«Поезда меня мчат по неведомым странам…»
Поезда меня мчат по неведомым странам.
По неведомым странам средь гор и долин.
От вокзальной толпы, от огней ресторанных
Ухожу снова в ночь, где один я… один.
Как люблю я в тиши предрассветного часа
На мельканье глядеть силуэтов в окне:
Здесь, в пустой темноте, точно мыслю я ими,
Точно силой души зародил их в себе.
И несусь, подчиняясь таинственной воле:
Мост, туннель, блеск далёких огней…
Позабытые станцийки, спящие в поле.
Города и зигзаги печальных аллей.[34]
Монастырь Сан-Миньято (Флоренция)
У ступеней Сан-Миньято —
Тихий шорох кипарисов…
У ступеней Сан-Миньято
Слышен нежный звон цикад.
Дверь раскрыта в сумрак храма:
Вижу красный блеск лампад,
Гимн угрюмого органа
Слился с песнею цикад.[35]
Мрамор портиков широких;
Олеандров пышный ряд.
Тускл покров олив высоких;
Странен кактусов наряд.
Смутный зов молитв печальных
Спорит с голосом весны.
По путям скользя хрустальным.
Реют сладостные сны.
Saalfelden (Tirol)[36]
Дождь бубнит по черепицам.
Бьёт по стёклам зданий…
Frau Wirthin тычет спицы
В скучное вязанье.
Вот соседские мальчишки
С визгом, писком, давкой,
Закатав свои штанишки,
Пляшут над канавкой.
Гробница Наполеона
В пустынном парижском квартале
Я храм одинокий нашёл. —
На белом холодном портале
Распластан там чёрный орёл.
В том храме есть гроб тёмно-красный
Из тяжких порфировых плит:
В гробу, под покровом атласным.
Вождь царственной Франции спит.
И там, у его изголовья,
Знамёна склонилися в ряд.
Со стягов, забрызганных кровью,
Орлы золотые глядят.
У входа забытой гробницы
Старик-гренадёр на часах:
И орден почётный в петлице,
И отсвет победы в очах.
Новый кафедральный собор в Линце
Кирхи в небо тычут шпили.
Аккуратный город Линц,
Враг движенья, шума, пыли,
Спит, как в сказке некий принц.
Нов тщеславной лихорадке.
Город Линц с недавних пор
На богатые достатки
Вздумал выстроить… Собор!
Городок с похвальным рвеньем
Мнит создать помпезный храм —
И тщедушным вдохновеньем
Устремился к небесам!
Santa Chiara
Меж домов пустынных улиц
Я иду к теням портала.
Проклинаю пыль и скуку
Бесконечного квартала.
По истершимся ступеням
Я спускаюсь к арке храма:
Слышу тихий отзвук пенья
И призывный гул органа.
Миг. И гаснут солнца блики.
Свет лампад колеблет тени.
И со стен святые лики
Внемлют в грусти песнопений.
Там, под сводом наклонённым.
Над горящими свечами.
Вижу облик нерождённый
С тихоструйными очами:
В них горит печаль людская
О заблудших и усталых.
И слеза скользит, сверкая.
По щеке больной и впалой.
Santa Chiara, светоч чистый!
Озарен душой скорбящей
Путь далёкий и тернистый.
Путь безвестности манящей![42]
Кладбище вечером (Mayerhofen)
Огонёчки красные
У немых крестов.
Золотятся ясные
Строчки старых слов:
«Умер. Причастившись Тайн.
Ждёт здесь до суда.
Her Советник Кроненштайн —
Честности звезда!»
Холмики дерновые.
Символ смертных снов.
Цветики лиловые
Жмутся у крестов.
Ангелочки грустные
Над обрезом плит.
В лицах – безыскусные
Отсветы молитв.
В душу тихо просится
Блеклый грусти луч…
Над землёй проносятся
Стаи чёрных туч.
Венеция ночью
Изломы улиц над сном каналов.
Шесты, лавчонки и тень порталов.
Пустынных калле молчат провалы.
Сырые в воду ушли подвалы.
Шаги чеканны средь стен уснувших:
Мне слышен голос времён минувших.[43]
Белеет площадь, как зал волшебный,
На пьедестале колосс там медный…
Немое небо, вода и камень, —
И блики света сквозь щели ставень.
Монте-Карло
… Меня погубил квадратик зелёный:
Зелёный квадратик с светлой каймой. —
Блеснули змейкой наполеоны,
Шорох лопатки: квадратик… пустой.[44]
И снова ждёт он и обещает…
Роюсь в карманах. Вот… бросил с тоской!
Лопатка ставку, шурша, сдвигает!
Квадратик зелёный снова пустой?!
Я не хочу! – и вот тихо толкаю
Последнюю ставку трусливой рукой.
Жду. Отвернулся. Глаза закрываю…
– Шорох лопатки: квадратик – пустой.
И ей хотелось маленького золотого счастья,
Хотелось властвовать и покорять людей…
Я на тебя взглянул с улыбкою участья, —
Ты думала – смеюсь… и стала чуть бледней.
….
Мы встретились опять под сводами собора:
Молилась тихо Ты, лицом к скамье припав.
Из храма я ушёл, не прошептав молитвы, —
Страшась нарушить сон души твоей больной…
Больное лицо, округлившийся взгляд.
На красном сукне луидоры горят.
И с шорохом медленно шарик скользит:
И жизнь обещает, и смертью грозит.
Звон золота, лица и руки людей.
– О если б скорее… конец бы скорей!
В душе кто-то тихий склонился и ждёт,
Следя жутких мигов незримый полёт.
Кривые улыбки
Поэту гневных ритмов
Саше Чёрному (Гликбергу)
почтительно посвящаю
«Море цвета лакмуса…»
Море цвета лакмуса.
В небо рвутся скалы.
На скамье, у кактуса.
Кто-то сел устало, —
Кто-то, огорошенный
Синих волн блистаньем,
Гость почти непрошенный
К жизни мирозданьем.
И в душе на ролике
Слово «я» вертится.
Угрызенья – колики:
В них душа ютится.
…
Люцернский лев (Lucern Läwengarten)
Крошка парк. И в парке, там, где дремлет пруд,
На скале иссечен Торвальдсена труд.
Перед умирающим, беззащитным львом
Жирные туристы с «мыслящим» челом.
Мучатся, бедняги, пробуя парить
Мыслью, в пиве смоченной, под небес зенит.
Щёлкают кодаки. Стонем: «Wunderschon».
Топот ног, обтянутых в брюки до колен.
Пухленькие немки виснут на руках
Жеребцов двуногих с тихим вздохом: A-ach!
Не скамейке, рядышком, выкатив глаза,
Сели: папа – мама – дочка егоза.
И отец, сигару сдвинув в угол рта,
Объясняет, в чём здесь «Смысл и красота».
Вот молодожёны. Он альпийский шток
Тычет в льва, вливая в пруд из слов поток;
Выпучивши груди на больного льва,
Тихо умиляясь, слушает жена.
Кончил – и уходят, от любви сомлев:
Взглядами страданья проводил их лев.
Отставной военный, строгий приняв вид,
Сыну в назиданье что-то говорит:
Сын глядит уныло, словно потускнев,
Взглядом пониманья отвечает лев.
В стороне – прилавок: здесь за су иль два
Можете купить вы фотографью льва.
И сидит там дама очень средних лет.
И меняет виды на кружки монет[46]
Молодожёны
Молодожёны (с глазами как сливы в блаженства компоте).
С ними мамаша в пятнистом капоте:
Влезли в купе.
В угол зажали меня чемоданами.
Саки на полках, узлы под диванами —
Едем.
Что-то шептал он – она хохотала.
И, отвернувшись, мамаша жевала
Грушу.
Ручку ей сжал он – и тихо стыдилась…
Если б мамаша куском подавилась!
О, если б!..
Роюсь в Rucksack'e: словарчик – заметки,
Книги: мечты в коленкоровой клетке…
Скучно.
Песню вагоны бессловную пели.
Медленно сумерки вкруг засерели.
Скучно.
Интеллигент и море
У гулких прибоев.
Над всплесками волн.
Сижу я и ною.
Собою лишь полн.
Я весь из укусов.
Я – пляска злых слов.
Под пение гнуса
И дробь из пинков.
Сюда притащил я
К вспененным валам —
Все визги бессилья.
Весь слипшийся хлам
Современность
Жизнь поделили кретины и снобы.
А чистых сердцем – съели микробы…
Съели микробы, сгноили тюрьмы:
Их мысль в осколках спасли из бурь мы;
Спасли из бурь мы, и что же стало?
– Музеев много, а[49] жизни – мало…
Азартная игра
Девицы, наладив валики.
Разбрелись по узким дорожкам:
Над ухом у каждой – нахалики
Девицы с деревьев листики
Рвут, улыбаясь зазывно:
Их по зигзагам софистики
Франты ведут непрерывно[52].
И увлеклися нахалики:
В губы[53] впились как занозы —
А на манишках их валики
И восхищённые слёзы.
……………………….
У лампы верандной родители
В темень вонзили хрусталики.
Кто-то придёт победителем —
Дочери или нахалики?[54]
Любовь
Что-то шепча и вздыхая, родители
Сели на солнышке чинно.
Жирная дочка с улыбкой пленительной
Флирт затевает невинный.
Чистенький немчик с розой в петлице
Жмёт ей пухлые пальцы —
Дочка[55], краснея, молчит и стыдится,
Ежась раскормленным сальцем.
Немчик вспотел от услады томительной:
В сердце свербящая рана!
И в стороне уже шепчут родители,
Строя проекты и планы.[56]
«Кисленькие, злые, хворые идейки…»
Кисленькие, злые, хворые идейки;
Маленькая, тускленькая жизнь. —
Мозг трусливо роет норы и лазейки,
Чтоб вильнуть от смерти, врыться в грязь и… «жить»!
Вот – сгрудились: лезут ошалелой массой
Бедные, больные грустные скоты…
На усталых лицах бодрости гримаса
И на рабьих спинах – тяжкие кресты.
«Милые, добрые, мудрые книги…»
Милые, добрые, мудрые книги
Учат «по-умному» жить:
Учат ловить вдохновенные миги, —
Верить, прощать и любить.[57]
Я их читаю с глубоким волненьем
И, до конца изучив,
К людям иду… с величайшим презреньем.
Жалость одну сохранив.[58]
Весне
Я хотел бы за тощим котом.
Ошалевшим влюблённым скотом.
По трубе иль в чердачную нишу
Взлезть на липкую, скользкую крышу
И всю ночь одиноко орать
(Над людьми, что весной могут спать)
О зелёных, светящих глазах,
О красавиц пушистых хвостах,
О мурлыканье вечной любви…
Там, на кровле, у тёмной трубы
Стал бы ждать я случайной жены…
Под блистаньем луны.[59]
Английская болезнь
Мысли, как дети-рахитики,
На дудках искривленных ножек:
Водим их, томные нытики,
Вдоль по извивам дорожек.
Скука в душе заполняет
Рифмы, вливаясь в слова.
– В рыхлом мозгу прорастает
Из слёзных луж – Трын-трава.
Пивная
Красные лица над жёлтым пивом.
Шарканье ног, плевки.
Кельнерши, в стиле солидно-игривом,
Ведут игру в поддавки.
Стриженый бык сопит над газетой,
Двигает стулом – кхмыхает в нос;
Ждут на прилавке – сосиски, паштеты,
Краны от бочки, с хлебом поднос.