— К Великому Мастеру? Кто это? Ещё один колдун?
Альфаро коротко взглянул в мою сторону, а потом уставился на поросёнка. Взгляд у него сделался задумчив. То ли он не знал, что мне ответить, то ли прикидывал, что бы ещё такое у поросёнка отрезать.
— Великий Мастер… Я могу назвать одно из Его известных имён. Но тогда вы будете понимать ещё меньше, чем сейчас. Так что давайте отложим этот вопрос на потом. Я на него отвечу, но позже. Идёт?
— Отлично. Тогда просветите меня насчёт всего остального. С самого начала.
— Одну минуту. — Дон Альфаро предупреждающе поднял указательный палец. — Сначала я должен выяснить, что вам уже удалось узнать. Вам известно, кем на самом деле является… ммм… давайте его и дальше называть «отшельником Иммануилом»?.. Вы поняли, с кем говорили и кого защищали от папского легата? Ну, ну, не отпирайтесь, Андрэ. Говорю же вам — я знаю о вас куда больше, чем вы себе можете представить. Один из моих людей слышал, что Иммануил сказал вам на прощанье, когда вы с ним расставались в замке Родриго де Эро. Мне просто интересно, как вы истолковали его слова о распятии. Как все остальные, которые тоже это слышали? Они-то, и мой человек в том числе, решили, что это иносказание, не более того, ибо никто из них, конечно, не в состоянии себе представить — как это ни смешно прозвучит, — что Христос был евреем.
— Я тоже подумал, что это всего лишь иносказание, — медленно проговорил я. Осведомлённость графа меня огорчила.
Граф Альфаро тяжело вздохнул.
— А вы не замечали у него на руках никаких шрамов? Не на ладонях, а вот здесь, на запястьях. — Он показал где. — Некоторые люди, видевшиеся с ним через несколько веков после того, уверяли, что эти шрамы сохранились.
— Не знаю, — ответил я. — Я не смотрел на его руки.
Дон Альфаро осуждающе покачал головой:
— Вы ненаблюдательный человек, Андрэ.
— Какой есть.
— Какой есть, это верно. Ну так вот, смею вас уверить, — это именно тот, на кого вы поначалу подумали. Ходячая Истина.
— То есть?
— Понимаете, когда Пилат спросил, что есть истина, — начал объяснять Альфаро, — наш отшельник ему ответил: «Я есмь Истина». С того всё и пошло. Правда, в Евангелиях ответ опущен. Не знаю уж почему. С другой стороны, он называет себя Истиной и в разговоре с учениками…
— Насколько я знаю, он много кем себя называл, — я пожал плечами. — Но, допустим, всё так, как вы говорите… Выходит, я могу в два раза больше гордиться тем, что спас ему жизнь. Дальше что? Какова следующая часть истории?
Дон Альфаро тонко улыбнулся. Я помнил, как сам отшельник отнёсся к своему спасению. И я помнил кое-что из Евангелия. Насчёт добровольной жертвы…
— Подождите-ка!.. Вы правда хотите сказать, что в этом бесконечно повторяющемся жертвоприношении есть какой-то смысл?.. Ну это же полная ерунда…
— Само собой, это повторялось не каждый год и даже не каждое десятилетие… Примерно раз в сто лет. Иногда реже. Иногда — чаще.
Я вспомнил всё то, что Иммануил говорил о голодных веках, жаждущих крови…
— Но зачем?! Какой в этом смысл?!
Очередная улыбочка.
— И на этот вопрос, Андрэ, я сразу не смогу ответить. Нужно кое-что разъяснить. С самого начала.
— С какого начала?
— С сотворения мира.
Он вытер руки салфеткой, встал и направился к книжным полкам. Некоторое время постоял перед ними, изучая расположение книг.
— Где же она… А, вот.
Альфаро вернулся назад, таща здоровенный том в чёрном кожаном переплёте. На лицевой стороне книги никаких надписей не было, имелся только большой серебряный крест.
— Полагаю, вы и в своём будущем должны были изучать Библию…
— Вовсе нет, — прервал я графа. — Там, откуда я пришёл, с религией дела обстоят иначе, чем здесь. Эта бодяга мало кого интересует.
Альфаро укоризненно посмотрел на меня.
— Вы что — вообще не знаете, что это такое? Да-а, дикое же время ждёт нас в далёком будущем…
— Это у вас — дикое.
Альфаро вздохнул:
— Ну хотя бы общее представление имеете?
Я кивнул.
— Сойдёт. — Альфаро махнул рукой. — Итак. Вам известно, что наш тварный мир был сотворён. Давайте назовём того, кто сотворил его… да, давайте назовём его Богом. Совершенно справедливым, неизмеримо могучим Богом. Сотворившим мир и владеющим им так, как владеет своей землёй император или король… или, например, я… Ведь недаром же Его иногда называют Царём Царей или Князем Мира…
— Вот как? А мне казалось, что Князем Мира называют вовсе не Бога, — перебил я.
— Одно другому не противоречит, — отмахнулся Альфаро. — Иногда Князем Мира называют Господа Бога, а иногда — Его извечного противника. Но оставим это на совести, вернее, на невежестве тех, кто так говорит. В установленном Творцом миропорядке день сменялся ночью, тьма — светом, зло — добром… «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия…» Поверьте, дон Андрэ, поначалу это был вполне уравновешенный, устойчивый мир. Но потом…
— Потом Адам и Ева скушали яблоко, и всё стало плохо, — иронически произнёс я.
— Нет. — Альфаро повёл рукой. — Не перебивайте меня. Поступок наших прародителей вовсе не был такой бедой, как это обычно себе представляют. Во всех сотворённых существах изначально был заложен выбор — подчиняться Создателю или следовать собственной воле. У потомков Адама и Евы — тоже. Тем, кто вёл себя правильно, Он покровительствовал, а тех, кто… поступал иначе… этих Он рано или поздно карал. Как и всякий нормальный властитель, Он не хотел, чтобы в Его лесах без Его дозволения били Его оленей, и определённо не желал, чтобы крестьяне, вместо того чтобы работать на Его полях, занимались разбоем… Особенно Его раздражало, если люди начинали молиться кому-нибудь другому. И тут я Его понимаю. Я бы тоже разозлился, если бы мои крестьяне вдруг вздумали платить дань другому синьору. Нет, катастрофа произошла много позже Адама и Евы.
— Да ну? — Я взял со стола яблоко и громко захрустел им.
— В Его владениях, — Альфаро выдержал короткую паузу, — появился бунтовщик. Мятежник. Этому мятежнику, видите ли, не понравились сами законы, на которых издревле покоился мир, в котором свет и тьма, добро и зло находились в выверенном, устойчивом равновесии.
«Нет, — заявил бунтовщик. — Зло — лишнее. Пусть будет только добро».
Прежде наказание следовало за преступлением, и всегда наказание было не меньше, чем сама провинность.
«Нет, — сказал бунтовщик, — мне не нравится смотреть, как страдают люди. Пусть лучше наказание — за них всех — ляжет на меня одного».
И знаете, что самое любопытное, Андрэ? Он сумел это осуществить.
— Выходит, вы, граф, имеете в виду не Люцифера, а Христа? — деланно удивился я.
— Именно.
— Но почему тогда — бунтовщик? Ведь Христос был Его сыном?
Дон Альфаро раскрыл книгу:
— Дон Андрэ, вы понимаете латынь?
Я пожал плечами.
— Не было случая проверить. Прочтите — посмотрим.
Когда Альфаро начал читать, я понял, что в латыни не силён. Понимал с пятого на десятое. Видимо, уроки фехтования, преподаваемые испанцем, интересовали юного Андрэ де Монгеля больше, чем уроки латыни.
Я покачал головой:
— Нет, не понимаю.
— Ну что ж, я переведу. — И Альфаро перевёл написанное на французский.
Речь шла о пророке, который по каким-то причинам не понравился нескольким плохо воспитанным детям. Плохо воспитанные дети стали дразнить пророка. Тогда из леса выбрались две медведицы и сожрали этих испорченных детишек.
Закончив чтение, Альфаро посмотрел на меня.
— Это Библия, четвёртая Книга Царств. Вы находите это справедливым? — спросил он.
— Нууу… я бы так не сказал.
— Тем не менее это типичный пример Его справедливости. Он заботится о своих людях — точно так же, как, например, я забочусь о своих. Я наказываю их врагов так, чтобы ни у кого больше не зародилось и мысли покуситься на моих людей, на мои земли или на моё имущество… Знаете, Андрэ, после того, как я перевешал здесь всех бродяг и нищих, мои крестьяне стали жить лучше. Я, заметьте, уже шесть лет воюю не иначе, чем только если я сам захочу повоевать. Никто не осмеливается покуситься на мои земли. Такой же логике следует и Он. Ему нужны только верные, преданные слуги — и Он проверяет их, как проверял Авраама.
— Говорят, — заметил я, — что месяц назад какую-то вашу крепость осаждали мавры.
— Было, было… — Альфаро улыбнулся и откинулся на спинку кресла. — Вы правы — исключения иногда ещё случаются. Юсуф аль-Кейсар привёл под стены Менханьо четыре тысячи воинов. Он полагал, что этого довольно, чтобы справиться со мной, потому что у меня людей значительно меньше. Он ошибся.
— В чём была его ошибка?
— Он был слишком самоуверен, чтобы лично поговорить со мной. И я сумел убедить его воевать в другом месте.
— Да вы, оказывается, гипнотизёр, граф, — лениво протянул я, отщипнув кусочек поросёнка.
— А что такое «гипнотизёр»? — заинтересовался Альфаро.
Я объяснил.
В глазах дона Альфаро мелькнули насмешливые огоньки.
— Похоже. Вам мой рассказ уже наскучил?
— Нет, что вы! Продолжайте.
— Вся разница между человеком и Богом, дон Андрэ, состоит только в размере личного могущества. В остальном мы очень похожи. Ведь не зря же говорится, что Он сделал человека по образу и подобию своему.
— И что из всего этого следует?
— Я уже говорил о равновесии между светом и тьмой — равновесии, на котором изначально был основан наш мир. Бунтовщик равновесие нарушил. Он нашёл способ — простой, хотя и весьма болезненный, — снять часть груза с одной из чаш весов, издревле пребывавших в устойчивом положении. Весы отклонились в другую сторону, и, если бы настоящий властитель мира пребывал в бездействии, движение стало бы необратимым…
— Ну и что плохого? Жили бы все долго и счастливо. Все друг друга любили бы и были бы довольны. Что в этом плохого?
Я развлекался. В его философско-религиозные домыслы я не верил ни на грош.