23 марта 1918[103]
Entre griv et rose
Cet heure enter
На бумаге розовой серым карандашиком.
Юноша, письмо любви пиши.
Розовое платье скрыв под серым плащиком.
В час вечерний, девушка, спеши.
Там, у пыльных зарослей, встретитесь, смущённые,
Спросит: «Любишь ли…» – а что ответишь ты?
Пусть под серым небом, в сумрак облечённые,
Розовым закатом[104] сверят вам мечты.
Жалоба Парки
Ночью беззвёздной, ночью беззвучной
Кто-то подходит тихо к окну.
Книгу раскрыл я (о Боже, как скучно!):
Шепчет тот, шепчет: «Вернись[105] в тишину».
Каждую ночь так зовёт он, проклятый,
Шёпот всё[106] тих и бессвязна мольба,
Чую я: душу, безвинно распятую,
Снять хочет с жизни Судьба.
Всё пред глазами, алея, качнулось.
«Душу, как книгу, сразу закрыть».
Вдруг… чья-то сталь сердца чётко[107] коснулась:
«Смертный, ты звал Меня – режу я нить».
«Кто ты» – вскричал я. «Какие там[108] нити»
Холод и трепет меня охватил.
«Атропос Вечная». – «А… извините.
Право… не думал я… так – пошутил».
«Тяжко бессмертье мне, – голос ответил.
Грозный и скорбный, как ночь:
Вечно влечёт вас, безбожные дети,
То, что бессилен ваш дух превозмочь.
Где мои эллины? Честно и смело
Звал меня в битвах горький их стон…
Эти ж как листья под снегом чуть тлеют.
Мирт облетел мой – алтарь осквернён».
«Душа прощалась с Ангелом-Хранителем…»
Душа прощалась с Ангелом-Хранителем.
Погибшую Он, плача, покидал.
На зов Отца, в небесныя обители,
Крылатый отлетал.
И над душою Тишина склонилась…
Как над ребёночком слепая мать:
Но как душа и тишина сроднились?
Слова о том молчат.
Её губы
Дайте мне хоть издали взглянуть на ваше счастье.
Дайте миг у счастья чужого помечтать…
Скучно нелюбимым – скучно пленной страсти.
Жутко нелюбимым молча отцветать.
Ваша жизнь в созвучье, слёзы ль, страсти ль миги.
В комнате ж моей – и пусто и темно.
В комнате моей молчат на полках книги
И глядится в сумрак узкое окно.
………………………………
Там, обвив мне шею тонкими руками,
Тихое «люблю» тоска мне говорит.
Долго ищет сердце мёртвыми губами
И когда найдёт…
Профессионал
Он прогнал свою музу. Швырнул ей за дверь
Простонавшую струнами жалобно лиру.
Он один. Взял block-not[110]: сорок пять за квартиру,
Три-пятнадцать – бельё… «Впрочем, нет, не теперь».
Хорошо отдохнуть. «Наконец я один».
Пошагать, посвистать, позевать что есть силы…
– А то вечно над рифмой сидишь, как кретин!
(Разве вылить в вазон с олеандром чернила!)
«Да. А всё-таки с деньгами надо решить:
Сто у Бухова. Только не даст, вот скотина.
Если даст… хорошо. После? – После служить.
Да, но где? – Ну и жизнь, ну и подлая тина!»
И поэт зашагал: от угла до угла
Проводил дьягонали[111] ногами.
Сумрак тьмою сменён. Ночь пришла и ушла;
Эос глазки протёрла перстами.
В лаборатории[117]
Синяя звезда, горящая в эфире,
Мне вонзает в сердце белосиний луч.
Вижу: за стеклом чуть тлеет блеск сокрытый.
Мутно-синий яд за гранью хрусталя.
Ближе губы, ближе к сткляночке открытой:
Синий блеск крылом расправленным качнёт…
И к звезде родной, синеющей в зените,
Бросив труп земли, взлетит и унесёт.
Скрипач
Пальцы приникли к тонкой струне.
Скрипка всё бредит, всё стонет во сне.
Сумерки нежно целуют зрачок.
«Боже, как больно», – шепчет смычок.
За что?
Часики карманные, пятирублёвые,
Тоже вот мечтали быть часами башенными:
Там, над гулом города, выси бирюзовые:
Любо золотиться там стрелками украшенными.
Но тикают часики, часики обиженные,
В узеньком кармане серого жилета.
О, мои мечты, «под два поля» остриженные.
– Скучно быть не-Пушкиным – грустно не быть Гёте.
Экспромт
Женская нежность – клавиатура.
Ждущая «Лунных сонат».
Мы же умеем лишь «<нрзб>» хмуро —
Пальцем одним простучат(ь?).
Открытое окно
Кто-то тренькал на гитаре
За моим окном.
Звуком тихо подавляли
Басом и альтом.
После: «ух, моя ж ты краля».
Смех, возня и визг.
Там кого-то обнимали,
Кто-то пьян был вдрызг.
«Хи… не балуй, дьявол Мишка,
Н-ну… чего пристал?!»
Я ж, глаза уткнувши в книжку,
Бешено читал.
В номерах
За стеной играли гаммы,
Изредка[122] фальшивя.
Но чуть слышно входим в храм мы,
Где вернётся «ты» в «я».
Молитва
Солдатская песня
«Соловей в саду – тёх-тёх-тёх».
Ветер песню на крики рвёт.
И осенняя грязь, обняв тысячу ног,
в созвучья несёт.
В мёртвом поле теперь и трава не растёт.
Лишь на наших могилах воскреснет Весна.
«Канареечка-пташечка жалобно поёт» —
Отчего? Оттого, что ей клетка тесна.
Хорошо б в грязь прилечь и тропинками сна
Среди звёзд отыскать чёрной смерти приют…
– Пусть о том, что земная их клетка тесна,
Там внизу люди глупую песню поют[130]