я логика, которая с обычной человеческой далеко не всегда совпадает. Но, с другой стороны — аттестовали-то меня по моим академическим документам!
Командир дивизиона, по словам капитана Параспониева[1], решил запросить инструкций у начальства. У меня в ответ на эту новость вырвалось:
— Только бы не в штабе Киевского округа!
— Почему это?
— Потому что они не захотят признать ошибку, если она есть, даже если ошибка эта будет грубой и очевидной, чтобы не портить свою репутацию. Нужен кто-то нейтральный по отношению как к округу, так и к академии. Ну, или вышестоящий и для тех, и для других.
Не знаю уж, кто там что и у кого запрашивал, а тем более — какие ответы получал, но через неделю нервотрёпки мне, наконец-то, выдали предписание о «возвращении в пункт постоянного пребывания», каковым указывалась академия, и… Здесь дед с нескрываемым сарказмом произнёс: «Тадам!» — воинский, копытом его поперёк рыла, литер на проезд! Оно-то да, пока я не вернулся в академию и меня там официально не отправили в запас с присвоением первого «настоящего», то есть — постоянного воинского звания, продолжаю числиться военнослужащим. Но я-то уже мечтал о том, как переоденусь в первой же попавшейся гостинице в штатскую одежду, пусть купленную в магазине готового платья и не подогнанную «как следует», после чего доеду с комфортом, приличествующим дворянину — и вот мои мечты все оказались уничтожены и растоптаны. И втихаря переодеться — не вариант, если это всплывёт, то самовольное снятие формы может быть при желании приравнено к самовольному же оставлению части, а то и дезертирству! Одна надежда — зауряд-прапорщику, уже почти настоящему офицеру, добираться будет сильно проще, чем, считай, рядовому.
Распрощавшись с вечера с теми временными сослуживцами, с кем отношения сложились, собрал вещи и ещё затемно на автомобиле, отправлявшимся за продуктами, доехал до станции. Причём по прямой до железной дороги оказалось куда как ближе, чем триста километров, в первый раз мы ехали по специально проложенному испытательному маршруту. Ехать пришлось опять в кузове, поскольку старший по команде обязан ехать вместе с шофёром в кабине для контроля за обстановкой, а меня старшим назначить было нельзя, поскольку на обратном пути я эту обязанность выполнять не смог бы. Так что обычный унтер ехал в кабине на условно мягком сиденье, а самый старший из унтеров (то есть — я) в кузове на лавке. Но в этом конкретном грузовике брезент был целым, к тому же ясам тщательно подтянул всю шнуровку, так что не думаю, будто у меня той же пыли было больше, чем в кабине. На станции, которая на деле оказалась безымянным номерным разъездом, загрузился в товарный поезд, точнее — воинский эшелон, иначе бы меня никто не взял, а так литер сработал на старшем по составу. Правда, определил он меня на тормозную площадку товарного вагона, где в качестве сверхштатного охранника я и доехал до ближайшей настоящей станции с настоящим вокзалом. Там в кассе мне, к огромному счастью, удалось уговорить кассира оформить с доплатой билет в эконом-купе второго класса, то есть, в такой же вагон, в каком ехал сюда. И то для этого понадобилось личное разрешение военного коменданта станции: всё же унтер, а в почти настоящий второй класс хочет! Но тот только глянув в документы, что я студент, погоны донашиваю последние дни, а вот перстни статуса никуда не денутся, разрешил оформление. Дал себе зарок: приеду домой — отправлю ему ящик изнаночной своей настойки, такого он точно больше нигде не найдёт, в отличие от того же виски. Просто за человеческое отношение. Жаль только, что поезд идёт в Москву, по Курско-Московской дороге, а не по Орловско-Курско-Рижской куда-нибудь к нам, так что в Курске придётся пересаживаться, а что там достанется — вопрос.
Пока ждал поезда, хоть у меня и было всего лишь двадцать минут, успел купить в дорогу свежих газет и кое-какую еду в дорогу.
В купе я был мало того, что четвёртым, так со мной ещё ехала женщина с двумя детьми, сыном двенадцати лет и дочкой десяти. Но, вопреки опасениям, что будет шумно и суетно, ехали нормально, почти спокойно. Единственно что девочка, словно бы увидев транспарант «свободные уши» на эти самые уши и присела, устроившись с удобством. При чём ей, как вскоре выяснилось, даже отвечать не надо было, и вообще реагировать хоть как-то — не обязательно. Мать украдкой с облегчением вздохнула и, кажется, задремала, привалившись к углу. Я зато узнал, зачем-то, что фамилия моих спутников Мишуковы, что они дворяне, тотем у них Мишук-Медведь. Что родовой перстень её брат Миша получит сразу, как приедет домой, в Москву. Что у них всех старших мальчиков называют Мишами, так что он Михаил Михайлович Мишуков. Узнал, что папу со службы отпустили только на две недели, поэтому он вернулся домой раньше, а они задержались на море ещё на половину месяца. Как они добирались из Крыма до Ростова-на-Дону, где сели в поезд. Что они… Тут я, кажется, отключился, с открытыми глазами и без сновидений. Привёл в себя меня тот самый Михаил Михайлович, когда девочка с мамой ушли «пудрить носики».
— Вы, господин офицер, на Люську не обижайтесь, она не со зла. Она молчать долгое время просто физически не способна, это даже врачи сказали, и что со временем это пройдёт. А нам все новости, даже те, что мы и без неё знаем, два раза рассказала, вот и мучилась.
— Я не обижаюсь. Кстати, я ещё не офицер, а кандидат в офицеры, звание и меня зауряд-прапорщик, но это временно: я только что академию окончил и на сборах был. А так я инженер, начинающий. Зовут меня, кстати, Юрий Викентьевич, фамилия — Рысюхин.
— Мишуков, Михаил Михайлович. Ну, это вам Люська и так сказала. А почему у вас два перстня?
— Один родовой, второй — баронский.
— Настоящий барон⁈ Чтоб я сдох! Ой, простите… А почему в экономе, а не в нормальном втором хотя бы классе? Ой, извините, нельзя же лезть…
— А потому, что я сейчас в армии, потому еду не как барон, а как унтер-офицер. Меня и сюда-то еле пустили, иначе пришлось бы третьим классом добираться.
Дальше Миша немного попрактиковался на мне в умении вести светскую беседу и ещё раз извинился за сестру, уточнив, что 'Люська не дура, а просто молчать не может. Так дальше и ехали. Я, не столько даже проголодавшись, сколько в попытках занять девочку чем-то ещё, достал и распаковал купленную накануне варёную курицу, пригласив соседей присоединяться с простым обоснованием, что в меня не влезет, а по жаре пропадёт быстро. У соседей оказался хлеб, которого я купить не успел, и остатки южных овощей, так что пообедали неплохо. Люся, похоже, спустила пар и немного успокоилась, я даже немного поработал с документами. Перед ужином на очередной станции купили вскладчину пирожков, а я ещё и кулёк ранней черешни прихватил. К ужину взяли ещё и чай у проводника, а Люся расчувствовавшись достала откуда-то из закромов три слегка обломанных по краю печенюшки. Через какое-то время после ужина стали готовиться ко сну — мы с Мишей вышли в коридор, где встретились с другими выставленными за дверь мужчинами и парнями и минут пятнадцать пытались завязать разговор с соседями.
Места в купе распределились так же, как и до меня: вдоль передней стенки купе дети, девочка на нижней полке, парень — на верхней, мать напротив них на нижней полке, я, как воспитанный молодой человек, полез наверх. Правда, дети перевозбудились и никак не могли уснуть. Наконец, девочка попросила:
— Мама, а спой колыбельную! Только не про мышку и не про Луну, они надоели.
— Но я других не помню, надо вспоминать…
— А, может, я спою? У меня, как жена говорит, даже голос есть. А она всё-таки профессиональный музыкант.
— Да, да, дядя Юра, спойте! Я сразу-сразу засну, и Мишка тоже!
— Ладно, слушайте. Только глазки закрыть и лежать тихонько, договорились?
— Да!..
— Спать пора, и не вздумай со мною ты спорить, и не вздумай глаза открывать до утра[2]…
На первом припеве Мишка даже хихикал, когда я делал строгий вид, спрашивая: «Почему ты не спишь? Спи, тебе говорят!», но под конец и он задремал, девочка же ровно сопела уже на третьем куплете — не соврала, «сразу-сразу» заснула.
— Спасибо! — Тихо раздалось снизу.
— Не за что…
От Курска до выгрузки мы эшелоном ехали сутки. Но товарный состав, пусть и армейский, шёл с малой скоростью, часто стоял под обгоном или под погрузкой-выгрузкой попутного груза, то скорый Ростов–Москва бежал куда быстрее, так что сел я в него в час дня, а в четыре утра уже стоял на перроне Курского вокзала. Благо, билет я купил до самого Могилёва «с пересадкой», так что оставалось только дождаться ближайшего поезда на Могилёв со свободным местом в соответствующем классе. Отметился у военного коменданта, который сбросил запрос в кассы, и сел ждать. Тут и газеты вчерашние пригодились.
Сидеть пришлось до девяти утра, но потом сел в поезд до самого Могилёва, попав в купе с семейством, которое везло поступать в мою же академию сы́ночку (с ударением на «ы»). И я имел глупость сказать, что как раз заканчиваю академию до того, как выяснил, в какой именно могилёвский ВУЗ они едут. И мать семейства заставила меня с ностальгией вспомнить Люсю из предыдущего поезда: всё же её нужно было только слушать, а тут требуется ещё и отвечать, причём на половину вопросов я ответа не знал, просто никогда этим не интересовался. Кажется, я эту тётку разочаровал, но кое-какую полезную информацию передать смог, несмотря на её желание выяснять всякую чушь вместо того, что на самом деле может пригодиться ей отпрыску, если он поступит.
В Могилёве я от этого буйного семейства буквально сбежал, превратившись на какое-то время из миномётчика в пластуна. Ехал домой с мечтами о том, как там вымоюсь и высплюсь перед тем, как завтра ехать в академию. Время ещё было: с учётом того, что некоторых студентов заносило на практику в такие места, откуда не сразу выберешься, между последним днём стажировки и вручением дипломов оставлялось примерно две недели, плюс-минус два-три дня. Вручение будет в понедельник, сегодня четверг, так что — всё пучком! И у меня почти получилось задуманное, а после возвращения из академии (в штатском! без погонов!) увидел, что дома меня ждут обе мои супруги, с Ромкой и нянькой, которые приехали, чтобы поздравить и поддержать. Приятно, что и говорить. Только увидев своих родных понял, осознали прочувствовал: я дома!