Мирча Неделчу родился в 1950 году в Фундуле. Прозаик. Окончил университет в Бухаресте. Опубликовал сборники рассказов «Приключения во внутреннем дворике» (1979, Премия Союза писателей), «Эффект контролирующего эха» (1981). Роман «Садовая малина» (1984).
Рассказ «История походного хлебозавода № 4» взят из антологии рассказа 70—80-х годов «Архипелаг» (1981).
ИСТОРИЯ ПОХОДНОГО ХЛЕБОЗАВОДА № 4, «УВИДЕННАЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ» КАПРАЛА Г. П. ПО ПРОЗВАНИЮ «ПРОСТОТА»
(Обычно он сидит на корточках, ссутулившись (то ли не любит стоять, то ли ему трудно), ничуть не смущаясь, что собеседники смотрят на него сверху вниз. Много курит (почти две пачки «Мэрэшэшть» в день), а когда говорит, пришепетывает: у него нет передних зубов. Диковинно в устах человека его возраста и невеликой грамотности звучат современные словечки, которые он, впрочем, употребляет всегда кстати и с удивительной непринужденностью. Родился он в 1907 году — стало быть, ему скоро стукнет семьдесят).
ПАМЯТКА, ЧТОБ НЕ ЗАБЫТЬ: Из Меджидии погнали нас 17 марта 1942 года, во втором формировочном батальоне держали три дня, после чего выдали сухой паек на четыре дня и отправили в Тирасполь, оттуда в Одессу, а из той Одессы препроводили в деревню Спиридоновку, где согласно приказу в день 25 марта на благовещенье принял командование над хлебной печью.
НА ВЕРБНОЙ НЕДЕЛЕ, 30 марта 1942 года. Сегодня, в вербный день, пришлось грызть черствые лепешки, одно слово — дерьмо, надо бы хуже, да некуда, — вот тебе и хлебное дело, а работать ни разу еще не довелось — переехали в село Ранжево. День-деньской прохлаждаемся, живот с голодухи подвело, от холода трясемся. Писано в день 23.III.42.
Сразу заметно, что этот румынский солдат, только что услышавший возвышенный приказ: «Повелеваю вам перешагнуть Прут!», никакого героического порыва не испытывает. Не успел до фронта добраться, а его занимает одно — качество пищи.
31 марта 1942. Живем в селе Александровка у Черного моря в двадцати верстах от Одессы на шоссе Одесса — Николаев, любуемся на грозное море. А наш Первый кавалерийский полк и германские части сторожат его, боятся, как бы русские не высадились. 3 апреля 1942 года. Шли колонной в Николаев, и тут на шоссе повстречался Теодореску из Валя Пресни, племяш Григоре Тывнэ, сказал, будто намедни тут проходили сынок Попы Велеску Александру и Булгаров Ионел. 4 апреля 1942. Утром проследовали дальше к фронту, дошли до деревни Зеленое, что в десяти км от Николаева, где мы и стали на постой в ночь под пасху. Подвода отправилась к шоссе, туда машины привезут пасхальный рацион, то есть папиросы и жратву, а мы все ждем.
ПАСХА. 5 апреля 1942. Встал рано, помылся, надел чистую рубаху, после чего хозяйка поднесла яйцо и ломоть кулича и еще творогу, только подсахаренного (ну и привереда!). После чего вызвал нас младший лейтенант и выдал два кулича, четыре яйца, пачку спичек и пачку табака на брата. 5 апреля после обеда. Только поели — началась завируха, в двух шагах ни зги не видать, отсиживался в хате, на улицу глядел.
6 апреля 1942. Сегодня, на второй день пасхи, кончилась метель, настала погода. С 12 часов заступаю на дежурство. В 12 часов дали нам фасоль с окороком, всего-то с гулькин нос, будто не солдаты мы, а пленные, да еще ломоть кулича.
7 апреля 1942. Сегодня после кофея хозяйка угостила кружкой молока, правда жидкого, из него, видать, сепаратор весь жир выцедил. (Выше было замечено, что Г. П. привереда — и чем ближе к фронту, тем больше он привередничает.) После чего мы отправились на околицу для произведения учебных стрельб. Тогда же выдали нам по бутылочке горячительного да по литру вина до обеда — меня и развезло. После чего я поел и соснул малость, а потом простирал себе белье, полотенце, платок.
8 апреля 1942.
С утра нас построили и повели в колхоз, чистить хлев с настилом, где будет стоять наш упряжный скот. Нашел я ствол русского автомата и патроны, приспособил для моего ружья. Сегодня пожаловали и остальные работники пекарни из Тирасполя, сказывают — завтра переправа через Буг, поначалу в село Варваровку, а там за Бугом — город Николаев. Завтра, 9 апреля, вся пекарня двинет на фронт нагонять дивизию.
9 апреля 1942. Утром 9.IV выехали из села Зеленое в направлении Варваровки, что на реке Буг. Шагали ходко, в село вошли в 12 часов, где сразу по прибытии поели.
10 апреля 1942 года отправил почт. откр. своим. Сегодня же произведена очистка колес печи и их мойка речной водой из Буга, где мы находимся, к тому же написал две почт. отк. — одну жене, другую свояку Г. Булдуле. Писано в расположении части села Варваровка на берегу Буга, а дядька Пукя насвистывал на свирели уезд Влашка село Штирбей Водэ. (Заметьте, насколько текст верно отражает условия, в которых автор пишет дневник.)
11 апреля 1942. Сегодня латал сопревшую рубаху и в голос причитал: где ж ты, где ж ты, милый друг жена, посмотрела б ты, чем я тут занимаюсь. А писано тут у Буга, село Варваровка, уезд Очаково. (Конечно, была бы возможность, Г. П. не преминул бы сфотографироваться на берегу Буга.)
Сегодня же, как повели нас обедать, так вместо жратвы мытарили муштрой, и все из-за двух конюхов — они играли в орлянку, и госп. капитан Шороагэ застукал их и расшвырял деньги и еще отстегал их по голой ж. 10–15 раз. А русские мужики да бабы глазели, как их хлестали.
После обеда. Сегодня, в субботу 11 апреля, мл. литенант врач сделал нам уколы в селе Варваровка — всю ночь ворочался я от боли. (Сразу видно, что эта запись не по следам событий: заглавие «После обеда» скорее говорит о времени события, нежели о времени написания. Выше оба обстоятельства почти совпадали. На этот раз очевидно: строки написаны утром другого дня.)
12 апреля 1942. Сегодня утром произведена инвантеризация обмундирования каждого солдата.
После обеда. В 12 часов ели вонючую уху — свиней и то с нее стошнит. А после отослал домой письмо в конверте без марок.
13 апреля 1942. Утром нас погнали в поле, где проходили военное обучение в индивидуальном порядке. После обеда заступил начальником караула при хлебозаводе.
14 апреля 1942. С нынешнего дня переходим на немецкое снабжение пищепродуктами, а среди них я видел консервные банки, сыр, масло, папиросы, говорили, будто дадут и конфехты, а на самом деле дали одну жареную картоху, капусту и консервы и 250 гр. хлеба.
После ужина. Вечером. Дали пахучий чай с гвоздикой, не больно сладкий и 40 грамм прессованного масла и капусту с колбасками — оставили немного и на утро к кофею. (Это «немецкое снабжение» — неожиданно проникшее в текст загадочное явление — заставило Г. П. превратить на несколько дней свой незатейливый дневник в перечень блюд, откуда видно, что и тогда немцы были доками по части пропаганды. Фашизм, да и всякая технобюрократия умело использует ее. Любое улучшение условий жизни преподносится простому человеку в потоке загадочных слов, владение языком становится важным источником политической силы.)
Собачий холод 15 апреля 1942. Утром кофей и немного хлеба с маслом. Весь день на складе, таскал продукты для солдат 4-й дивизии.
16 апреля 1942. Мятный час с мермаладом, в 12 — уха, работаю на продуктовом складе дивизии. После обеда, то есть вечером, уха и масло.
17 апреля 1942. Сегодня пекарня отправляется за Буг, а я еще остаюсь на 4 дня в Варваровке. Вечером спали с госп. Буковски на другой квартере.
18 апреля 1942. Кончили работу в продуктовом складе, переехали через Буг около 3 часов дня, отправились на пристань для продолжения движения. Здесь я писал на зеленой лужайке и смотрел, как грузяца войска на фронт. Капр. Г. П. (А насчет «снабжения» и списков блюд больше ни звука. Уж не Буг ли да зеленые лужайки на его берегах виноваты?) Василе Енчу поднес пачку табака и папиросы и еще дал 3 марки.
19 апреля 1942. Ночью самолет подбросал штук пять бомб на город, где я провел первую ночь. Писано утром дня 19 апреля в воскресенье. Сегодня же побывал на вокзале, где погружался 4 Саперный батальон, и там повстречал Василе Дж. Енчу, Василе Нечу, Савов Костикэ и Петре Бици из Прясны — все ехали на фронт в составе одной дивизии.
Вторник (?) 20 апреля 1942. Сегодня ходил на базар, купил там брючный ремень да десять кремней для зажигалки за 2 марки, а ремень за полмарки. (Расчетливость покупателя тут явно возобладала над сдержанностью рассказчика.)
Среда 21 апреля 1942 г. Написал почтовую откр. и передал с человеком — он едет в наш 2 формировочный батальон, обещался кинуть открытку в ящик на Северном вокзале Бухареста. На пристани, где грузили 6 Батарею и командный состав 2-го Дивизиона легкой антилерии, встретил Оицэ, сынка Марина Дуци, наговорились вдоволь, он мне пачку папирос отдал. После обеда выдали 39 папирос, масло, карамельки, консервы и хлеб.
Четверг 22 апреля 1942. И сегодня наведался на Базар, походил там немного. Заплатил марку за 6 кремней и фитилек, и еще папиросу за два рыболовных крючка. На Базаре продают всякое тряпье, еду, буханка в 2 кг стоит 360 леев или 6 немецких марок. На этой толкучке можно много чего стоящего купить, да не за деньги, а за табак. Кажный «чоловик» только про табак и спрашивает. Писано в доме Дядюшки Александра. Кир. Г. П.
На святого Георгия в пятницу 23 апреля 1942 года. Сегодня погрузка и отправка на фронт из города Николаева под немецким водительством (явно заимствовано из речи, которой его потчевали перед отправкой). А ехать нам 500 км поездом, два дня и две ночи, и 100 км пехом да всухомятку. Утром побрился и сложил ранец. Набрел на кума Тудора Бици, долго с ним калякали сегодня на Тираспольском вокзале. (Интересно, помнил ли капрал или запямятовал, что день, означенный выше, был днем его именин?)
24 апреля 1942. Уж целые сутки, как наш эшелон вышел из Николаева — по дороге на фронт пачка табака продавалась за 240 леев, в жизни такого не видывал. Где мы тут проезжаем, много разных фабрик, электрических заведений, поезд и тот на электрической тяге. К вечеру прибыли в город Днепр Петровский, откуда отправились дальше по мощеному шоссе, пройдя через весь город, что зовется Днепр Петровский. Было около полуночи, а дома тут повиднее будут, чем в Бухаресте, высоченные. Всю ночь шли пешкодралом, вконец измотались с голодухи и долгого хождения.
25 апреля 1942. Находимся в деревне близ города Днепр Петровский, где на утренней стоянке кипятили чай, а в 12 ч. нас кормили добрым борщом, здесь я видел дома, насквозь прошитые пулями с самолетов. После обеда получил две пачки табаку, сорт 3. А тот мост через Днепр, по которому мы переходили, построен так: понизу идет поезд, поверху — машины и трамвай, что едет из города Днепр в город Петровский, почему город весь назван Днепр Петровский, а река Днепр течет прямо промеж них. Писано здесь за одним столом с серж. Симион Василе и серж. Попа Василе из Ясс ул. Реджией № 14.
Воскресенье 26 апреля 1942. Сегодня выдали нам по 43 папиросы, куску мыла для бритья, куску для мытья и еще куску для стирки, а выдано все это потому, что мы теперь на немецком довольствии. (Опять? Интересно, была ли тогда такая знаменитая марка мыла, как «Рексона»? А коли была, так в какой мере она связана с продукцией лагерей уничтожения?) После обеда во второй раз сделали укол против холеры, а утром снялись с места и перли 35 км.
Понедельник 27 апреля 1942. Заночевали в деревне Новомосковски, видное место, спал у портного, утром последовали в село Знаменовка — пешего хода 20 км.
28 апреля 1942. Сегодня сухой паек и цуйка.
Прибыли в село Знаменовка и стали на постой, а завтра погонят дальше.
В пути видел побитые машины — грузовики, танки, пушки, снаряды, разные ящики с амуницией и гильзы стреляные. Тут больше воевали немцы, всюду одни немецкие погосты. Прошли два моста, сколочены крепко.
Среда 29 апреля 1942. Двигаемся все пехом, а дороги трудные, по четыре упряжки волов на печь — и то едва ползут. Военные машины совсем разбили дороги. (Нам, тем, кто родился во второй половине XX века, то есть по меньшей мере на восемь лет позднее описанных капралом Г. П. событий, рассказали немало об этой ужасной, второй по счету всемирной бойне. И объяснили также, что если неизвестно еще, каким оружием будет вестись третья война, то в четвертую люди уж наверняка сражаться будут пращами. Объяснили и много другого. Но до сих пор никому из нас не было известно, что во вторую мировую войну на фронт шли помимо прочего и воловьи упряжки, что им пришлось переправляться через Буг, Днепр, Дон и другие водные рубежи. Те самые упряжки, что так напоминают мирные картины нашего Григореску[3]. Упряжки с возами, на которых были укреплены Печи Для Делания Хлеба. А напрасно нам этого не говорили…) Прошли около 24 км через населенные пункты Новомосковски, Орлинщина, Зломеновка, Карабиновка, Метровка, Маврена, Лехачева, Павлоград. Говорят — в последнем остановимся и начнем выпекать хлеб. (Значит, в пути их все же не заставляли печь хлеб. Даже эти несчастные картофелееды поняли, наконец — и, должно быть, впервые в жизни, — что для того, чтобы выпекать настоящий хлеб, надобно прочно осесть на земле, глубоко в нее пустить корни.) А пока шли эти 24 км, видели повсеместно машины, развороченные пулями и снарядами, и воронки от бомб, и осколки от снарядов, и брошенные в поле горелые гильзы. Кинутые вещи, колеса от грузовиков, скаты, разные детали и многое другое.
Четверг 30 апреля 1942. Сегодня с трудом прошли 20 км. Дождит, грязь непролазная, впрягали по десять упряжек, только ярмо сломали, колесы по самую ось вязнут в грязи. Весь день маковой росинки во рту не было, только в 8 вечера и поели.
Пятница 1 мая 1942. Сегодня, 1 мая, стояли в деревне Межерич, давали скотине передышку. В 12 дали по четвертухе хлеба на весь день да миску борща с фасолью (потому что), из-за дурной погоды хлеб нам не подвезли.
Суббота 2 мая 1942. Все там же — в Межериче. Дорога никудышная, вот и стоим на месте. Вчера, 1 мая, получил первую почт. откр. от Штефана и Апостоликэ, а сегодня, 2 мая, ответил сразу. Выдали нам по две почт. откр. — писать домой. После обеда выдали по пачке табаку и сделали уколы от тифа.
Воскресенье 3 мая 1942. Спокойный день, только смазали печной механизм, другого ничего. Вёдро, солнце. Пока пишу, кто-то наяривает на гармошке. После обеда выдали нам трубочного табаку, меду и папирос.
Понедельник 4 мая 1942. Стоим в лесу, обедаем в лесу, только без хлеба — пожадничал, до времени умял.
Вторник 5 мая 1942. Сегодня выдали нам хлеб да 27 папирос, немецких, но первого сорту. За все дни пути не был так сыт, как сегодня.
Среда 6 мая 1942. Сегодня оставляем Павлоград, едем дальше все вперед и сегодня же получил почт. откр. от жены.
Четверг 7 мая 1942. Всю ночь добирались пешим ходом к фронту. Господин капитан приказали мне идти впереди колонны для безопасности, а до фронта осталось 18 км. Стоим в селе Варваровка 2. (Не будь этой двойки — можно было бы подумать, что они двигаются по кругу.)
Пятница 8 мая 1942. Утром, не доехав 12 км до фронта, встретил Неду М. Петраке из Прясны. Сегодня же выдали нам трубочного табаку, папиросы и сигару… Сейчас 5 часов пополудни, готовимся в путь поближе к фронту, всю ночь, пока шли, слышали пушечную пальбу.
Суббота 9 мая 1942. Сегодня, то есть в ночь с 9 на 10 мая, придется пройти еще 12 км к фронту. Отправление в полночь, а теперь, когда пишу, вся земелюшка дрожит от пушечных залпов. Ночью то и дело запускают ракеты, землю освещают. Сегодня улегся после 12, приснилось, будто поругался с Тикуцэ и Дадой за то, что вошли в дом и все в нем переворошили. И тогда же привиделось, будто женился я на Бурдулевой Сице, затем что она девка на выданье. А Рэдица моя вроде бы померла, и я вдовый, сохрани нас боже от такой напасти. Писано в селе Алексеевка по прибытии туда в день 10 мая.
Воскресенье 10 мая 1942. 50 дней пробегли как один, а мы только добрались до места, где будем хлеб выпекать. Сегодня, 10 мая, мы находимся в 12 км от последних позиций антилерии, пушки так гудят, аж земелюшка дрожит. Спим в палатках, на дворе холод собачий — руки зябнут.
Понедельник 11 мая 1942. Село, куда мы прибыли, чтоб выпекать хлеб для солдат 4 Дивизии, называется Олессинка — в 12 км от линии фронта.
Вторник 12 мая 1942. Утром — строевые занятия, после обеда достали печные трубы, приладили их на случай выпечки хлеба, после чего нам выдали шиколад, кофе и по сигаре.
Среда 13 мая 1942. Наводили порядок, устраивали земляные гряды, таскали дерн.
Четверг 14 мая 1942. Сегодня светлый праздник вознесения господа нашего Иисуса Христа, а нас, вместо того чтобы отдыхать, заставили опять работать, как в день 13 мая.
Пятница 15 мая 1942. Прошел год, как меня мобилизовали, и прошлой ночью, то есть с 14 на 15, я почти совсем не спал из-за налетов, от страха бежал в одном исподнем в поле, где лежали и остальные. Сегодня прилетел немецкий самолет и сел недалеко в поле. Говорят, почта. Нынче же в день 15 мая ввечеру встретил Рэдукану Г. Марина, и пока мы беседовали, Русская Антилерия такое выделывала — земля гудела.
Суббота 16 мая 1942. Недалеко от нас бомбила Русская Авиацыя, досталось и антилерийским частям.
Воскресенье 17 мая 1942. Ночь прошла спокойно, а утром опять заговорила Русская Антилерия, правда, и наши отвечали.
Понедельник 18 мая 1942. Сегодня пилили дрова, в это время проехали машины с ранеными из 5 Драбантского[4] и 20 Драбантского, а также 3 Кавалерийского полка. (Потрясение, испытанное капралом, осознавшим одновременность двух почти несовместимых фактов, передано здесь с удивительной сдержанностью. Как же могло случиться — хотелось ему, наверное, спросить, — что в то время, как я тут во дворе мирно пилю дрова, мои братья из этих столь звучно названных полков отправляются в тыл, втиснутые в немецкие грузовики, и криком кричат от боли? Но он не имел права ничему удивляться. Иначе — смерть. Интересно, однако, для кого писал этот капрал свой дневник? Рассчитывал ли он на пределенного читателя?)
Вторник 19 мая 1942. На нашем участке покойно (!) только едут да едут грузовики, полнехоньки ранеными из 7 Саперного и 5 Драбантского. (Я по-прежнему убежден, что немногословность и сдержанность записей о столь волнующих, в сущности, фактах вызваны не самоцензурой, а смутным страхом.)
Среда 20 мая 1942. В 12 ч., должно, пошла в наступление 4 Дивизия, потому как без умолку молотит антилерия. Сегодня в 4 часа дня моему Ионикэ минет 8 годков. (Я склонен думать, что капрал Г. П., окончивший всего лишь пять классов начальной школы, владеет высоким искусством риторики. Мог бы он иначе поставить рядом два подобных предложения?)
Четверг 21 мая 1942. Сегодня на нашу долю выпали трудные испытания (эту фразу он от кого-то, конечно, услышал, но вот какое у нее получилось продолжение), как бы не пришлось нам дать деру, противник нас почти окружил, а мы все чего-то ждем. (В чем же причина таящейся здесь драматичности? — мог бы спросить аналитик. В этом соседстве «заимствованной» фразы и выражения прямого, хотя и сдержанного ужаса? В этом «все чего-то ждем»? Или в наших исторических познаниях? Ведь нам хорошо известно, что в том, 1942 году человечество поставило на карту все.
Вызвана ли эта драматичность нашим сегодняшним отношением к этим фактам? Тем, что мы знаем, что нашим великолепным Кавалеристам и Драбантам, Саперам и Делателям Хлеба приходилось играть краплеными картами? Или мы просто обеспокоены судьбой капрала Г. П., ибо еще не знаем, кончится ли его дневник через день или через год?)
Пятница 22 мая 1942. Весь день пилили дрова для печей.
Суббота 23 мая 1942. Приготовились к выпечке хлеба, растопили печи.
Воскресенье 24 мая 1942. Сегодня, 24 мая, начали выпекать хлеб, добрый, белый как снег хлеб. (И кто это додумался сделать из Г. П. воителя?)
Понедельник и вторник 25 и 26 мая. Все время выпекали хлеб, из 6 Корпуса и 4 Дивизии приезжали машины за продукцией.
Среда 27 мая 1942. Опять же производим хлеб, я — в ночной смене. Сегодня хлынул дождь и застал меня при корыте с бельем. (Итак, капрал Г. П., точно рачительная хозяйка, выпекал хлеб и стирал белье в степи недалеко от Буга. Только вот беда — порой лили дожди и ненастье заставало капрала у корыта с бельем.)
Четверг 28 мая 1942. Опять же пекли хлеб, а как кончилась смена, залез в палатку, где пролежал до 12 ч., а после отправился на выгон и там во сне увидел Матушку — будто она лежала в постели, а потом показался и шурин Панаит, а под конец привиделся пожар у крестного, горел камыш и скирда соломы, и он перебрался к господину учителю, да и там все полыхало.
Пятница 29 мая 1942. Сегодня выпечка прекратилась, завтра отправляемся ближе к фронту.
Суббота 30 мая. Воскресенье 31 мая и понедельник 1 июня 1942.
За означенные дни прошли 100 км через Лозовую, маленький городишко, а какие деревни, не упомнил названий. По дороге видели разбомбленную немецкую технику, убитых немецких коней со всей сбруей, на обочине ящики с тротилом, а на дорожном повороте место, где бомба угодила в машину, раскидала ее на мелкие части, а воронка такая — телега влезет. В городе Лозовая видели дома, прошитые пулеметными очередями. В понедельник 1 июня добрались до Барвенкова, в 12 часов ночи стояла полная и светлая луна (как в стихотворениях Болинтиняну[5] о Михае-князе). Нарвал травы, постелил и заснул, а на второй день 2 июня накрыли палатками печи и приготовились выпекать хлеб. На дорогое мы видели венгерские и итальянские части, с итальянцами заговорил, оказалось, много понятных слов, схожих с нашими.
Среда 3 июня. Сегодня стирали белье, выдали новые рубашки, старые совсем истрепались. Говорят, в лесу на берегу Донца русские части, их оттуда никак не могут вытеснить, разве что лес поджечь. Пишу вечером, а по шоссе идут десятки и сотни немецких танков из Крыма — на фронт. Водители, то есть танкисты, в голубых формах с черными пилотками и в очках. Находимся в Барвенково, маленьком городишке, где я нашел фаянсовую чернильницу.
Четверг 4 июня 1942. Сегодня заступил в дневную смену по выпечке хлеба. После 12 часов пошел ливень, густой, будто дымная стена, здорово подмочил мешки с хлебом и мукой.
Пятница 5 июня 1942. Опять же выпекали хлеб, а после обеда пришла баришна, по-нашему Домнишоара, будет работать с нами. Пока я пишу, налетели два самолета, сбросили бомбы.
Суббота 6 июня 1942. Ничего нового, все хлеб пек, а как только кончилась смена, пошел к лагерю военнопленных, обменял кусок хлеба на ремешок.
Воскресенье 7 июня 1942. Дождь и бешеный ветер. После обеда вдруг налетели пять английских самолетов. Зенитки стреляли во всю мочь, но ни одного не сбили.
Понедельник 8 июня 1942. Сегодня, как и вчера, холодный дождь и сильный ветер, стужа такая, что стынут руки, всю ночь дрожмя дрожал.
Вторник 9 июня 1942. Опять сегодня пожаловали самолеты, покружили, но бомб не скинули. Зенитная антилерия стреляла по ним, они и улетели. Потом во второй раз прилетели, бомбили, а наша антилерия сбила два самолета, я сам видел место, куда они упали.
Среда 10 июня 1942. Всю ночь с 9 на 10 шла бомбежка, досталось вокзалу, на путях стояли вагоны с бочками бензина, те враз заполыхали. Сказывают, ихний генерал Тимошенко собрал большое войско, налаживался наступать, а его потеснили. С 1 по 10 июня будто захватили в одном лесу много танков, машин, пушек и разного рода оружие и боеприпасы.
11 и 12 июня 1942. Оба дня были покойные, занимались только выпечкой хлеба.
13, 14 и 15 июня 1942. И эти три дня выпекали хлеб, было тихо, самолеты не летали.
Вторник 16 июня 1942. В ночь с 15 на 16 в час пополуночи стал накрапывать дождь, но молнии полыхали во все небо. Случайно угодило в одну избу, та сразу сгорела со всеми людьми. Видел своими глазами, страшно до жути. (Конечно, капрал вкладывал в слова «случайно», «страшно до жути» свой особый смысл. Впрочем, смысл вполне понятный.)
(7 февраля 1977 года, четверг.
Узнал случайно от племянника капрала, который учится в восьмом классе, что Г. П. захворал и госпитализирован в Ф. для обследования. Он пытался бросить курение, и это, кажется, не пошло ему на пользу. Надо будет проведать его.)
Среда 17 июня 1942. Занимались только выпечкой хлеба, на фронте тишина, противник не атаковал.
Четверг 18, Пятница 19 и Суббота 20 июня. Выпечка хлеба проводилась спокойно, налетов не было. Немцы заняты тем, что вывозят захваченную добычу — пушки, пулеметы, ручн. пулеметы, минометы разного калибра, винтовки, телефонный кабель и поношенную обувь.
КАК И В ПРЕЖНИЕ ДНИ ТИШИНА И ВЫПЕЧКА ХЛЕБА. (ЛУЧШАЯ ПОЭМА В ЧЕСТЬ ДНЯ 21 ИЮНЯ 1942 Г.)
Понедельник 22 июня 1942. Сегодня, в понедельник 22 июня, весь день летали к фронту трехмоторные самолеты, там большой лес, деревья с метр в обхвате, а то и больше, и лес тот будто окружен румынской армией, а фронт обогнул лес и двинулся дальше, на восток, через Дон.
Вторник 23 июня 1942. Сегодня привезли около 300 раненых в госпитали города Барвенкова из 20 Драбантского и тоже из 21 пех. и 5 Драбантского полка.
Среда 24 июня 1942. В ночь с 23 на 24 около 10 часов опять налетели самолеты, шарахнули три бомбы недалеко от нас, где мы стоим с хлебозаводом. Я в то время стоял смену, выпекал хлеб и маленько было вздремнул, а тут сразу вскочил, не знал, куда деться, со страху лег и прижался к земле.
Четверг 25, Пятница 26 и Суббота 27 июня 1942.
В общем, спокойно, только ночью кружили самолеты противника.
Воскресенье 28 июня 1942. В этом городке Барвенкове мы выпекали хлеб с 3 по вторник 30 июня, после чего, дескать, поедем вперед к реке Донец.
Понедельник 29 июня 1942. И в эту ночь с 29 на 30 июня около 10 часов вечера прилетел самолет и шарахнул 3 зажигалки, но ничего не поджег.
Вторник 30 июня 1942. Работа прекращена, материальную часть погрузили и в 6 ч после обеда отправление в село Лузум все ближе к фронту на реке Донец.
Среда, 1 июля 1942. Едем на северо-восток, все к фронту. Из Барвенкова тронулись вечером 30 июня в 6 часов вечера. Как прежде на дорогах видели покореженные машины, танки, тракторы, здоровенные пушки, всю ночь шли пехом и далеко видать был фронт, как горели ракеты и из самолетов сыпались бомбы. Шоссе строено не из камня, а из мела, и утром мы, пройдя 30 км, прибыли в деревню. Весь день таились в перелесках. Вечером в 6 часов опять двинулись в путь все в том же направлении на северо-восток, до деревни Лузум осталось 14 км. При подходе к деревне Лузум увидели на краю русские дзоты, и еще прошли немного, и увидели 6 разбитых танков. Спустились к селу и переправились через Донец по новому мосту, что навели немцы, и расположились в саду в 1500 м от деревни, где и начали выпечку хлеба. Всю дорогу проделали ночью, боялись налетов Русской Авиацыи.
Пятница 3 июля 1942. С этого дня маюсь животом и в субботу 4 июля и в воскресенье 5 июля понос. В остальном тихо, только 4-го самолет шарахнул 6 бомб, правда, далеко — 1000 м от нас.
Понедельник 6 июля 1942. День и ночь производили выпечку, стоим около жел.-дорожного моста. Немцы работают круглые сутки, ночью при свете электрических ламп, а когда налетают самолеты, гасят свет и драпают в укрытие. У немцев паровая баба — она загоняет сваи в землю и автоматическим молотом заклепывает их.
Вторник 7 июля. В означенный день заглянул ко мне серж. 21 Пехотного Бухарестского полка, дал ему две буханки. Сказывал он, будто капит. Тоне Марин из Пырлиты убит, хотел захватить два русских дота и по оплошке угодил под перекрестный пулеметный огонь — разнесло в клочья.
Среда 8 июля.
(Мы переходим к концу первой из тех трех тетрадей, с которыми капрал Г. П. по прозванию «Простота» позволил мне недавно ознакомиться. Начиная с первых страниц серии книг «Наши воины» и до сегодняшнего дня, мы немало успели узнать о храбрости румынского солдата. И все же читающий этот дневник не может не задаваться вопросом: откуда у этого капрала Г. П. столько героизма? Слыханное ли дело! Дойти почти до самого Сталинграда и все это время жаловаться на качество пищи и прочие мелочи жизни, день-деньской только выискивать недостатки, отделаться царапиной на ноге, и то наткнувшись по недосмотру на гранату в тот самый момент, когда он «следовал в клозет», отделаться вывихом ноги из-за неудачного прыжка с телеги — и это на войне, унесшей миллионы жизней. А он все бубнит по поводу дурной пищи… Это же черт знает что! Но с другой стороны, задайтесь вопросом, который некогда выразил поэт: «Что нужно было тем войскам?» — и лишь тогда героизм, проявленный капралом румынской армии по прозванию «Простота», начальником печи походного хлебозавода № 4 в 4-й дивизии, предстанет в своем истинном виде. На первый взгляд может показаться, что героизм этот «поставлен с ног на голову», что он больше походит на свою противоположность. Но это только потому, что причина предстает в искаженном свете. Мы ведь прекрасно осведомлены, во имя чего шли на подвиг Пенеш-Куркан и девять его воинов из васлуйской земли, которых «с сержантом десять было»[6], а также Еремия Григореску и его солдаты на поле Мэрэшэшть, или жертвы расправы в Мойсей, застывшие на века с высоко поднятыми головами на памятнике скульптора Гезы Виды[7]. Но мы ничего не знаем о том, что нужно было капралу Г. П. по прозванию «Простота» (из деревни Г., уезда Ильфов) на берегах Дона, когда дома у него дел было невпроворот, и уж тем более не знаем, чего ради он должен был там сражаться. Итак, раз сама причина, как диалектика Гегеля, поставлена с ног на голову, то и мы не должны удивляться тому, что и следствие выглядит таким же образом. ПО ТОМУ, ЧТО ОН ДЕЛАЛ, И ПО ТОМУ, ЧЕГО ОН НЕ ДЕЛАЛ, Г. П. БЫЛ ТОЖЕ ГЕРОЕМ.)
В ночь с 7 на 8 июля опять налетели самолеты и бросали ракеты, чтоб нас выследить, но бомб не кидали.
Четверг 9 июля 1942. Выпекаем хлеб, день спокойный, без налетов.
Пятница 10 июля 1942. Из города Изюма переезжаем в село Первомайское. Всего три дня пути, а у переправы через Донец я искупался. Над рекой стоит деревня Тарбурестово, тут гремели самые жестокие бои, где сложил голову и Дуцэ М. Ион из Прясны, сынок Марина Дуцэ. За деревней большой еловый бор длиною в 40 км и шириной в 16 км, там тоже были кровавые бои. В тех местах зыбучие пески, особенно в лесу, ступишь — нога по самую щиколотку утопает. Каково тут перетаскивать продукты и амуницию!
(Четверг 17 марта 1977 года. Г. П. выздоровел. С завтрашнего дня собирается выйти на работу. Он трудится поденно на строительстве подъездных путей в Дж. Как кооператор-пенсионер, он имеет на это право. «Мог ли я предположить, господин учитель, что доживу до сегодняшних дней? Что и в наводнении не утопну, и недавнее землетрясение меня обойдет?»[8] Затем он поведал мне, что крепко хворал, «дохнуть невмочь было», потому как пил зимой студеное вино и повредил себе «гортань». По всему видно, в каком-то смысле капрал Г. П. чуточку бессмертен.
Первая из трех тетрадей завершается перечнем предметов «вверенного каждой единице обмундирования». Но так как это не таинственная «рукопись, найденная в бутылке» и не простой дорожный или фронтовой дневник, я буду с читателем искренен до конца и открою ему последнюю запись в третьей тетради. Ибо Г. П. сумел в той всеобщей панике, какая охватила в 1944 г. отступавшие части, добраться до Бухареста и предстать перед начальством своего полка.)
Суббота 3 августа 1944. Сегодня — проверка оружия. У меня его не приняли по причине загрязненности.
(Оказывается, до этой даты ни единая пуля не вылетела из ствола винтовки капрала Г. П.)
Воскресенье 8 мая 1977 г.
Сперва он шагает берегом равнинной, широкой и спокойной, реки, потом поднимается на пологий холм, удаляясь от берега, пересекает только что засеянное поле, доходит до опушки леса в Головне. Воскресная послеполуденная пора. Он набивает, словно ватой, уши особого рода тишиной (птичьим пением, легким шелестом ветерка в новорожденной зелени, легким треском и шорохом сухих веток и палой листвы под ногами). Начало мая в старой равнинной роще. Слова «тропка», «высокие травы», «поляна», «птицы», разумеется, тут бесполезны, бессильны, никчемны в мире этих форм, красок, просторов, колебаний воздушной волны и ощущений неразрывной связи своего тела с ними. В том, как глаза не хотят оторваться от тонкой струйки воды, как ухо жадно ловит журчанье ее, а губы пьют, нет ничего общего с абстрактным содержанием понятия времени. Все это правильнее было бы назвать сном, но ведь уединение прекрасно обходится без слов, их и так чересчур много для наших надобностей.
А уж о светлом возвышающем аромате гроздьев цветов, облепленных жужжащими насекомыми, которых мы заставляем работать на себя, лучше и вовсе помолчать. Да не раздастся суетное слово!
Итак, он возвращается той же дорогой (прошло три часа, если в подобные минуты время может что-нибудь значить), с трудом оторвавшись от лесной опушки, как от подлинника Андрееску[9], пересекает поле, спускается пологим косогором, вода — на этот раз обильная — снова приковывает взор. Дорога безропотно подчиняется мерному шагу, вдали появляются еле различимые очертания жилищ — стало быть, деревня близко, — а с ними возникает и целый ворох слов, возвращающих себе утраченные на время права.
Он входит в свой сад, затем в хату, в комнату, где телевизор торжественно беседует с полумраком. Никого нет. Слух по-прежнему отключен, взгляд неподвижен, губы, язык, горло еще не расстались с родником. Аромат жужжащих гроздьев, их белый цвет, возвышенная чистота которого многократно усилена соседством с островками зелени, вкус меда — все это обретает еще большую прочность. Но экран разрушает ее, он вспыхивает, мерцает, превращая темноту в фиолетовое свечение.
Комната постепенно наполняется людьми, сегодня воскресенье 8 мая 1977 года, в программе — несколько футбольных матчей. Стук игральных костей, звяканье стаканов, красное, очень недурное винцо. Ожидание. Экран медленно колышет свою подвижную, черно-белую пряжу, сыплет пригоршнями слова, которые мы пытаемся не слышать. Дядя обращается к племяннику.
— Ну что, парень, перекопал виноградник? У меня всего-то ряд и остался. Завтра перелопачу.
— Так завтра же 9 мая, — шутит племянник. (Будто 9 мая нельзя перелопачивать виноградник).
Собеседник принимает шутку, смеется.
— М-да, пасха. А вот тогда и в самом деле была пасха.
— Это в сорок пятом?
— Ага. — И удобнее усаживается: началась трансляция со стадиона.
Рев трибун, стремительная скороговорка комментатора обретают такую мощь, что того и гляди разнесут эту замкнутость слуха, приятную неподвижность взора, прохладу на губах и даже аромат цветущей бузины, еще сохранившийся в ноздрях… Тогда, в сорок пятом, мы только что миновали чешское село Веселы. В следующей деревне устроили ночлег в сарае. (Ну вот, теперь уж чувствам некуда деться от этого шума, мелькания картин, надежд и разочарований спорта.) Наше отделение, которым командовал капрал Николае, спало тогда в сарае жителя К.
…Утро, колодезь во дворе чеха, баклага, холодная вода, треск мотоцикла, остановившегося рядом с часовым… Эй, солдат, где у вас тут штаб 9-го егерского? Третий дом, а в чем дело?.. А в том, что Германия капитулировала, только ты помалкивай, приказа еще не было. Тут в сарай входит капрал Николае: подъем, сейчас получим приказ о наступлении, смирно! — уж они-то знали, что такое приказ о наступлении, вчера еле продрались через деревню Веселы — одеться! умыться! — немцы вон там за тем лесом, стройсь! Появляется младший лейтенант…
(Наши открыли счет, радость-то какая, звон стаканов, громкоговоритель доносит оглушительный шум трибун, да имеет ли хоть какое-нибудь отношение эта «невинная» агрессия к нашим измученным чувствам, к их такому хрупкому равновесию?)
…Так вот какое дело, ребята (мы-то уже кое-что успели узнать от капрала, но делаем вид, что ничего не знаем), война окончилась… ураааа, ааа… ааа… все небо в летящих флягах, а мы получили приказ обшарить тот лес, что впереди, только без единого выстрела.
(Первый тайм окончился, выходим на завалинку покурить.
Тропки, поляны, высокие травы, птицы, родники и одуряющий запах цветов бузины.)
…За лесом — высокая насыпь шоссе, бросок через насыпь, вперееед! перебегает один лишь паренек с ручным пулеметом, а на той стороне немец приказывает ему по-румынски (скажи пожалуйста, научились-таки говорить по-румынски!): СТОЯТЬ! Ни одного выстрела, паренька того я больше не видал, а мы 23 июля ушли из Чехословакии, неужто в плен угодил в последний день войны? Уж такая, видать, ему планида выпала на третий день пасхи…
Интересно, цветет ли в начале мая бузина в тех лесах за чешским селом Веселы?