ы перекрыли до начала танцев, это потом по билету можно будет сходить за ограду и вернуться. А кроме того уже за полчаса до начала нас всех выгнали на сцену и начали в буквальном смысле слова строить на ней. Занавес оставался закрытым, но сквозь него было слышно, как в зале собирается народ, гул голосов всё усиливался, добавляя нервозности. В итоге к приходу губернатора несколько человек даже теряли сознание, не то от духоты, не то от переживаний. К счастью, у нас потерь не было, как и у военного училища, а пострадавшим была оперативно оказана помощь, причём не просто ваткой с нашатырём, а ещё и маг Жизни работал.
И вот по сцене последний раз пробежал какой-то «до поносу важный» (дед, да) служитель, проверяя, кто как стоит, занавес двинулся в стороны открывая нам зал и авансцену с губернатором и его свитой, включающей и ректоров всех учебных заведений, участвующих в программе. Зазвучали фанфары — бал начался.
[1] В белорусском до сих пор «воскресенье» — «нядзеля», день, в который ничего не надо делать. А «неделя» — «тыдзень», потому и путаницы нет. Кстати, «понедельник» — это то, что после недели, следы от старого наименования седьмого дня остались в названии первого.
Глава 19
Точнее, началось выступление губернатора, не входящее в конкурсную программу — понимал, наверное, что много голосов не получит. Да, я тоже нервничаю, поэтому из меня и лезут такие пошлые шуточки. Дядька минут двадцать рассказывал всем, как крут император, как крут он сам, в качестве представителя оного, какой крутой бал нас ждёт и какие крутые гости, раз удостоились приглашения сюда.
«Ну, это ещё умеренно — и по времени, и по восхвалениям себя и начальства».
«А вот что неумеренно — это мои заимствования твоих выражений. Только сейчас поймал себя на машинальном использовании очередного твоего словечка — я про „круто“, если ты не понял».
Мы всё это время стояли и стояли. Не завидую первым выступающим, особенно если у них танец. С другой стороны — маги Жизни же должны быть в наличии? Думаю, организаторы или руководители выступающих не глупее меня. В общем, под всеобщие аплодисменты я выбросил из головы чужие проблемы, своих хватает, даже поделиться могу.
В комнате половина участников начала активно нервничать и теребить тех, кто бегали к кулисам — посмотреть на конкурентов, а потом возвращались обратно, принося не столько новости, сколько нервозность. Надо это как-то пресекать, вот только какое занятие придумать для всех? Было бы нас не больше десятка — в карты сыграли бы, а так… Не «Море волнуется раз» же устраивать, в самом-то деле? И в фургон за «успокоительным» не сбегаешь — надо было сразу с собой брать! Хотя, что это я? Нас чуть больше сорока человек, по стопке на нос — четыре литра нужно, даже если девушкам вдвое меньше — минимум пять штофов. В принципе, в саквояж могло бы и войти…
Ладно, хватит о том, что могло быть, надо думать, что делать сейчас. Лебединский куда-то ушуршал по каким-то «организационным делам» — возможно, по старой памяти и около жюри покрутится. Хореографы самоустранились, уселись вдвоём в углу и увлечённо общались о чём-то о своём. Оставался дирижёр, но он тоже выглядел несколько растерянным. Однако, как ни крути, но господин Зыков[1] оставался единственным потенциальным союзником в борьбе с паникой.
— Савелий Никитич, с этим надо что-то делать!
— С чем именно?
— С постепенно нарастающей паникой. Надо или чем-то занять, чтобы не было времени на переживания, или чем-то отвлечь.
— Согласен, безделье разрушительно. Но репетицию тут не устроишь, да и лишней она будет.
— Да уж, репетиция может наоборот усугубить мысли о предстоящем выступлении. И «успокоительное» недоступно, в фургоне лежит…
— Если вы про алкоголь — то оно и к лучшему. Он на всех действует по-своему, особенно на нервной почве, даже в очень малых дозах. Но тчо же будем делать?
— Во-первых, надо как-то пересечь эти забеги за новой порцией паники. И придумать какое-то развлечение. О, у вас гитара есть?
— Найдём, а что?
— Да сыграю «Регату» — по смыслу вроде как хорошо ложится, насчёт «наесться впрок». Потом — как пойдёт, в крайнем случае будем новую распевку учить, но при этом наши танцоры не у дел остаются.
Не сразу, но понемногу удалось перетянуть внимание на себя, пришлось даже спеть новую для этого коллектива песню из числа тех, что пел в Смолевичах на пляже, но в итоге на тот момент, когда нас пришли звать на сцену, вся компания даже без моего участия бодро горланила «Йо-хо-хо, и бутылка рома» так увлечённо, что посыльного не сразу и заметили. Он, вроде, даже немного обиделся из-за этого.
И вот, наконец, наш оркестр занял место на сцене — в связи с конкурсом их в яму не загоняли. Ведущие рассказали всё, что положено о совместном проекте двух академий, закрывающем концертную и конкурсную программу, танцоры разошлись в две противоположные кулисы, я тоже нашёл себе местечко за занавеской. И — поехали! На первых же тактах вступления (забыл от переживаний, как его по музыкальной науке называют) парни и девушки двинулись навстречу друг другу, разбираясь по парам и расходясь по заранее указанным местам. Профессор вышел вперёд с новым микрофоном, одним своим появлением вызвав оживление среди публики.
— На ковре из жёлтых листьев…
В этот момент включилась подсветка, бросившая под ноги танцующим парам жёлтые и оранжевые пятна. Кстати, на даме-хореографе от МХАТа платье как раз под описание — простое на вид и крепдешиновое.
— Отлетал тёплый день и хрипло пел саксофон…
На этой фразе — точнее, после неё, подключилась Мурка со своим инструментом. Она даже вышла чуть вперёд, встав между остальным оркестром и солистом.
— И со всей округи люди приходили к нам…
В этот момент служители убрали шнуры, отгораживавшие танцевальную площадку перед сценой, а профессор сделал манящий жест руками, мол, давайте сюда. Понемногу люди на самом деле «приходили к нам», к середине припева на площадке кружилось уже не меньше десятка пар. Профессор обволакивал зал своим голосом и сам купался в волнах эмоций. Он вовсю использовал возможности нового микрофона, то скользя между танцующими студентами, то посылая воздушные поцелуи с края сцены. Во второй половине второго куплета что-то меня насторожило. Точно! Дыхание! Он сорвал себе дыхание и сейчас ловит каждую паузу для судорожного вдоха!
— Ах, как жаль… Этот вальс… Как хорошо было в нём!
Всё, запыхался профессор, хоть и пытается это художественно обыграть, показав эмоцию грусти. Сейчас будет довольно длительный проигрыш, но он не успеет отдышаться, а потом — припев, и всё!!! Что делать⁈ Припев не должен зазвучать! Точно!!!
Я замахал руками привлекая внимание Зыкова, одновременно показывая знак «стоп», тыкая рукой в сторону профессора и хватая себя другой рукой за горло — благо, из зала меня не видно. Тот, похоже, и сам слышал, что дело неладно, но не знал, как выкрутится. И тут мне пришла в голову мысль! Я, убедившись, что дирижёр смотрит на меня, ткнул в Машу, показал один палец и жест «повторить» с уже двумя пальцами. Не знаю, как — но Зыков меня понял! Понял, «пересказал» всё своими знаками музыкантам и Маше. Та обернулась на меня, я постарался всей фигурой, жестами, выражением лица передать ей одно: «давай!» — и она дала! Повтор второго куплета в виде соло на саксофоне! Экспромтом, от души! Не знаю, как она это делала, но порой казалось, что я слышу два саксофона!
Профессор, который как раз повернулся лицом к кулисам, выразил сначала удивление, потом — облегчение и понимание. Медленно и плавно, не переставая источать улыбки, но — молча и дыша на счёт, он вернулся туда, откуда начинал петь.
Между тем, где-то на второй части куплета, дирижёр дал знак, и к саксофону присоединилась виолончель. Голоса инструментов то сплетались вместе, то спорили, то вновь звучали в унисон. Отдышавшись, Лебединский кивнул Зыкову, и тот, отсчитав нужное количество тактов, запустил задержавшийся припев. Танцоры наши, которым пришлось отплясать так называемый «длинный» вальс вместо обычного, ничем не выдали удивления, продолжая изображать фарфоровые улыбки.
Тем временем вальс закончился, профессор подошёл и что-то сказал ведущему. Тот удивился, пытался тыкать пальцем в сценарий, но Валериан Елизарьевич был напорист, и тот сдался. Началось представление участников номера.
— Мы имели удовольствие послушать и посмотреть совместное выступление студентов Могилёвской художественной академии имени Тапирова и вернувшейся к нам Могилёвской хозяйственной академии, под общим руководством профессора Лебединского!
Переждали овации в адрес профессора.
— Вокал — профессор Лебединский!
Новая волна обожания от дам, разумеется. Далее представили оркестр и его руководителя, потом — танцоров, начиная с первой пары — хореографов, они же постановщики танца. Затем наступила моя очередь.
— Автор вальса — студент второго курса Могилёвской хозяйственной академии, Рысюхин Юрий Викентьевич!
Вышел, раскланялся, удостоившись своей доли аплодисментов. На этом всё должно было закончится, но прозвучало продолжение:
— Соло на саксофоне — студентка четвёртого курса МХАТ, Мурлыкина Мария Васильевна!
Удивлённая Маша вышла вперёд и раскланялась. Общий поклон — всё, отстрелялись! Ура!
Едва мы зашли за кулисы, Маша бросилась ко мне:
— Ну, как у меня получилось?
— Великолепно! Захватывающе и просто неописуемо! Не знаю, как другие — я в полном восторге!
В этот момент к нам подошёл профессор, до того накоротке переговоривший с дирижёром, и бросил короткое и тихое «спасибо». В ответ я прикрыл глаза, принимая благодарность, на чём мы и разошлись — на сей раз.
Маша продолжала:
— Ой, тебя спрашивать бесполезно — тебе всегда и всё во мне нравится! — Мурка коротко клюнула меня поцелуем куда-то между щекой и носом.
— Я на редкость искренен!
— Ладно, сейчас я выпью водички, заскочу в… В общем, задержусь ещё минут на десять-пятнадцать и пойдём искать моих.