Вверх по течению Гаронны, по землям графов Комменж, на юг до Сен-Жирона и перевала Сало… Это заняло пять дней — мы не слишком торопились. Вот уже далеко впереди показались вершины гор. Буковые рощи сменились дубовыми, дубовые — ельником и соснами. Местность неуклонно повышалась, становилась всё более каменистой и дикой. Шумели водопады, в окружении сосен и пихт спали лесные озёра… Время от времени на нашем пути попадались путники — торговцы и путешественники, монахи и наёмники. Раз мы миновали процессию паломников, бредущих к знаменитой испанской святыне. Паломники были босые, в грубой ворсистой одежде, за плечами у каждого — дорожный мешок. Мы остановились поболтать с ними и узнали, что их нынешнее паломничество — наказание, наложенное на них римским престолом за какие-то прегрешения против Церкви. Среди них было несколько богатых горожан, ноги которых сильно кровоточили, и даже один благородный, тащившийся сюда едва ли не из самой Ломбардии.
Мы заночевали на постоялом дворе, что был расположен у самого перевала. Постоялый двор мы отыскали уже в глубоких сумерках и, подъезжая, заметили, что сегодня мы отнюдь не будем единственными гостями в этом доме: слышались голоса, из-под прикрытых ставен лился желтоватый маслянистый свет, а во дворе и в конюшне стояли мулы и низенькие крепкие лошадки. Судя по всему, сегодня тут остановился караван купцов. Ги с бесконечной уверенностью в своей правоте немедленно же потребовал, чтобы стойла освободили для наших коней. Хозяин без малейшего протеста отдал конюху соответствующие указания по лошадиной рокировке.
В доме, в большой комнате, было два длинных стола, за которыми разместились купцы и их охранники. Впрочем, свободное место за этими столами ещё оставалось, и нам пятерым вполне бы его хватило. Проблема была не в этом. Проблема была в том, что большинство купцов были евреями. Вернее, это Ги сделал из этого проблему.
— Чёртовы христопродавцы! — процедил он, обведя комнату тяжёлым мрачным взглядом. После чего сграбастал хозяина за шиворот и прорычал ему в лицо: — Ты что же, скотина, хочешь, чтобы честные благородные воины Христовы ели за одним столом с иудеями?
— Но, господин тамплиер, — попытался оправдаться хозяин, — других мест нет…
— Ну так гони их отсюда к чёртовой матери! — рявкнул Ги несчастному мужику. — Или сейчас мы сами их выгоним — с тобой заодно!
Хозяин постоялого двора, по-прежнему остававшийся в руках у тамплиера, обречённо закрыл глаза, а купеческие охранники с некоторым сомнением посмотрели на моего друга. Охранников было восемь, все при оружии и в кольчугах. Да и сами купцы были вооружены. Я окончательно убедился в том, что подозревал и раньше: где-то в песках Палестины славный рыцарь Ги де Эльбен слегка повредился рассудком. Когда он срывался с цепи, ему было уже плевать, сколько перед ним противников — пять или двадцать. Он вёл себя точно так же, как один мой старинный приятель, вернувшийся из Чечни.
— Ги, — сказал я негромко, — угомонись.
Де Эльбен и не подумал это сделать.
Я кинул плащ на скамью и сел сам.
— Ги, отпусти его. Пусть принесёт нам что-нибудь пожрать. Я голоден с дороги, как волк.
Тамплиер со странным выражением лица посмотрел сначала на меня, потом — на двух купцов-евреев, сидевших на той же скамье, правда, на противоположном краю. Некоторую часть свободного места между нами занимали охранники.
— Я, — раздельно проговорил Ги де Эльбен, — за один стол с иудеями не сяду.
— Бедняга, — посочувствовал ему я. — Ты, когда в раю будешь, то же самое скажешь Иисусу Христу и апостолу Петру?
Ги удивился. Ги удивился настолько, что прекратил орать, выпустил хозяина и с недоумением уставился на меня.
— А при чём тут Христос? — спросил он с подозрением.
Наши слуги с интересом прислушивались. Особенно Тибо.
Я щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимание хозяина:
— Эй, ты! Принеси нам поужинать… и выпивку не забудь… Да так, Ги, совершенно ни при чём. Как называлась страна, где родился Иисус? Кто он был по крови?
— Кто? — переспросил де Эльбен.
— Христос.
Ги некоторое время молчал, не переставая меня разглядывать.
— Христос, — заявил он наконец, — был Сын Божий. Это каждый дурак знает.
Мама русская, папа юрист… М-да, тяжёлый случай.
— По отцу он был Богом, это верно, — согласился я. — А по матери? Кем была его мать?
— Святой Девой Марией!
— А по крови кем она была? А, Ги?.. Кем?
Ги ничего не сказал. Он мрачно уселся напротив меня (купцы, сидевшие с той стороны, поспешно отодвинулись, чтобы не злить лишний раз гневливого тамплиера) и уставился в возникшую перед ним миску с мясной похлёбкой. Разглядывал он свою похлёбку довольно долго, как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелёгкий вопрос. Ответ, достойный истинного христианина и крестоносца.
Я уже почти закончил свою порцию и собирался перейти к ватрушкам и меду, когда Ги оторвался от созерцания своей порции и брякнул:
— Так иудеи же Христа и распяли!
— Ммм?.. — Я разжевал кусок ватрушки. — Насколько я помню, после Христа остались какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?
Ги предупреждающе вздёрнул руку:
— Всё, хватит! Я не желаю больше всё это выслушивать!
Я пожал плечами и окунул ватрушку в мёд. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот вечер он больше ничего не сказал.
Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и чёрт с ним.
Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь ещё раньше. Позавтракав, мы выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветренно.
Я заметил, что Тибо всё время с беспокойством поглядывает по сторонам. Дорога была шириной около трёх метров, слева — крутой склон, справа — гора. В непосредственной близости от дороги огромные валуны, отчасти занесённые землёй и щебнем, перемежались с редкими пихтами и елями.
— Что высматриваешь?
— Так это… — Тибо снова завертел головой. — Поговорил я на постоялом дворе кое с кем… Дорога, говорят, опасная. Живёт тут, говорят, один барон. По названью-то — барон, а по сути — натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.
— Не грабит, а взимает пошлину, — наставительно вмешался тамплиер. — Всякий благородный человек имеет право на своей земле взимать ту сумму с проезжающих, которая представляется ему справедливой.
Подумав, Ги добавил:
— Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как, например, мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину — дурной тон и хамство.
Тибо неопределённо покачал головой:
— Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто — не очень. И то сказать, господин Ги: одно дело — пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а совсем другое — обобрать до нитки.
— И как зовут этого любезного синьора? — поинтересовался я.
Тибо, однако, шутки не понял.
— Да какой он там синьор, — махнул рукой мой оруженосец, — людей у него не больно-то много. А ежли даже и синьор — то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до имени этого разбойника… то есть любезного синьора… то зовут его Бенедикт де Бале. На большие отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут — как мы, к примеру, — он тут как тут… Опасное это место, ваша милость.
Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.
Мы почти догнали купцов. Минуя один из дорожных вывертов (перед нами разверзлась глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что ещё минут десять — и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в самом узком её месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.
Через несколько минут впереди, за поворотом, приблизительно там, где должен был находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.
Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо:
— Похоже, толстяк, твой барон решил немного пощипать этих купчишек.
— Почему же мой? — обиделся Тибо.
— Может, поможем? — предложил я де Эльбену. Ги задумчиво посмотрел на меня.
— Взять с купчишек пошлину? — Тамплиер отрицательно помотал головой. — Да не станет этот барон Как-Его-Там с нами делиться. Земли-то его.
Я вздохнул:
— Да нет, не барону… Купцам — поможем.
Ги нахмурился.
— Андрэ, я тебя совершенно не узнаю. Помню, в Палестине — вполне нормальным человеком был. Без всяких этих… — Ги сделал неопределённое движение пальцами. — А тут — то с еретиками возишься, как будто бы они тебе родственники, то с иудеями… тьфу ты, прости Господи. Кто они тебе? Братья? Друзья-товарищи? Да обобрать этих христопродавцев — самое святое дело!.. И не надо тут всякую философию разводить. Не надо. Не люблю я этого. С твоей философией, Андрэ, до чего угодно договориться можно. И до того, что иудеи — почти совсем нормальные люди и что сарацины — не собаки поганые, не дьяволопоклонники, а как бы тоже существа человеческие. Так что не надо, Андрэ. Это что же тогда получается? Получается, что зря мы с тобой в Палестине кровь и пот проливали? Так по-твоему получается?
Я промолчал. Сделал вид, что на этот довод мне возразить нечего. На самом деле я не хотел окончательно выбиваться из образа (хотя дальше, по-моему, выбиться из него было уже некуда) и подводить Ги де Эльбена к той черте, когда он пристально посмотрит на меня и спросит: «Сьер, а с кем, собственно говоря, я имею честь? Вы — не Андрэ де Монгель».