Обсуждение с Лопухиным и ещё двумя геологами графика работ было прервано громкими криками, раздавшимися после очередного звука падения чего-то тяжёлого на что-то твёрдое. Оказалось — плохо закреплённый каркас, когда к нему начали крепить с разных сторон сразу два разных узла, упал и сломал ногу одному из работников. Перелом оказался плохим — множественный, оскольчатый и открытый, как определил его дед. Лопухин, как универсал, владел основами школы Жизни, поэтому смог остановить кровотечение и обезболить ногу, точнее, полностью отключить чувствительность в ней, но в дальнейшем требовалась квалифицированная помощь. С моей подачи обратились в медицинскую службу академии — там было гораздо больше одарённых Жизни, не говоря уж о Природе, чем в Буйничской клинике, а, может быть, и в Могилёвской. Да, это получалось дороже, чем просто отправить человека в больницу, но данное обстоятельство, похоже, никого не волновало. Отдав довезённого на фургоне до въезда на академическую изнанку потерпевшего врачам, вернулись обратно и Лопухин собрал общее собрание. Посвящённое технике безопасности, разумеется. И на этот раз инструктаж, надо сказать, не воспринимался как ненужная и скучная нудятина, то, что правила написаны кровью только что было подтверждено более чем просто наглядно.
— Вот, кстати, Кирилл Анатольевич, что мы забыли — санитарный автомобиль, с кабинетом для приёма и для оперативных вмешательств — хотя бы уровня «сложить сломанную кость». Как, кстати, у вас обычно такие проблемы решаются?
— Обычно у нас есть одарённый Жизни четвёртого уровня. Сейчас он уехал отдыхать на юг, к тёплому морю. Сказал, что в железяках ничего всё равно не понимает и понимать не хочет — ему желёз хватает. Внёс свою долю в общую кассу и попросил беспокоить только после того, как кто-нибудь серьёзно покалечится.
— Не «если», а «после»?
— Вот-вот.
— Ну, справедливости ради, Кирилл Анатольевич, к этому всё и шло. Энтузиазма море, практического опыта работы именно на производстве — ноль, отношение к требованиям безопасности — формальное…
Лопухин поморщился.
— Я это и сам всё видел, но повлиять никак не мог. Я им сейчас, строго говоря, не начальник даже, не между экспедициями, тем более, что в этом году я не ездил. А санитарный автомобиль — да, нужен, даже при наличии своего «жизнюка», хоть и небольшой.
— А ещё такая же «больничка», но для техники — передвижная авторемонтная мастерская, она же ПАРМ. Внутри как минимум токарный и сверлильный станки, пара верстаков, мощная лебёдка со съёмной стрелой. Даже два мага металла не смогут сделать любой ремонт на коленке в чистом поле. Ну, или таковой пройдёт в разы быстрее.
После примерно получаса споров и обсуждений, решили делать амбулаторию на основе фургона, ещё за полчаса составили эскиз. От кабины до задней части двери — кабинет для приёма больных, в который удалось втиснуть убирающуюся кушетку, тракционный стол, он же операционный, письменный стол, стул и небольшой картотечный шкаф. Оставшийся объём объединили с грузовым отсеком и оборудовали под жильё доктора, вынеся внутрь рукомойник и установив внутри плитку для кипячения инструментов, которую поместили в вытяжной шкаф, который врачу и фармацевту в одном лице всяко пригодится. Насчёт ПАРМа же обещали «подумать». Ну, их дело — им в случае чего и мучиться.
Глава 5
За минувшее время только один раз смог вырваться на очную встречу с Муркой, остальное время вынужденно ограничиваясь разговорами по мобилету. Соскучился очень сильно, поэтому после обсуждения проекта автомобиля-амбулатории, вспомнив, что по календарю вообще-то воскресенье заявил, что еду в Могилёв. Честно признавшись, что отправляюсь на встречу с невестой. Возражать никто не стал, но зато мне «упал на хвост» Клеофас Спиридонович, сообщив, что ему нужно отвезти подготовленные заявки в Минск, да и кроме этого есть дела в городе. В дороге Чагин, с удобством устроившийся в салоне, задремал, так что, доставив пассажира по указанному им адресу в двух кварталах от квартиры Мурлыкиных, его пришлось ещё и будить. По дороге привычно уже заехал в кондитерскую лавку, и, подумав, купил гостинец нам с Василием Васильевичем — кусок окорока горячего копчения и сыровяленой колбаски, и то, и другое пахло просто одуряюще.
В доме будущего тестя меня встретили, как своего. Даже наедине с Машей её мама оставила нас не на пятнадцать, а на двадцать минут. Мурлыкин после нашего выхода «в люди» мялся, явно желая что-то сказать. Чтобы помочь ему, подмигнул и кивнул на кабинет. Там вынул из портфеля завёрнутый в кусок пергаментной бумаги окорок (колбасу на входе изъяли на кухню), тесть, хищно потерев ладони, достал нож, две знакомых металлических рюмки и бутылку нашей, рысюхинской, «клюковки». И где только добыл? Вроде как в Могилёв мы ещё не продаём…
Выпив граммов по пятьдесят, для аппетита и под начало разговора, хорошо так закусили окороком, поневоле синхронно оглянувшись на дверь. Причём я лично больше опасался, что тёща будет ругать за окорок — мол, аппетит перебиваем перед обедом, тогда как небольшое количество настойки прошло бы как аперитив. Прожевав, Мурлыкин решился:
— После нашей командировки про твой фургон слухи разошлись по всей конторе. В общем, просят ребята одолжить авто для ещё одной поездки, на сей раз на правобережье.
Я задумался буквально на пару секунд. Геологи получат такие же автомобили по себестоимости, желание купить мой задорого, естественно, ушло безвозвратно. Профессор ни мычит, ни телится, толку, что фургон стоит памятником самому себе? К лету я его так или иначе пристрою, так что пусть пользуются, главное, чтобы не повредили ничего.
— Пусть едут, но есть пару условий. Во-первых, в салоне не курить, потом этот запах не выведешь. Во-вторых, если что-то сломают — ремонт за их счёт. Ну, и в-третьих — не высаживать накопители в ноль.
— Разумно и законно. А по оплате что?
Я только махнул рукой — что я, зарабатывать на частном извозе буду, что ли⁈ Явно обрадованный исходом разговора Василий Васильевич разлил под это дело ещё по одной, а когда раздался стук в дверь — мигом смёл в стол мясо, даже не подумав прятать бутылку с рюмками. Я чуть не рассмеялся в голос — оказывается, мысли и опасения у нас сходятся.
Зашла, правда, не тёща, а горничная, позвав к столу.
— Сейчас идём, Леночка, две минуты разговор закончить.
Ну, мы и пошли. Только договорили. Точнее — приговорили налитое. А потом удачно замаскировали запах копчёностей — Мурлыкин со сноровкой и ухватками опытного кота ухватил с проносимой мимо тарелки два колечка колбасы, перебросив одно из них мне, под умеренно недовольным взглядом жены. За обедом Мурка вспомнила, что меня сегодня хотел найти профессор Лебединский, просил заехать к нему во вторник после обеда. Странно, что не связался сам по мобилету, ну да ладно.
А после десерта Екатерина Сергеевна пригласила встречать вместе Новый год. Приятно и неожиданно, так-то я ещё особо не задумывался, держа в голове два варианта: встречать в общежитии или поехать в Викентьевку, но оба эти варианта несли в себе нешуточную угрозу печени. Растрогался так, что аж в глазах защипало, и немедленно согласился.
Гулять погода не располагала, идею покататься на фургоне зарубила на корню тёща — видимо, решила, что это даже хуже, чем если в комнате закроемся, и даже предложение взять с собой младших девчонок не заставило её поменять решение. Справедливости ради, Ириска не особо-то и рвалась, в противовес Васе с кошкой, которые были за любую активность. Пришлось уделять внимание домашним активностям: разговорам и настольным играм, причём Екатерина Сергеевна совмещала это с вязанием, а Ириска — с рисованием, напомнив мне о проблемах с получением зачётом по изящным искусствам.
Мой «антиталант» к рисованию вызвал удивление и сомнения, но удалось убедить в наличии проблемы на некоторых примерах. Больше всего удивляло Мурлыкиных, что чертежи или технические рисунки с эскизами — это пожалуйста, а что-то художественное изобразить — стоп. Как отсечено, ампутировано. В целом все, включая мать семейства, поддержали позицию деда, хоть и не могли её слышать, что демонстрация старания и упорства должна помочь почти наверняка. Потом долго делились студенческими и школьными байками, да и просто историями из жизни, в том числе и с работы. Результатом дня стало то, что перед отбоем вернулся в свою комнату в общежитии парадоксальным образом одновременно и уставшим, и отдохнувшим.
Два дня я отдыхал от геологов и от автомобильного производства — работы в ангаре шли рутинные, а Чагин был в Минске. Понедельник посвятил учёбе, а вот во вторник поехал к Лебединскому. Оказалось, что тот ухитрился разбить свой мобилет, уронив его с пешеходного мостика на железнодорожные пути, а в новом, разумеется, моего контакта не было. Восстановив канал связи, перешли к обсуждению дел.
С «Надеждой» всё было просто — пластинку просто решили допечатать в количестве ещё пятидесяти тысяч экземпляров, со всё той же ценой восемьдесят копеек за штуку. Если продастся всё полностью — будет «золотой» диск. Подписал документы, которые профессор утащил из агентства, и моё участие закончено. С «Осенним вальсом» было сложнее — профессор никак не мог подобрать «достойное этого бриллианта обрамление», то есть, другие песни для заполнения диска, а выпускать односторонний диск с одной этой композицией, как это было сделано с моей первой песней, производители почему-то не хотели. Нет, они давали объяснения, но в пересказе профессора я толком ничего не понял, не знаю даже, из-за запутанности темы или из-за того, что Лебединский плохо объяснял.
— Может, записать бальный вариант, а на другой стороне — камерный, под гитару? Чтобы люди могли пытаться сыграть и спеть сами?
— Хм, что-то в этом есть… Но двух песен тоже маловато, тем более, что они по длительности различаются.
Лебединский в задумчивости барабанил пальцами по столу.
— А если оба варианта — на одну сторону, а на вторую, скажем… Вот что вы такое пели в парке в ночь бала? Что-то про «как здорово, что собрались мы здесь», или как там?