Собственно говоря, это далеко не всё, что он изложил своему напарнику, но поскольку всё остальное было различными испанскими ругательствами, то эту часть монолога Жуана я опускаю. Но слово «колдовать» открыло в моём мозгу потайной ящик. Я вспомнил, где и когда встречал эту девушку. Вспомнил — и не поверил себе: по всем статьям она должна была быть мёртвой вот уже два месяца.
Я тупо пялился на внезапно — и, Бог мой, в какой обстановке! — воскресшую Жанну до того момента, как в «кадре» появился Луис. Вместе они принялись избивать Жанну. Внучка ведьмы — или дочь, не знаю, кем она приходилась старушке, — отбиться не пыталась. Всё, что она могла сделать, — это попытаться уберечь наиболее уязвимые места. Но её попытки имели мало успеха. Должен отметить, что тюремщики проявили при её избиении не столько опыт, сколько завидную творческую фантазию. Процедура, помимо ругательств, сопровождалась ещё и настойчивыми вопросами: «Будешь ещё колдовать? Будешь?..» Сдавленным отрицательным ответам Жанны ублюдки не верили.
Не выношу, когда бьют женщин!
— Вы, засранцы! Оставьте её в покое!
Напарники остановились. Жанна попыталась приподняться на локте, не смогла и замерла так, как лежала.
Жуан посветил вокруг факелом. Ткнул в мою сторону, определив предполагаемый источник звука.
— Луис, — спросил он с явным недоверием, — это что? Это он — нам?
Луис ничего не ответил. Похлопывая дубинкой по ладони — по-моему, это интернациональный межвременный жест всех стражников и тюремщиков, — Жуан направился к моей камере. На мгновение у меня вспыхнула безумная надежда. Господи, взмолился я, ну пусть он откроет дверь! Пусть только отодвинет засов! За эти дни я исхудал и ослаб, но справиться с двумя жирными ублюдками, годными только на то, чтобы избивать женщин, я ещё был в состоянии. Дубинки, длинные широкие ножи на поясе — плевать! Передушу голыми руками. Обоих.
— Кум, я думаю, нам надо объяснить новичку, кто именно тут засранец…
Чуда не случилось. Луис остановил своего напарника, положив тому на плечо руку.
— Не кипятись. Видишь на его двери знак? Эту дверь нельзя открывать, пока он не сдохнет. Никогда. Воля дона Альфаро.
Последние слова он произнёс с большим почтением.
Весёлый парень Жуан и тут рассмеялся:
— Знак! Тьфу! У этой шлюхи тоже на двери знак. Ну и что?
Луис с сомнением посмотрел на моё окошечко.
— Жуан, я был тут, когда его сюда привели. Это кто-то из благородных. Может, рыцарь. Здоровый, как бык. А морда — определённо французская. Франк! Да ну его к дьяволу! Франки — они же все бешеные, как звери.
— Что, уже наделали в штаны, ублюдки?! — крикнул я, чувствуя, что удача уплывает из рук. Крикнул — и добавил ещё несколько слов, которые должны были заставить их забыть об осторожности. Испанских ругательств, кроме самых простых, я не знал, но зато я знал некоторое количество русских, которые оперативно стал переводить на испанский. По-моему, самое серьёзное оскорбление, которое можно нанести человеку, — это оскорбить его мать. Я крепко надеялся, что после нескольких высказываний на эту тему у моих сторожей иссякнет осторожность. Но я переоценил их сыновьи чувства. Луис остался недвижим, а Жуан смачно харкнул в моё окошко. Я еле успел отдёрнуть голову. Когда я снова — с некоторой осторожностью — выглянул наружу, Луис и Жуан уже поворачивались к ведьмочке. Мои дальнейшие возгласы не произвели на них никакого впечатления. Похоже, подобную музыку они слышали слишком часто и уже успели к ней привыкнуть.
Они взяли Жанну за руки и поволокли её обратно в камеру.
Луис (задумчиво):
— Заглянем к этому… (несколько непереводимых испанских выражений)…месяца через три. Пусть отощает немного…
Жуан (экспрессивно):
— Рыцарь долбаный! Тоже мне благородный!.. Я ему эту дубинку по рукоять в задницу засуну! Да он у меня…
Я отошёл от двери и сел на кровать. Месяца через три? Ну-ну, посмотрим. Одного я всяко постараюсь на тот свет отправить. Даже через три месяца.
Я стал размышлять, кого из них будет отправить на тот свет предпочтительнее — Жуана или Луиса. Всё равно занять себя больше нечем.
У всякого тюремщика, даже если он лишён возможности непосредственно (или по каким-то причинам не желает этого) оторваться на почках своего подопечного, есть масса способов отравить нелюбимому подопечному жизнь. Когда подошло время вечерней кормёжки, я услышал за дверью странный звук — как будто бы где-то неподалёку имелся водопроводный кран, который вдруг открыли и вода тугой струёй ударила в раковину. Привлечённый мыслью о том, что граф Альфаро, подсмотрев где-то в будущих временах сие простое хозяйственное изобретение, теперь решил внедрить его у себя в замке, я подошёл к окошку.
Перед дверью моей камеры стоял Жуан и, приспустив штаны, сосредоточенно мочился в мою миску. Увидев, что я смотрю на него, он широко и дружелюбно улыбнулся, приветственно помахал факелом, который держал в правой руке, однако занятия своего прерывать не стал.
Вечером, после того как на место Жуана и Луиса пришла их ночная смена, я снова приблизился к двери. Жанна уже могла прийти в себя. Мне нужно было с ней поговорить.
Я позвал её.
Никакого ответа.
Я предпринял ещё несколько попыток. Жанна так и не откликнулась, но некоторый результат мои попытки всё же дали. Заключённый в камере напротив пришёл в сильное возбуждение, замолотил руками по двери, попытался, пуская слюни, просунуть голову в окошко. Судя по звукам, которые я слышал, это был уже не человек, а животное, причём животное безумное. Сколько он здесь сидит, интересно?..
Мой голос привлёк внимание тюремщика.
— Че орёшь? — сказал он, подходя и без всякого предупреждения тыкая факелом в моё окошко. Ещё чуть-чуть — и я бы остался без глаз. — Надо че-то? А?.. Надо? — Он хрипло засмеялся и ещё раз ткнул факелом в окошко.
С глубоким чувством я послал его к дьяволу, отошёл от двери и улёгся на тюфяк.
— …Жанна! Жанна, ты слышишь меня?!. Жанна… чёрт бы тебя подрал… да скажи ты хоть слово!..
Это было следующим днём. Судя по ругательствам, доносившимся из конца коридора, где была комната тюремщиков, Жуан и Луис были заняты игрой в кости.
Никакого ответа на мои призывы, как и вчера, не было. Я уже начал сомневаться в том, что женщина, которую видел вчера, действительно та юная ведьмочка, которую я повстречал в Чёртовом Бору. В коридоре, несмотря на свет факелов Жуана и Луиса, было темно, и я вполне мог ошибиться. Может быть, несколько деталей её лица и делали её похожей на Жанну — а моё воображение достроило всё остальное.
— …Кто? Кто это?
Голос был слабым и хриплым. Я вцепился в прутья решётки.
— Жанна… Я — Андрэ де Монгель. Помнишь, я приезжал к вам?.. Со мной был ещё слуга, Тибо. Я…
— Помню. — Её голос стал совсем тихим, еле слышным.
Короткая пауза.
— Значит, вас тоже… — негромко проговорила Жанна.
— Как ты здесь очутилась?
— Нас с бабушкой привезли люди графа.
— Так твоя бабушка… она что — тоже где-то здесь?
— Нет, — всхлип, — её убили… сожгли.
— Чёрт! Я думал, вас сожгли ещё в Чёртовом Бору! Как вы живы остались?
Долгое молчание.
— Бабушка… обманула их.
— Как обманула?
— Она заставила их поверить, что мы находимся в доме.
— Понятно… Я видел: они дверь подпёрли поленом, чтобы вы не смогли сбежать, когда зажгли дом.
— Сьер Андрэ… — Казалось, она колеблется, не решаясь сказать что-то ещё. Решилась. — Простите нас. Это мы вас приманили обратно.
Какая-то странная манера выражаться…
— Ну… да, в общем-то, — согласился я, — из-за вас я обратно поехал. Я чуть Принца не загнал, чтобы поспеть в Бор раньше Луи!..
— Нет, нет… Вы не понимаете… Бабушка навела порчу на деревню, а потом приворожила вас обратно. Альфаро повелел ей.
— Что за чушь!
— Это правда.
— Я поехал обратно по собственному желанию.
— Вы и должны были так думать.
— Ерунда. Я и сейчас поступил бы так же.
Жанна ничего не сказала. В моём сознании вдруг ожил образ графа Альфаро:
«Вы действительно оказались тем самым человеком, который был нужен Мастеру… Благородным… простите, дураком».
— Если вы с графом в одной команде, почему он посадил тебя сюда?
Снова всхлипывания.
— Я не знаю, сьер Андрэ… Бабушка говорила, нас наградят…
— Вас и наградили, — зло сказал я. — Ну и как наградка? Понравилась?
Жанна снова ничего не ответила. Я выдохнул и приказал себе успокоиться. Моя злоба происходила исключительно от того, что люди, из-за которых меня чуть не угрохали в Чёртовом Бору и из-за которых я поссорился с бароном Родриго, оказались в одном лагере с психом, засадившим меня сюда. Но сейчас мы с Жанной были в одинаковом положении. Надо думать, как выбираться, а не вспоминать старые обиды. Тем более гнусно вымещать их на девушке, чьё положение намного хуже моего. Хотя куда уж хуже, казалось бы…
— Сьер Андрэ. — Жанна повысила голос. Она говорила скороговоркой, глотая слова и слёзы. — Я не хотела, чтобы было… так. Не хотела, чтобы с деревней… что-нибудь случилось. Я всегда… Госпожа Аманда была всегда к нам добра…
— Всё, закрыли эту тему. Скажи мне лучше…
Тут в шумной игре Жуана и Луиса, видимо, случился небольшой перерыв, а наши голоса привлекли их внимание.
— Эй, вы! — заорал Жуан, продвигаясь к нам и молотя дубинкой по металлическим частям дверей, мимо которых он проходил. — А ну, живо заткнулись — пока я вас сам не заткнул!
— Рискни здоровьем, говнюк! — рявкнул я по-испански. И снова перешёл на южнофранцуз-ский: — Жанна, я что-нибудь придумаю…
— А-а, так это наш рыцаренок! — Жуан остановился перед моей камерой. — Это наш благородный рыцаренок воркует! — И добавил почти ласково: — Снова мочи захотел? Так могу устроить. У меня этого добра ещё много!
— Верю, — согласился я. — Ты полностью из этого «добра» состоишь.
— Вот и нахлебаешься вдоволь, — подумав, пообещал Жуан и подошёл к камере Жанны. — А ты, шлюха, если ещё хоть слово скажешь — такое тебе устрою, что ангелы на небесах заплачут кровавыми слезами! Поняла?! Поняла, спрашиваю?!.