— О психографии. Ее еще называют автоматическим письмом. Та девушка, которая брала романы Крыжановской, даже на диктофон нашего докладчика записывала. А потом еще час с ним после диспута беседовала — один на один. Сейчас люди уже не отмахиваются от тонких материй! А Крыжановскую хоть и ругали за невыразительный язык и литературные штампы, но все же отметили, что исторические детали она выписывает потрясающе! И академия ее за это наградила.
— Вот бы мне тоже поговорить с этим Зябликовым! — мечтательно произнес Арсений. — Он в каком издании работает?
— Он? В самых разнообразных, — ехидно возвестила та из бабусек, что была повреднее.
— У вас ведь наверняка есть его телефон. Раз вы организовывали диспут. Верно?
Арсению потребовалось еще полчаса молоть языком, чтобы телефон Зябликова перекочевал из их потертого блокнотика на пружинках в его толстую, мягкокожую записную книжку. «Живем! — подумал Арсений, выкатываясь из библиотеки. — Если это даже ложный след, хоть просвещусь».
Зябликов не испытывал никакого желания общаться с человеком, который только сегодня впервые услышал о психографии. Однако от Арсения не так-то просто было отвязаться. Он вручил журналисту одну из своих фальшивых визиток, где было означено, что он является начальником планового отдела Министерства государственного надзора за гуманитарным развитием общества, и сообщил:
— Мы готовим образовательный цикл для руководства высшего звена всех московских вузов. Чувствуете уровень? В том числе хотим включить в программу семинар о психографии. В той ее части, которая касается творчества… мгм… писателей.
— Ах, вот оно что! У вас конкретный проект. Психография в литературе, верно я понимаю?
— Разумеется, — кивнул Арсений, который понятия не имел, о чем вообще идет речь.
Прежде чем отправиться на встречу с Зябликовым, можно было зайти в Интернет-кафе и в Сети посмотреть, что означает этот термин. Или задержаться в библиотеке и порыться в каталогах. Но времени было жаль, и Арсений явился неподготовленным.
— Расскажите мне о психографии в литературе. Я донесу до руководства основную идею, и потом будем решать, в какой форме все это можно преподнести публике. Поговорим и о вашем гонораре, само собой разумеется. И конечно же, я заплачу вам за сегодняшнюю беседу как консультанту.
Последнее обещание необыкновенно Зябликова вдохновило. Он был немолод и мал ростом. Агрессивная внешность придавала ему сходство с хищной рыбой — большой нос выдается вперед, мелкие зубы плотно пригнаны друг к другу, глаза круглые и зоркие. Одет в пошлый клетчатый пиджак и мятые штаны, отбывшие долгий срок на вьетнамском рынке.
— Боже мой, ну что вам рассказать? — начал Зябликов, обхватив руками колени. — Это все настолько интересно, что просто бросает в дрожь.
Кудесникову не хотелось, чтобы его бросало в дрожь, тем не менее он сел поудобнее. Они встретились в кафе под названием «Кофейное зёрнышко» и сразу заказали по чашке двойного эспрессо.
— Для начала обрисуйте, пожалуйста, саму суть явления, — попросил Арсений. — Насколько я понимаю, психография — это что-то из области экстрасенсорики?
— Так называют процесс получения информации помимо воли человека. Она идет ниоткуда, потоком, а человек ее стремительно записывает. Такое, знаете ли, самопроизвольное знание. То есть вы просто держите Б руках карандаш или ручку, а они движутся по бумаге. Очень часто бывает, что контактор — ну, проводник информации — пишет на языке, которого он вообще не знает. Или даже на нескольких языках.
— А что же он пишет? — заинтересовался Кудесников.
— Да всякое. Научные трактаты, романы… Я этой темой стал давно заниматься. Но официально только в начале девяностых разрешили печатать. До тех пор у нас это явление вообще серьезно не исследовали. Случаи психографии не фиксировали, а контакторов — проводников информации — сажали в психушки, если они вдруг принимались всякие сказки рассказывать.
— А за границей?
— А вот за границей! — оживился Зябликов и
шумно отхлебнул кофе. — Они там отрывались по полной программе. Я столько всего накопал, когда железного занавеса не стало!
— Расскажите что-нибудь, — потребовал Кудесников и быстро добавил: — В интересах дела. Желательно дать побольше живого материала. Вот, вы говорите, психография в литературе! А факты?
— Американский писатель Морган Робертсон. Был моряком, плавал себе на корабле, а потом вдруг из него повалили рассказы. Он садился за пишущую машинку и сидел часами, положив руки на клавиатуру. А потом — хлоп! — что-то происходило, и его пальцы начинали стучать по клавишам. Он никогда не знал, что в итоге получится.
— А что получалось? — заинтересовался Кудесников.
— Например, рассказ «Гибель „Титана“ об огромном корабле, который столкнулся с айсбергом и затонул.
— А это было до трагедии «Титаника»? — уточнил его проницательный слушатель.
— За четырнадцать лет. Но все детали совпали — даже количество пассажиров!
— Занятно…
— Занятно?! — подпрыгнул Зябликов и посмотрел на Кудесникова, как акула на серфингиста — свирепо и негодующе.
— Да литература просто кишит людьми, которые, не имея никакого к ней отношения, не имея таланта, образования, элементарных знаний, выдавали на гора целые горы произведений!
— Ну да?
— Да! Вы слышали о романе Диккенса «Тайна Эдвина Друда»? Он остался незавершенным, и никто не знал, какой должна была стать развязка. И вот года через два после смерти писателя в Англию приехал молодой американец, рабочий типографии. И заявил, что дописал роман «под диктовку Диккенса» в состоянии транса. Книгу издали в полном виде, и критики были вынуждены признать, что обе части написаны одним языком и стилем. Тот рабочий никогда больше ничего не писал в своей жизни, а мистический сеанс связи с Диккенсом так никто и не смог объяснить.
— Бедный Чарлз… — пробормотал Кудесников.
— А вот еще пример. Тайлор Колдуэл выдает в своих романах такие факты о средневековой медицине, которые ей ну никак не могут быть известны, потому что она никогда специально этим вопросом не занималась. И так у многих. Они говорят: «Я не знаю, как это получилось», «Оно как-то само написалось, и все».
— То есть я сажусь за стол, беру блокнот, — подхватил Кудесников, — и вдруг моя рука начинает двигаться по бумаге, так? А потом оказывается, что я написал шедевр!
— И так и не совсем гак. Бывает, что при передаче информации человек находится в полном сознании, и ему кажется, будто он просто фантазирует, сочиняет из головы. А потом выясняется, что выдал он кучу подлинных деталей, известных только узким специалистам. Вот, например, Вера Крыжановская.
— Знаю, знаю! — воскликнул Кудесников, впав в восторг пятилетнего ребенка, сложившего свои первые цифры. — Она писала под диктовку духа! Современники говорили, что дух был малограмотный и не очень талантливый.
— Да ведь не это главное, — резко махнул рукой Зябликов. — Талантливый, не талантливый… Главное в другом. Известно ли вам, что эта дама получила особую премию парижской Академии наук за то, что в своих романах с неимоверной точностью описывала древние египетские церемонии? А ведь о них могли знать только ученые-египтологи! И о внутренних помещениях известных храмов, о древних ритуалах…
— Максим Горький ее критиковал, — ехидно заметил подковавшийся в библиотеке Кудесников.
— Из зависти! — запальчиво воскликнул журналист. Стало ясно, что он на стороне гонимых «контакторов». — Многие великие говорили, что их персонажи внезапно обрели собственную волю и делают что хотят. Даже Пушкин… наш… Александр Сергеевич! Татьяна из «Евгения Онегина» противоречила его замыслу. Да-да! Он сам удивлялся: взяла, говорит, и выскочила замуж!
— Ну, с Пушкиным это вы уже хватили, — замотал головой Арсений. — Насколько я понимаю, все ваши контакторы — люди, малоизвестные публике.
— Да что вы говорите? — сладеньким голосом спросил Зябликов, раззадорясь. Глаза его превратились в щелочки, и он почти лег грудью на стол, глядя на своего визави снизу вверх. — Блаватская писала под диктовку духов, а Владимир Соловьев был пассивным медиумом и тоже пользовался «подсказками свыше». Вы «Хижину дяди Тома» в школе проходили?
— Это была дополнительная литература, — быстро ответил Арсений, много слышавший об упомянутом произведении, но незнакомый с текстом лично. Во время летних каникул он гонял мяч и нырял в старый пруд, где жили столетние жабы, прыгал по крышам соседских гаражей и воровал яблоки. До внеклассного чтения дело ни разу не дошло.
— Так вот. Бичер-Стоу не писала этот шедевр! Она говорила, что книга была дана ей в образах — события просто проходили перед ее глазами. Типичный случай психографии!
— Хотите сказать, что при определенных обстоятельствах, в определенное время на человека что-го находит, и он становится просто… шариковой ручкой? Гусиным пером, которым кто-то неведомый водит по бумаге?
— По-разному бывает, — пожал плечами Зябликов. — Иногда информация частично проходит через сознание, иногда сотворенное осознается прямо в процессе, и автор не знает заранее того, что собирается писать. А иногда он вообще не ведает, что творит — впадает в транс. Глаза у него закрыты, а рука носится по бумаге с невероятной скоростью. Контактор пишет без помарок, чужим почерком, или даже разными почерками, на незнакомом ему языке или на каком-нибудь чудовищном диалекте. Есть случаи, когда человек знал два языка, а писал на двадцати восьми!
— То есть он впадает в транс, — «осмыслил» информацию Кудесников, — мозги у него отключатся. И он строчит, строчит… А потом очнется — ба! Что это за хрене со сливками?
— Вот именно так! — обрадовался Зябликов. — Вы это очень образно обрисовали! Есть и художники, которые так же творят. Они никаких материалов не-изучают, но точно изображают пейзажи далеких стран, приметы былых эпох, внешние черты людей,
детали одежды, исторические события. Все, как в литературной психографии. А музыканты? Шостакович вот говорил, что он музыку не сочинял — она звучала у него в голове уже готовенькая, а он просто 5 г. записывал. И Шнитке признавался в том же!