Она ничего не ответила.
— Итак, на этом все? — Спросил я.
— Я не понимаю, а что может быть по-другому, — ответила она. — У тебя есть твоя работа и…
— Я сказал, что извиняюсь, и ты знала, что у меня было судебное разбирательство…
— Речь идет не о той конкретной субботе, — отрезала она. — И не о каждой субботе. Речь идет о том, что я не хочу быть девушкой, которая будет довольствоваться крохами твоего времени, которые ты готов мне предоставить.
Я поморщился. Она говорила ужасные вещи.
— Мне, действительно, очень жаль. Я никогда не делал вид, что идеален, я привык беспокоиться только о себе, мне потребуется некоторое время, чтобы приспособиться. Вот и все.
— Я не могу позволить себе беспокоиться о тебе, Александр. Я как раз собираюсь наладить свою собственную жизнь. Я не хочу, чтобы меня снова пустили под откос. Я не позволю себе опять довериться мужчине, чтобы потом обнаружить, что он совсем не тот, за кого себя выдает. Я уже делала это раньше.
У меня сердце ушло в пятки.
— Сначала мы просто трахались, а потом танцевали на Беркли-сквер, и где-то в середине этого пути мои чувства изменились, и я начала хотеть большего. Я изменилась. Чем больше времени я буду проводить с тобой, тем больше ты причинишь мне боли, а я не могу этого допустить. Больше это никогда не повторится.
Я подвел Гэбби. И хотя я сожалел о том, что сделал, но не испытывал тогда такой настоящей боли. Но теперь агония разливалась внутри по всему телу.
— Извини. Ты заслуживаешь лучшего. — Это была правда. Она была совершенной.
— Ты очень особенный человек. Ты научил меня тому, чего я хочу в своей жизни. Ты показал мне, чего я заслуживаю — мужчину, способного поставить меня на первое место.
— Это была ошибка, и мне жаль, что я не могу ничего исправить. Мы можем хотя бы попытаться?
— Я не могу, Александр. Мне и так сейчас слишком больно, слишком глубоки к тебе чувства.
Я молчал. Мне не хотелось причинять ей еще большую боль — это последнее, чего бы я хотел.
— Прости меня, — сказал я.
— Не стоит. Нам есть, что вспомнить, наши несколько месяцев, проведенные вместе. У меня такое чувство, будто ты вдохнул в меня новую жизнь, и я всегда буду тебе за это благодарна.
Вдохнул в нее новую жизнь? Это она вздохнула в меня новую жизнь.
— Мы можем хотя бы оставаться на связи? Быть друзьями? — Я хватался за соломинку, но мне хотелось, чтобы она каким-то образом, не важно каким, я был согласен на все, оставалась в моей жизни.
Она вздохнула и одиночество внутри меня увеличилось. Я знал ее ответ еще до того, как она его озвучила:
— Может, когда-нибудь. Сейчас мне нужно… честно…
— Понимаю. — Я старался держать свой голос спокойным, хотя готов был чуть ли не упасть перед ней на колени и умолять дать мне еще один шанс.
— Спасибо тебе. Я серьезно, ты замечательный человек.
Но я оказался недостаточно хорош для нее. Я был не тем, кого она заслуживала, и поэтому она меня бросила.
Я провел Рождество в одиночестве гостиничного номера. Я заказал клубный сэндвич и бутылку виски, ни с кем не разговаривал, кроме обслуживающего персонала на ресепшен. Когда-то раньше, годы до этого, провести праздники одному было бы для меня идеальным способом, но в этом году мне казалось, что я одинокой, никому не нужный холостяк с пустой никчемной жизнью.
Я никогда особо не пил. Мне не нравилось, что мой мыслительный процесс притормаживался. Но на прошлой неделе, с тех пор как Вайолет уехала, ясная голова была последним, чего я хотела. Я очень хотел напиться. Каждое утро я просыпался трезвым, смотрел на часы до полудня, вставал с кровати, чтобы выпить виски.
Новости гремели в фоновом режиме, когда я налил свой второй стакан. Стук в дверь привлек мое внимание. На долю секунды я подумал, что Вайолет передумала и прилетела, чтобы спасти меня. Я проверил глазок и обнаружил горничную, стоящую за дверью.
Я открыл дверь, и девушка начала говорить похоже на румынском, хотя, возможно, на польском. Она протолкнулась мимо меня и начала убирать мою комнату. Я разорвал знак «Не беспокоить», висевший с самого Рождества, снаружи на двери.
— Извините. — Махнул знаком. Она повернулась, посмотрела на знак, пожала плечами и стала снимать простыни с постели.
Черт меня побери. У меня не было сил с ней спорить. Без сомнения, персонал отеля задавался вопросом, что, черт возьми, я столько времени здесь делал. Я оделся и схватил бумажник. Возможно, я могу пойти купить себе выпить моего любимого виски вместо того, чтобы заказывать из ресторана при гостинице.
Когда я вышел из лифта, поднял руку, чтобы загородиться от яркого света. Я провел последнюю неделю в темноте, надо было надеть солнечные очки.
Не зная, куда направляюсь, я вышел на улицу. Я не одел шарф, перчатки, не подозревая, что так холодно. Воздух жалил мое открытое горло, как виски, когда я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы. Я подумал, что горничная скорее всего закончит через тридцать минут. Мне нужно было убить время, прежде чем я мог бы вернуться и вздремнуть.
Последние несколько недель подготовки к судебному разбирательству были жестокими, и сейчас сказывались на моем состоянии. Я работал безжалостно, а потом появилась Вайолет. Если бы я мог найти способ заснуть без алкоголя, тогда, возможно, я бы не просыпался от дикой боли, разрывающей меня посреди ночи. Такое чувство будто я был болен, хотя у меня не было температуры или каких-либо других симптомов, кроме агонии, поселившейся глубоко внутри, невозможно было точно описать, где она находилась, просто болело и все.
Я застонал, когда подошел к концу тротуара и увидел, где нахожусь — Беркли-сквер.
Но сейчас не было никакого пения соловьев. Не было прекрасной американки, с которой мне хотелось бы потанцевать. Мне было жалко себя и некуда было пойти.
Я прошел через ворота и сел на одну из скамеек рядом с местом, где танцевал с Вайолет всего несколько недель назад. Сгорбившись, я положил голову на руки. Как же так, все было так хорошо и так быстро все стало настолько ужасным? Как я умудрился все испортить, причем основательно?
Я вспомнил недели, когда расстался с Габби. Тогда я себя так не чувствовал. Как долго это будет продолжаться? Это сокрушительное опустошение внутри когда-нибудь оставит меня? Когда мы с Гэбби расстались, у меня было чувство вины и сожаления, но никакой боли. Или одиночества.
Разговор привлек мое внимание, и я сел прямо, увидел пару, рука об руку, прогуливающихся по парку, смеющихся, проводивших вместе день.
Мне нужно было выбраться отсюда. Я направился в противоположную сторону и повернул налево из парка. Но я еще не закончил мучить себя. Хилл-стрит была в пределах видимости, и мне захотелось пройтись по ней, вспомнить красивое лицо Вайолет у двери, когда я приходил к ней после работы, насладиться воспоминаниями о той ночи, когда мы впервые спали вместе, и всем временем потом.
Я замедлился, когда увидел ее дом. Как мне удалось ее отпустить?
— Алекс? — позади меня окликнула женщина.
Я с трудом подавил желание, не рвануть с места. Мне не хотелось никого видеть, кроме Вайолет, но, когда женщина снова назвала мое имя, я повернулся, передо мной стояла Дарси, с сумками, нагруженными покупками.
Она хмурилась, прищурившись рассматривая меня.
— Что ты здесь делаешь?
— Просто мимо проходил. Я живу… — Что я мог сказать по этому поводу? Мой отель был в другом направлении. Без сомнения, я выглядел как сталкер.
— Можешь мне помочь с этим? — спросила она, указывая на сумки.
— Да, конечно. — Наши пальцы соприкоснулись, когда она отдавала мне свои сумки. Потом она достала ключи и отперла входную дверь.
— Ты отращиваешь бороду? — спросила она.
Я потер рукой подбородок. Думаю, пришло время побриться.
— Нет, я просто… Я не был в палате, поэтому…
Я поставил сумки на кухне и старался не смотреть ни на что, кроме своих ног. Воспоминания Вайолет, оставшиеся в этом доме, угрожали сокрушить меня окончательно.
— Я приготовлю нам кофе, — сказал Дарси, поворачиваясь к кофеварке.
Я не хотел оставаться, но мне не хотелось показаться невежливым. Я взглянул в столовую, накрахмаленной белой скатерти не было на столе. Цветов и столовых приборов тоже. Как бы повернулась моя жизнь, если бы я вернулся, как и обещал?
Возможно, Вайолет все еще была бы здесь.
— Я должен идти, — произнес я. — Ты, наверное, занята.
— А ты не занят? — спросила она. — Я думала, ты всегда занят.
— Суды закрыты, но в понедельник я вернусь в контору. — Господи, оставалось лишь несколько дней. И я был не уверен, что туман в моей голове и боль в сердце оставят меня в покое к тому времени.
— Хорошо, но прежде чем ты уйдешь, я хочу сказать кое-что, хотя я уверена, что Вайолет убьет меня за это, но, возможно, это поможет… ты плохо выглядишь, Алекс.
Я кивнул, не в силах не согласиться.
— В субботний вечер, когда ты не пришел…
Я начал говорить, что очень сожалею, но Дарси остановила меня, подняв руку.
— Она поступила в два лондонских университета, в которые подавала заявление. Ей здесь нравилось, и я думаю, встретившись с тобой, она стала смотреть на мир по-другому.
У меня заболело сердце. Вайолет приняли. Если бы я не облажался, она бы вернулась, и мы были бы вместе.
— Она любила тебя.
Я не смог сдержаться. Я испустил глубокий, грохочущий стон. Наклонился вперед от острой колющей боли, пронзившей сердце. Она любила меня? Как такое могло случиться? Вайолет была самой красивой, очаровательной, искрометной женщиной, которую я когда-либо встречал.
И по какой-то необъяснимой причине она любила меня.
Я потерял свою девочку.
— Прости, но я подумала, что ты захочешь об этом узнать. Или мне лучше помолчать? — Спросила Дарси.
Я выпрямился, хватаясь за рабочую поверхность стола и отрицательно покачал головой.
— Она сказала, что ей нужно отстраниться от тебя, прежде чем она пострадает еще больше, — продолжила Дарси.