– Вы, братцы, часом, не на заповеди замахнулись? – В кабинете появляется новое лицо. – Я Ноткер, очень приятно. Всем доброе утро!
Густая шевелюра с мерцающей сединой, решительная геометрия подбородка, холеные руки, дорогой костюм. На гербе этого рыцаря могли бы быть слова «Светскость и прагматизм». Даже странно, что именно такой человек, показательно чуждый всему потустороннему, руководит супернатуральным отделом.
– Я доказывал Лантуре, что цельность жизненного пути – это поэтическая фикция. А если о какой-то цельности и можно говорить, то только потому, что человеческая жизнь коротка, а память избирательна. Увлечения и грешки юности вычеркиваются как незрелые. Их даже суд, если что, в расчет не примет. Как и старческие причуды. Степенные привычки средних лет – вот основа наших представлений о себе. Но опять-таки: основа не самая цельная. Я вот стал бы открещиваться от того, что говорил лет десять назад, хотя и был тогда лучшим человеком, чем сейчас. А представьте, если бы мы жили лет по двести? Да за это время в моей шкуре сменилось бы десять разных людей.
– А тут и представлять не нужно, – оживляется Ноткер. – Я как раз закончил свой отзыв на монографию о волшебнике Мерлине. Бессмертен он или нет – это еще вопрос, и отвечать на него, скорее всего, будут уже наши потомки. Но и нынешний его возраст впечатляет! Ему не меньше пятисот лет. За этот срок Мерлин даже имен несколько сменил. Что уж говорить о его убеждениях! При нем Камелот побывал диктатурой рыцарства, меритократией и парламентской республикой. Потом волшебник взялся за преображение умов: так появился социал-друидизм. Может, это и было прекрасное учение, но началась Великая Резня, и стало не до прекрасного. Потом была гонка за философским камнем, и Мерлин принялся за очередное Великое делание. Чем это окончилось, мы все знаем. В общем, волшебник жил так долго, что увидел, как его достижения обратились в прах. Все до единого. Камелот так и не стал домом искупленного человечества. Ничего странного, что после всех этих лет жертвенности и служения он впал в кромешный нигилизм, а наши лозунги про отжившую мораль и «сверхчеловека» только подлили масла в огонь. Мерлин и так поглядывал на человечество извне, а тут мы сами дали имя его исключительности, исключенности из братства людей, а заодно расписались в том, что с большинством можно не церемониться. Вот мы и получили Мерлина наших дней, которого считают самым опасным преступником современности. Когда он начал убивать ради своих экспериментов, газеты объявили о кровавом безумии Мерлина. А сам волшебник называл это типичным кризисом четырехсотлетнего возраста. Леннокс, а вы что думаете?
– Думаю, нам повезло, что мы не бессмертны!
На самом деле вопрос застал меня врасплох. Я задумался о том, каким и сам был несколько лет назад. С каким восторгом принимал посвящение в рыцари! И как мы с однокурсниками все время в чем-то клялись. А человеку, уличенному в компромиссе, избегали пожимать руку. Да что там, тогдашний Джуд Леннокс едва ли высоко отозвался бы обо мне теперешнем. Может, Альпин с Ноткером и правы. Но думаю, это все равно не повод развенчивать «куртуазную блажь», будь она хоть сто раз изобретением трубадуров. Альпину и Ноткеру она, может, уже и без надобности, а молодому коллеге – еще послужит.
– Не слушайте их, Лантура. Да, человеческая природа ненадежна и редко отвечает идеальным требованиям. Но с каких пор неизбежность поражения стала поводом сдаваться? Кроме скрижалей и надгробий есть еще каменные плиты с девизом рыцарей Круглого Стола.
– Джуд Леннокс, адвокат иллюзий, – качает головой Ноткер, при этом улыбаясь.
Но потом улыбка исчезает с его лица.
– Господа. Нам известно уже о двух умерших красавицах в Лэ. Возможно, погибших больше. Пока счет идет на единицы, в наших силах предотвратить повторение Анерленго. Лантура, вы уже рассказали столичному специалисту о проделанной работе?
– Нет еще. Идея была не совсем моя… Это Кент предложил для начала выявить не источник нынешнего проклятия, а хотя бы тех, на ком оно лежит. В общем, после смерти Марии Тэлькасы мы, естественно, проверили всех, с кем она была близка. Удалось узнать, что она общалась кое с кем из анерленгского списка. Что касается ее связей в Лэ, то ничего перспективного мы не нашли. Тогда мы и решили действовать шире. Объявили о приеме анкет на конкурс красоты. Дали объявление в газеты, запустили рекламу не телевидении. Естественно, по-настоящему проводить конкурс никто не собирался. Но мы надеялись, что среди соискательниц будут и те, кто нас интересует. В итоге нас завалили письмами, и мы до сих пор их изучаем, но пока это ни к чему не привело.
– Как это ни к чему? – вскидывается Альпин. – Ты разве уже не переспал с тремя претендентками?
– Так вот… – Лантура краснеет. – Ни к чему не привело… Хотя да, я сам встречался с некоторыми… Чтобы проверить…
Альпин хлопает напарника по плечу:
– Ничего, издержки ремесла, понимаю. Если хотя бы три красавицы в городе могут спать спокойно, зная, что они под личной защитой федерального рыцаря, это уже хорошо. Главное, чтобы они не узнали друг о друге.
По лицу юноши видно, что он ненадолго выбыл из обсуждения в качестве основного оратора. Я прихожу ему на выручку:
– Идея с конкурсом красоты вообще-то недурна. Изъян у нее только один. Все обреченные были красавицами, да. Но не все же красавицы обречены. Наш профессор в Академии любил повторять, что когда сталкиваешься с волшебством, то, что представляется субстанцией дела, может оказаться акциденцией, признаком случайным и не составляющим главного.
– Как в том деле о единорогах, да? – Альпин хмурится. – Полиция искала сексуального маньяка, который одержим девственницами. А насильнику не нужна была их девственность. Он просто как мог спасал единорогов.
– Да, вроде того. Первое, что бросается в глаза, – это красота убиенных. Но мы должны искать что-то помимо красоты. Что-то, чего мы пока не видим.
– Может быть, скоро увидим, – говорит Ноткер. – Лора Камеда, художница-самоубийца из отеля «Монсальват», оставила нам зацепку. Портрет одной особы. Взгляните сами.
Рыцари расступаются, пропуская начальника отдела вглубь комнаты. Только сейчас я замечаю, что к дальней стене прислонена деревянная рама, на которую натянут холст. Картина повернута к нам изнанкой, потому я и не приметил ее раньше. Ноткер берется за края и подносит портрет ко мне.
Огромные глаза цвета бутылочного стекла. Смотрят прямо в тебя. Ярко-рыжие космы заполонили все пространство вокруг тонкого белого лица. Мазки грубые, шершавые. А поперек полотна брошены брызги той же краски, которой написаны волосы, но на несколько тонов светлее. Веснушки. Кажется, что тут Лора не старалась, а просто махнула кистью перед картиной как придется, даже не касаясь полотна, – поэтому веснушки угодили и на лицо, и на приоткрытые губы, и даже на волосы. Вообще видно, что художнице было не жаль пренебречь реализмом ради живого и пронзительного впечатления, преувеличенного, но оттого еще более правдивого.
– Мы знаем, кто натурщица?
– Знаем. Это Валерия Кавермэль. Она приходила на опознание в морг. Что скажете?
– Похожа на одну из наших, да? Красивая, если можно верить портрету. И во взгляде… есть эта общая для них дикая нотка. Что-то волчье как будто.
– Вот и нам показалось, что это может быть одна из наших. Приставили к ней слежку. На работу она не ходит, сидит дома. Что-то со здоровьем, как видно. Вчера к ней приезжала скорая, а под вечер наведывался ухажер. Все как полагается: задернули шторы, а через полтора часа он спустился немного потрепанный и долго курил на крыльце. За все время госпожа Кавермэль выходила только раз – купить еды в продуктовой лавке. Лантура сделал несколько снимков. Вот они.
Я принимаю из рук Ноткера фотографии. Действительно, это девушка с портрета. Несмотря на творческие вольности, художница добилась близкого сходства с оригиналом. Различия, и притом явные, есть только в выражении запечатленного лица. Портрет дышит силой, вызовом, если не угрозой. А на фотографиях совсем другая Валерия Кавермэль: бледная, осунувшаяся, растерянная. Вот она стоит на ступенях крыльца, озираясь и как бы не совсем понимая, зачем вышла. Под глазами поблекшие разводы туши. Вот она переходит улицу; ветер отпахнул полу плаща, и видно, что он наброшен поверх ночной сорочки. Вот она возвращается, прижав к груди наполненный покупками пакет. У крыльца она оборачивается и смотрит точно в объектив. Я почти вздрагиваю, как будто это происходит прямо сейчас и как будто это я притаился в машине с фотоаппаратом. Тот же самый взгляд, ради которого Лора Камеда взялась за кисть.
– Она что, заметила, что за ней следят?
– Уверен, что нет! – поспешно отвечает Лантура. – Это длилось не больше мгновения. Она случайно посмотрела в мою сторону, но видеть меня не могла. Там на самом деле приличное расстояние, просто объектив приближает.
Я киваю. Вспомнил, как впервые увидел Джудит. Тогда она тоже всего лишь отрешенно смотрела в мою сторону, а мне казалось – что на меня. Я даже кивнул ей, но ответного кивка, естественно, не дождался. Это стало потом регулярным предметом наших шуток. Особенно после того, как она опрометчиво заявила, что такого красавца, как я, было нельзя не заметить.
– Могу я взять этот снимок?
– Забирайте хоть все. Если нужно еще что-то, только скажите. Теперь, господин Молния Архипелага, вы в курсе последних событий. Поделитесь соображениями?
Я прячу фотографию рыжеволосой красавицы за пазуху. Пусть будет у меня. На всякий случай. Может, все дело во внезапном отголоске моей тоски по Джудит. Может быть – в случайной выразительности снимка. А может – и к этой вероятности я безотчетно склоняюсь – взгляд девушки содержит потусторонний сигнал, едва заметно раздражающий мои органы чувств, способные уловить его, но не разгадать.
– Коллеги, я рискую вас разочаровать. Ясности у меня не больше вашего. Если не меньше. Я вообще не уверен, не расследуем ли мы нагромождение совпадений. И даже если в Анерленго что-то было, то почему здесь, в Лэ, за неделю у нас всего две смерти? Нет, я рад, что их только две. Но в Анерленго эти несчастные умирали по десять человек за день. Что изменилось? Я не знаю. Это магия. Дедукция здесь не поможет. Нам остается только одно – любой ценой добиваться встречи, контакта с этим колдовством. Дракона не убить, если не подберешься к нему вплотную. Продолжайте слежку за госпожой Кавермэль. А я попробую пройти по следам дракона. Говорят, колдовством можно заразиться.