— Да… — прошептала Жанна.
…Нам удалось переброситься несколькими словами вечером, когда принесли котелок с отбросами, которыми кормили нас, а Луис начал ругаться со слугами из-за каких-то луковиц. Как я понимаю, раз в неделю каждому заключённому полагалась луковица — ещё одно проявление гуманизма нашего любезного графа. Луковиц заключённые, естественно, никогда не видели — их забирали себе тюремщики. Суть ругани Луиса с кухонными работниками сводилась к тому, что те принесли слишком много гнилых луковиц.
— Жанна!
— Я слышу, Андрэ. Прошу вас, говорите тише, иначе меня снова изобьют.
— А за что тебя… вчера?
На пределе слуха я различил её горестный вздох.
— Я хотела заколдовать Жуана. Бабушка меня учила, как можно… отнять у человека волю…
— Выходит, недоучила.
— Нет, нет, я умею! — Как это было ни смешно в нашем положении, в её голосе прозвучала нотка почти детской обиды. — Но граф сильнее меня. Я не могу с ним равняться.
— Альфаро-то тут при чём?
— Они все заколдованы, Андрэ, — зашептала Жанна. — И Жуан, и Луис, и старик, который сторожит нас ночью. Я думаю, что и все другие графовы слуги тоже… Когда я проникаю в них, сначала у меня всё получается, но когда я хочу заставить их сделать что-нибудь, они просыпаются и…
— Тише! Потом поговорим.
Жуан, мурлыкая себе под нос, расставлял миски. Луис разливал из котелка холодную похлёбку. Как и было обещано, лично мне был подан особый супчик. На этот раз Жуан и Луис мочились вместе.
Чтобы заглушить чувство голода, я мерил шагами камеру: два шага туда, два шага обратно. Туда-обратно, туда-обратно… Попутно раздавил крысу, вздумавшую перейти улицу прямо под моей ногой.
Отнюдь не из-за ведьминых чар я поехал обратно в Чёртов Бор. По крайней мере, мне хотелось верить, что не из-за них. С другой стороны, эта Рихо кое-что умела — и я имел возможность лично убедиться в этом. Легко было предположить, что старуха успела чему-то научить свою непутёвую внучку. Отсюда следовало, что к словам Жанны — о том, что она якобы умеет «колдовать», — стоит отнестись не как к очередному проявлению местных суеверий, а как к чему-то, что имеет под собой реальную подоплёку. Пусть даже эта подоплёка совершенно не такова, какой её себе представляет Жанна.
Что дальше? Тюремщики «заколдованы». Что это может означать? Оставим в стороне всю ту мистическую чушь, которую нёс граф Альфаро о «покровителе», сила которого охраняет и слуг «покровителя». Попытаемся взглянуть на это с точки зрения здравого смысла. Граф Альфаро — человек, обладающий большой силой внушения. Можно предположить, что обработал мозги своих «подопечных», чтобы уберечь их от чужого воздействия, а себя — от предательства? Говоря языком моего родного времени — установил психоблок.
Я немного поразмышлял на эту тему, силясь вспомнить всё полезное, что было написано в нескольких ненаучно-популярных книжках, посвящённых этой теме, которые я когда-то прочёл. Идей не было.
Утром нам с Жанной поговорить не удалось. Подходящий момент появился только в середине дня, когда заскрипела на ржавых петлях дверь в конце коридора и Жуан с Луисом вышли на лестницу потрепаться с тем, кто эту дверь открыл, — очевидно, это был какой-то другой тюремщик.
Жанна ответила сразу. Она попыталась завести разговор о том, как здесь оказался я сам, но мне пришлось перебить её.
— На это нет времени. Скажи, ты можешь хотя бы на полминуты вывести из строя Жуана, когда он зайдёт к тебе. Как-нибудь его ошеломить?
Она задумалась:
— Могу, наверное. Но потом меня наверняка искалечат.
— Не успеют. Ты должна выбраться из своей камеры и открыть мою. Не сомневайся: когда ты выпустишь из камеры меня, Жуану станет уже не до тебя.
— А Луис? Может, лучше — ночью?
Я подумал и решил, что и ночью, когда будет дежурить один старик, останутся ещё солдаты и охрана.
— Днём, — решил я. — Когда Жуан в очередной раз навестит тебя… один.
— Но что дальше, господин Андрэ?
— Всё, что тебе нужно сделать, — это быстро выскочить в коридор и отодвинуть засов. С Луисом я разберусь. Даже если Жуан прочухается к этому времени, поверь мне, Жанна: эти два мешка с дерьмом — не самая большая наша проблема.
Жанна поверила. О солдатах наверху она ничего спрашивать не стала.
— Я попробую, — донёсся до меня тихий голосок ведьмочки. — Лучше умереть, чем так жить. Но почему днём?
— Потому что днём стены охраняют не так тщательно. Ворота открыты, а во дворе — куча людей. Есть неплохие шансы на то, что когда мы будем проходить через ворота, на нас попросту не обратят внимания.
Я не стал говорить Жанне, что куда больше шансов на то, что внимание на нас всё-таки обратят. Но, в конце концов, надо надеяться на лучшее. Ночью смыться отсюда вообще нет шансов. Незачем забивать ей голову всякой ерундой. Пусть сначала сделает эту свинью Жуана. А солдаты наверху и стража на воротах… Проблемы надо решать по мере их возникновения. Заранее всё рассчитать всё равно невозможно.
Всю ночь не давали спать истошные вопли соседа слева. Кажется, крысы беспокоили его сильнее, чем меня. Он орал до тех пор, пока наш ночной смотритель не избил его дубинкой. Тогда он заткнулся. Мне удалось подремать несколько часов до утра.
Вскоре после завтрака Жуан и Луис опять сели играть в кости. Луис — в который уже раз — продулся. Жуан пошёл отметить радостное событие своей жизни в камеру моей соседки. Заслышав его шаги, я приник к двери, не в силах справиться с внутренней дрожью. Перед турниром в Тулузе я волновался куда меньше.
Жуан проследовал мимо моей двери, отодвинул засов и вошёл в камеру Жанны. Я ждал. Прошло несколько томительных минут…
Прежде чем я увидел её в своё окошко, тишину разорвал оглушительный рёв Жуана:
— А-а-а, сука! Луис, Луис, эта тварь!.. У-у-у!..
Перед моей дверью возникла Жанна. Она вцепилась в засов и попыталась его отодвинуть, но он плохо слушался её слабых рук и шёл туго.
— Застрял! — отчаянно выдохнула она.
В коридоре грохотали тяжёлые шаги — сюда бежал Луис.
— Давай, девочка! Тяни! У тебя получится!..
Она успела. С грохотом засов выскочил из паза.
В следующую секунду Луис отшвырнул Жанну в сторону и попытался задвинуть его обратно. Я изо всех сил врезал плечом в дверь. А дверь, в свою очередь, врезала тюремщику по физиономии. Сдавленное мычание, мешающееся с проклятьями, — и я наконец вырвался из своей вонючей камеры. Луис (морда в крови) отпрыгнул на шаг и потянулся за ножом.
Он не успел достать нож. Я перехватил руку с дубиной и провёл апперкот — мой тренер по боксу, если бы мог видеть, наверняка похвалил бы. Раздался хруст, Луиса приподняло в воздух, но потом земная гравитация утянула его обратно, он повалился на спину и остался в этом положении. Один — ноль в нашу пользу.
Жуан, придерживая спущенные штаны, скрючившись, выполз из камеры Жанны. Я ухватил его за шкирку и за сальные патлы и впечатал лбом в стену. Стена выдержала, лоб — нет. Два — ноль. Первый раунд за нами. Я снял с Жуана пояс с ножом, а нож Луиса воткнул ему между рёбер. Такую падаль нельзя оставлять в живых.
Взяв факел, двинулся по коридору, вдоль камер.
— Что теперь? — спросила Жанна, следовавшая за мной по пятам.
— Всё отлично, девочка! Ты молодец!.. Эй, Тибо! Ты здесь?!. Тибо!!!
Ответом были только бессвязные вопли выживших из ума заключённых. Я переходил от одной камеры к другой, но из окошек в двери на меня смотрела либо пустота, либо дикие глаза безумцев. Гноящиеся губы, обезображенные лица, рты, в которых недоставало большей части зубов, на руках — язвы и следы свежих крысиных укусов. На некоторых дверях были начертаны знаки вроде тех, что украшали мою дверь и дверь Жанны, но лица, находившиеся за этими дверями, были ничуть не лучше всех остальных. Полагаю, мало кто мог протянуть здесь больше года — умирали или от заражения крови, или от туберкулёза, а рассудка они лишались ещё раньше. Признаюсь, поначалу у меня была мысль открыть настежь все двери, но когда я увидел, сколько здесь сумасшедших, я переменил своё решение.
Чем дальше я шёл, чем громче кричал, тем меньше становилась надежда, что Тибо откликнется. Возможно, он томится где-то на другом этаже. Я помнил из разговоров тюремщиков, что меня поместили в эту камеру только потому, что недавно здесь умер кто-то из прежних заключённых. Тибо мог сидеть двумя ярусами выше. Или ниже.
— Андрэ, прошу вас… — Жанна вцепилась в мой рукав. — Надо уходить отсюда… Сюда может кто-нибудь зайти!.. Пожалуйста!..
Я шёл дальше. Остались две камеры в самом конце коридора — справа и слева. Слева в окошке была заросшая волосами и грязью морда, справа всё было тихо. Я отодвинул засов и посветил факелом в темноту. О Боже!..
На меня пахнуло нестерпимой вонью. На кровати шевелился огромный тёмный клубок — крысы, обеспокоенные моим появлением, разбегались прочь от света. Очевидно, обитавший здесь узник умер несколько дней назад, а тюремщики не придали большого значения тому, что еда, которую они ставят перед дверью, остаётся нетронутой.
Я закашлялся и захлопнул дверь. Когда я оглянулся, то увидел, что в глазах Жанны застыл ужас.
Затем я встретился со взглядом человека из камеры слева. Взгляд был на удивление ясным.
— Выпусти меня, — отчётливо проговорил он.
Я смотрел на него и колебался. Украшенная язвами кожа, борода, в которой копошились насекомые, длинные патлы грязных волос… Нескольких передних зубов не хватало.
— Выпусти меня! — Он едва не рычал от ярости. — Выпусти, иначе, клянусь, — я подниму такой крик, что сюда сбежится вся графская солдатня!
Я подошёл к двери и отодвинул засов. Не потому, что испугался его угроз. Он мог орать сколько влезет — всё равно бы его никто не услышал. Я отодвинул засов потому, что представил себе на секунду — каково провести здесь несколько лет и суметь сохранить толику рассудка.