Шаги и мысли отзвучали:
Сад Академоса закрыт.
На лёгких оттисках сандалий
Песчинки ветер шевелит.
Узором мозговых извилин
Аллеи бороздят весь сад.
Смешались в вере: дым кадилен
И загородных свалок смрад.
Издалека несут Афины
Тимпанный звон и флейтный свист.
В саду ж – священные оливы
К теням вечерним клонят лист.
Там глухо заперты ворота:
Но слышен ночью странный звук, —
Как будто бьёт о стены кто-то
Крылами, налетая вдруг.
В полночный час роняют ветви
В шуршанье трав – то вдох, то стон.
– Кто ключ хранит от сада-клетки?
– Тюремщик Вечности – Платон.
Диоген и Эпихарис
Там, где Пирей вонзает мрамор в волны,
Далёко от кривых Афинских стен, —
В смолёной бочке, в мраке и безмолвье,
Живёт и мыслит старый Диоген.
Полудня солнцем тени все убиты;
Шафран песка и моря синь – слепят.
Умолкли города грохочущие плиты:
И море, и Пирей, и Диоген – молчат.
И в час, когда всё покорилось зною,
Прошелестит песок и прошуршат шаги:
Смуглянка-девочка, неся сосуд[133] с водою,
У бочки станет: «Дедушка, здесь ты?»
«Здесь, – шепчет мудрый, – здесь я, Эпихарис».
И, наклоня сосуд[134], она испить даёт[135], —
С улыбкой алою[136] следит, как жадно старец,
Припав к краям щерблённым[137], долго пьёт.
Но, жажду утолив, мудрец глядит: случайно
Не подсмотрел ли кто с кривых Афинских стен?.
И расстаются связанные тайной
Смуглянка-девочка и старец Диоген.
I.[138] С. Эригена (IX В.)
«И в день седьмый Господь от дел своих почил».
Interpretatio: возник покой в вещах.
Седьмой день – тишину низвёл и поселил,
Низвёл и поселил и в криках и в лучах.
С тех пор слова людей звучат и не звучат;
С тех пор у синих звёзд надломлены лучи;
И мудрый говорит любви своей: «молчи»;
«Да будет» отошло и близится «назад».
Всё крепнет Тишина; всё ширится в вещах:
То к розе вдруг припав, прозрачный пурпур пьёт.
То слово на устах дрожащее убьёт.
Всё крепнет Тишина. Всё ширится в вещах.
Всё крепнет Тишина. Я верю – близок миг —
И в безответности умрёт последний крик.
И духи и тела – всё канет в глубину
И будем слушать мы Господню Тишину.
Flatus vocis
Чудовищный трёхкрылый силлогизм
Над сердцем прокричал: нет Бога!
И ищет слов бессильный экзорцизм:
Слова все умерли… А так их было много.
Схоласты (XIII в.)
В сером и чёрном, Бонавентура и Аквинат,
Меж блеклых дёрнов, вошли безмолвно в весенний сад.
Сад был раскинут вокруг капеллы у Сен-Дени.
Серый и чёрный, меж роз и лилий, тихо прошли.
Запела птица на дубе старом. Промолвил тихо вдруг Аквинат:
«Что ж комментарий Ваш de Sententiarum, любезный брат?»
Цветущих лилий запах вдыхая, ответил тот:
«Мысли, цветы ли, – всё, прозябая, к Богу растёт».
– И вдруг склонившись, с улыбкой скорбной,
брат Джиованни цветок сорвал.
– «Так и тебя…» – подумал чёрный, но не сказал.
Дорожка уже, тени чернее, и гуще сад.
Серый и чёрный шли вдоль аллеи: Бонавентура и Аквинат.
Magnus Contemplator(XIII в.)
В день Благовещенья природа почивает:
И звери спят в норах и травы не растут;
На срывах скал гнёзд птицы не свивают, —
Лишь мысль философа свершает вечный труд.
За слюдяным окном, в уединённой келье,
Над книгой и душой мыслитель наклонён.
Издалека, с квадратных башен Нейльи
Чуть доплеснулся Angelus'a звон.
В шести inquarto – Разум Августина;
«Тимей» и Библия; Боэций; «Sic et Non»;
В труд Аристотеля о четверопричине
Альберт Великий мыслью погружён.
«Quod est finalis Causa?» – он пишет.
И видит: тени пали от идей;
Из теней мы. И нас в волнах колышут
Удары Логоса немеркнущих лучей.
– «Sic credo, Domine». – Над шелестом страничным
Вдруг прошуршали взмахи зыбких крыл.
То дальний серафим с зазвездий безграничных.
Летя, шум крыл с шептаньем книжным слил.
Декарт
Насколько он (Декарт) мучился своими сомнениями, видно из данного ещё во время военной службы и исполненного в 1623 г. обета совершить путешествие в Италию для поклонения Лоретской Мадонне, если ему удастся избавиться от этих сомнений и открыть критерий достоверности.
В прибой шумящий океана
Ночной Ловец бросает сеть.
Звездам предутренним дотлеть
Пора над мраком океана.
И сеть изъята из глубин:
Добычи нет в ней – плеск один.
Добычи нет, как и всегда.
Дотлев, ушла с небес звезда.
И рыбарь сеть бросает вновь —
Он, помолясь, даёт обет:
«И сеть, и труд, и весь улов
Отдам Мадонне в Сен-Лорет».
Что это? Утра мутный сон.
В сетях движенье чует он;
Овито в нити цепких дум —
«Cogito – ergo – Sum…»
Сочится в небе ало рана.
Кровь солнца в зыбях океана. —
И бьётся, ввившись в нити дум.
Мадонне отданное «Sum».[142]
Harmonia praestabilita(XVII век)
В весенних сумерках, в Гофбурге, в час условленный,
Принцесса София в тиши играла другу:
Четыре голоса сплелись предустановленно
В контрапунктически-задумчивую фугу.
И Cantus Firmus, подняв звоны клавикордные,
Кружил их в ранее прочерченных орбитах —
Так пальцы женщины, Гармонии покорные,
Касались Истины, за зыбью клавиш скрытой.
……………………
И тот, кому играли в час условленный,
Глядел, как сумерки вплелися в листья[143] сада,
И думал: «Миг этот, в веках предустановленный,
Прими в созвучии с Монадами, Монада».
Три храма(XVIII в.)
В воскресенье в Вестминстерской церкви,
Средь свечей, нежным бликом[144] горящих,
Колокольцев, сребристо звенящих, —
Служит мессу епископ Джон Беркли.
«Храм наш в Храме: не свечи, а солнца
В Храме том. Здесь же солнца померкли.
Но сквозь свеч жёлтый блик, как в оконца,
Вижу яркий их свет», – мыслит Беркли.
И, лицом обернувшись к народу,
«Pax vobiscum», – священник вещает,
Мысль же тайно в природы Природу,
Беспокойно[145] кружа, отлетает. —
Продолжает философ Джон Беркли:
«Третий Храм есть – Храм[146] Храма во храме:
В нём и звёзды, и свечи померкли.
Бог и я. И Ничто – между нами».
И уста омочив в Кровь Причастья,
Видит Беркли: алтарные Лики
Строгим оком – и солнцам, и бликам
Дали знак: не мешайте Их счастью[147].
Могилы метафизиков(с натуры)
На окраине Берлина
Кладбище есть Доротеи:
В жёлтый пласт иссохшей глины
Там зарыты две Идеи.
У ограды дремлет пихта,
Повилика вьёт свой стебель.
Под квадратным камнем – Фихте,
Под овальным камнем – Гегель.
Мысль: «Разумно всё, что было».
Мысль: «Бог – нравственный порядок»:
Только это и не сгнило
Средь истлевших здесь загадок.
Крест – лишь книжная заметка:
До креста был мозг прочитан.
Отблистав огнём кометы.
Там, меж ноуменов, раскрыт он.
Фихте дерзко к синей крыше