»
«Считай, отбрехался».
— А кроме переживаний и размышлений, где ещё одну комнату взять, чем заниматься думаешь?
— Ой, да тут на полгода дел хватит! И новые помещения обставлять, после того, как отделку закончат, и над песней поработать хотела, когда нужные помещения оборудуем.
— Над какой?
— Твою новую, про май раз в году.
— «Этот мир».
— Что, прости?
— Название песни, «этот мир». Но это не важно, что именно ты с ней делать хочешь?
— Что и с предыдущей. Оркестровку, аранжировку, в идеале — записать на временный диск. Так, понемногу, на новую пластинку накопим материала.
— Так, подожди. Для этого же музыканты нужны, чтобы репетировать?
— До этого ещё далеко, с учётом всех прочих дел — не меньше месяца.
— И ещё вопрос: оборудование для репетиционного зала и для комнаты звукозаписи, оно же, как я понимаю, специфичное? Его просто в лавке не купишь? Да и стоит, наверное…
— Да уж, ценник там, как ты выражаешься — бодрящий, но с одной удачной пластинки окупится с лихвой. И я уже заказала, когда мы с тобой проект обсудили, скоро привезут. Ещё монтаж делать, точнее — следить за правильностью.
— Короче — вся в делах, по самые твои розовые ушки.
— Как-то так… И ещё одно…
— Ой, что-то мне уже страшновато становится.
— Нет-нет, ничего такого… Ты меня завтра ещё покатаешь по небу, на своём дельталёте? С утра, до того, как соберёшься улетать?
— Покатаю, почему бы и нет. Я-то уж думал… Но с мамой своей объясняться сама будешь!
— По какому поводу⁈
— По такому, что она давно уже жаждет малыша увидеть, запланировала уже, когда в гости приехать, а тут опять ждать. Я, конечно, трусом себя не считаю, но если твоя мама решит, что задержка из-за меня, то мне в Могилёве показываться страшновато.
— Ну, монстра из мамы делать не надо, но да — предупредить нужно.
— Угу, и подарок ко дню рождения придётся одному передавать.
— Ничего, по мобилету в день рождения вместе поздравили.
— Да уж, не тебе идти в логово тигра!
— Юра!
— Так я же любя…
Перед сном подумал, что если обе жены остаются в имении, то мне не обязательно жить в Могилёве, вполне можно этот месяц провести в общежитии! И не тратить время на дорогу туда-сюда. Тогда мне и автомобиль будет не очень-то нужен, только в лабораторию раз в неделю съездить, можно не торопиться с перегоном. А если бы знать о планах жён чуть раньше — то и с изготовлением его тоже можно было не гнать коней…
Во вторник после завтрака я, как обещал, повёз на воздушную прогулку Мурку. Она, как и в прошлый раз, испуганно замерла при разбеге, и блаженно — на высоте. Нарезая круги, я поднялся выше, чем когда бы то ни было. Вот не хватает приборов! Ни скорость узнать, со сколько-то удовлетворительной точностью, ни высоту. На глаз, если деду верить, метров восемьсот. Правда, он сам говорил, что вид из кабины своими (моими, если точнее) глазами и через камеру дрона отличается, и заметно, так что погрешность его измерений на глаз та ещё. В общем, от семисот метров до километра, где-то так.
Чем выше мы поднимались, тем довольнее выглядела Маша. И пусть мне нравилось её радовать, а аппарат, по словам деда мог и на тысячу восемьсот вскарабкаться, и даже на две восемьсот, но рисковать я не хотел. Не тот у меня ещё опыт полётов, да и уверенность в аппарате тоже ещё не идеальная. Так что пока — и километра за глаза. И про максимальную высоту полёта я жене своей пока на всякий случай говорить не буду, воздушнице моей. А то она захочет залезть под самый потолок, я же не уверен, что в случае поломки чего-нибудь в этом летательном аппарате смогу приземлиться, а не хряпнуться.
«А какая разница? Что с километра падать, что с десяти — абсолютно всё равно».
«Да ладно⁈»
«Прохладно, блин. Есть такое понятие, как установившаяся скорость падения. Сила трения об воздух зависит от скорости, так что в какой-то момент сила тяжести и сила трения уравновешиваются, скорость расти перестаёт. Для человеческого тела это порядка двухсот километров в час, точнее — от ста восьмидесяти до двухсот сорока, смотря как падать, если плашмя, то на малой высоте пятьдесят пять метров в секунду. Набирается такая скорость за пятьсот метров с гарантией, даже если всю дорогу плашмя же лететь, на самом деле — быстрее. Так что падать с пятисот метров, с километра или с десяти, разницы никакой. У дельтаплана, даже поломанного, парусность выше, максимальная скорость — меньше, так что и высота, после которой лишние сто метров уже ничего не значат — тоже меньше».
«Не сказать, чтобы ты меня утешил».
«Да? Я думал, если осознаешь, что от высоты после определённого предела ничего не зависит, то перестанешь так нервничать».
«Не, дед, это так не работает».
Покатав Машу почти час, решил садиться — как-никак, больше ещё ни разу не летал за один заход. До Могилёва, точнее, до его аэродрома, по прямой около ста тридцати километров, чуть больше часа лёта, если верить деду, что мой аппарат до ста двадцати разгоняется без учёта ветра. Но по прямой я лететь не рискну — дед прав, на случай чего нужно, чтобы была возможность приземлиться, потому над совсем уж дикими дебрями курс лучше не прокладывать. Если держаться дорог — то это около ста шестидесяти, но, поскольку углы можно будет кое-где и срезать, то считаю сто сорок или чуть больше, с учётом кругов на взлёте и перед посадкой, километров при скорости сто десять. Со взлётом и посадкой — полтора часа.
При этой мысли меня аж мороз по коже продрал: надо же! С папой ехали четверо суток, ладно — сутки до Червеня, трое с половиной, если от Дубового Лога считать. На автомобиле я доезжаю за шесть часов, плюс полчаса-час на отдых. Считай, весь световой день. А тут — полтора часа, если не меньше. При желании за день можно два раза туда-сюда слетать, и ещё время останется. При таком раскладе Могилёв к Дубовому Логу оказывается ближе, чем Смолевичи!
«Это называется прогресс. Скорости становятся выше, в том числе и скорость жизни, а мир — меньше».
«Мир остаётся таким же. Он кажется меньше, но стоит оказаться посреди леса без современного транспорта…»
«Это да. Радует, что ты это так быстро понял, и даже немного удивляет».
«Считаешь меня слишком глупым для этого?»
«Нет, просто ты буквально только что был в шоке от осознания того, как даже примитивный недосамолёт сокращает расстояния — и вот уже делаешь столь взвешенные выводы».