рументы в чехлах. Зеркало над туалетным столиком, который заставлен выпивкой: количество бутылок нужно делить на два, потому что половина из них стоит по ту сторону зеркального стекла. И все равно набор впечатляющий.
Самое интересное – это письменный стол. Я усаживаюсь в кожаное кресло и по очереди выдвигаю деревянные ящики. Два нижних не содержат ничего на первый взгляд ценного – деловые бумаги, ноты, канцелярская мелочь, фотографии с вечеринок, таблетки. Значит, остается рассчитывать на верхний ящик, тем более что он заперт.
Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в щель и попытаться понять, как устроен замок и нельзя ли утопить металлический язычок. Кажется, в одном из ящиков были ножницы. Попробую просунуть их между замком и столешницей.
В этот момент из-за двери доносится звук. Не такой уж громкий, но я вздрагиваю. Это, безусловно, звук удара. Что-то упало. Нечто крупное и тяжелое повалилось на пол и затихло. Думается, примерно такого звука можно ожидать от похвальной массы Фэйлипа, если б она обрушилась с высоты его похвального же роста. В случае, скажем, обморока. Пожалуй, я слышал даже некоторый треск – надеюсь, это были всего лишь половицы, хрустнувшие от столкновения с затылком вышибалы. А не сам затылок.
Я встаю, отталкивая кресло, и вынимаю из ножен Аргумент. Дверь открывается, и на пороге возникает женщина, чей возраст назвать так же трудно, как и сдержать восхищенный вздох. Высокая, стройная, но не тонкая. Черные волосы завязаны узлом. Выпуклые скулы. Глаза, подведенные сажей. Резкие линии большого чувственного рта. Линии эти изогнуты в улыбке, вызванной, мне кажется, насмешливым снисхождением, – будто мать застала чадо за чем-то простительным, хоть и не вполне подобающим.
Ну еще бы. Достойно ли так приветствовать даму – с мечом наголо? Сконфуженный, я убираю клинок в ножны.
– Вы должны извинить мне, сударыня, этот холодный прием. Мне показалось, я слышал, как мой друг Фэйлип упал за дверью. Но теперь я не удивляюсь. При виде вашей красоты немудрено лишиться чувств.
Незнакомка отмахивается, смеясь и прикрывая за собой дверь:
– Ой эти фирменные льстивые речи! Узнаю выучку. Уж как я вас обожала в свое время, выпускничков Куртуазной академии! С одним чуть до свадьбы не дошло!
Она подходит ко мне, становится близко, в глазах ее переливаются опаловые льдинки.
– Ну, пойдем, голубчик, тут нам разговаривать будет не совсем удобно.
У меня дергается нога, как иногда бывает со мной посреди беспокойного сна, отчего я сразу просыпаюсь. Вот только на этот раз я не проснулся. Потому что и не спал. А меж тем нога моя шагнула вперед, абсолютно без моего соизволения.
Знакомый ужас захлестывает меня, напоминая о тех минутах, что я провел парализованным в логове кастигантов. Тогда мое тело тоже не подчинялось мне, но сейчас все еще хуже, потому что оно явно подчиняется кому-то другому.
Впрочем, страх быстро отступает. Негодование, изумление как-то рассасываются… И уже не важно, что я здесь делал, что делал всю предыдущую жизнь… Стычки, пьянки, девки… Весь этот легковесный мусор из пошлости и оплошностей. Да, только сейчас моя поступь и обрела окончательную твердость, а из взгляда ушла суетливость, потому что мною руководит мое предназначение. Я наконец-то вверился судьбе, и она направляет меня, освободив от сомнений. Теперь меня ничто не отвлекает. Есть только цель, оправдывающая мое существование. И я иду к ней. Все мнимое позади. Слава богу. Слава богу. Как спокойно. И совсем не страшно умирать.
VIII. Синдром отмены
София высунулась из-под одеяла, пошарила рукой по тумбочке и, нащупав пустую поверхность, приоткрыла глаза. Подняла голову. Хмурясь, убрала с лица волосы и попыталась сосредоточить взгляд. Часов на привычном месте не было. Запустила руку под кровать и нашарила там шерстяной носок, книгу и, наконец, с третьей попытки – металлический корпус будильника. Поднесла циферблат к глазам, чертыхнулась, кое-как водворила часы на тумбочку, чуть не уронив напоследок. По новой зарылась в одеяло. Университет она все равно уже безнадежно проспала. Незачем выбираться из постели именно сейчас. Уж точно не за тем, чтобы поскорее вернуться в калейдоскоп недоразумений, с которых началась ее карьера ведьмы.
Но и вернуться ко сну не получилось. Не потому, что выспалась. Наоборот: по телу была разлита вязкость и ломота, в носоглотке набухало простудное предвкушение, закрытые глаза саднили, стоило ими пошевелить: будто в глазницах пересохла смазка. Болела голова. Девушке хотелось, чтобы сознание потухло, чтобы связь с этим недомогающим телом разорвалась до лучших времен. Хотелось остаться подольше в теплом коконе, в безопасности от посягательств мира, который потерял равновесие. Мира, который Марина и ее ворожейная свита тащили в одну сторону, а непонятные силы в виде покрытого рунами рыцаря – в другую. И остановить эту качку могла только сама София. Если, конечно, отважится вылезти из постели.
Она вспомнила прошедшую ночь. Шабаш. Несгораемые ведьмы в огне. Неприятный эпизод с Клодом-Валентином. Нападение на Соломона Лу и выдавленные глаза чужака.
Девушка встала. Пошатываясь, прошла на кухню. Растворила в стакане воды шипучую таблетку аспирина, выпила залпом и, не напившись, опустошила следом еще один стакан, уже медленнее. За окном скучное движение машин по шоссе, полуденный дребезг и пятна неоновой акварели вдоль фасада торгового центра. Похоже, мало кто заметил, что мир зашатался. Люди! Они в себе-то толком не разберутся: некогда. А что творится вокруг, им неведомо и подавно. Человеческое месиво.
София пошла в ванную. Скептически осмотрела свое припухшее красноглазое отражение. Ну и красотка! Лицо немного чужое – словно за ночь она отвыкла от самой себя. Вот что значит неполноценный сон.
А еще рука. Девушка размотала бинты, стянувшие кисть, пошевелила пальцами. Запекшиеся порезы на ладони отозвались притупленной болью. Но это мелочь. В целом ведьмовской дебют ее никак не изменил. По крайней мере внешне.
Затяжной прохладный душ. Без мыслей. Потом снова на кухню. Сварила кофе: дважды зачерпнула из банки латунной ложечкой, дважды звякнула ею о край керамической турки, отрегулировала высоту синих конфорочных огоньков, подстерегла вздыбливание коричневой пенки. Машинально поджарила тосты на соседней конфорке. Сжевала без удовольствия, неосторожно запивая таким горячим кофе, что на изнанке губ отстала тонкая кожица.
Что же так паршиво? Месячные подступают? Или это погода? София тревожно прислушивалась к себе, пока чистила зубы, отплевывала в раковину белые кляксы зубной пасты, а потом сушила волосы феном.
Прошлась, задумчивая, по квартире, вспоминая, как несколько часов назад отец преследовал ее из комнаты в комнату, взволнованный тем, что она пришла только под утро, без куртки, зато с ранением на руке. Без удовольствия вспомнила и то, что наговорила в ответ… Надо будет извиниться. Наверное.
Нет, дело точно не в погоде. И не в скомканном сне. Чего-то не хватало.
И она начинала догадываться – чего.
Девушка остановилась напротив высокого зеркала в прихожей. Выцветшая растянутая майка. Свежий синяк чуть выше колена. Волосы, закрывающие половину лица. Зазеркальная София уставилась на нее одним глазом, не моргая, словно выжидая, пока она заговорит, словно своим пристальным взглядом выдавливая из нее официальное признание.
– Нечего так на меня смотреть. – Голос, которым София сегодня еще не пользовалась, прозвучал хрипло, сварливо. Она прокашлялась. – Колдовство тут ни при чем. Жила же я как-то без этих пикников посреди моря. И прочей психонавтики. Это опасно, в конце концов. И не так уж весело. Познавательно, да, тут не поспоришь.
Зазеркальный двойник смотрел на нее скептически, с примесью укоризны.
«Брешешь ты, дорогуша, – говорил этот взгляд. – И вот эти беседы с собственным отражением – тоже пикантный симптом».
София пошла прочь от зеркала. А то, не ровен час, кончилось бы перепалкой. Но насмешливые намеки двойника успели пустить ей в душу ядовитые корни.
Она вкусила от плода. Обыденный мир не подлежал восстановлению. Как будто влюбилась. Только наоборот.
Еще ночью она была всем, а сегодня все отсечено, ампутировано. Чувства, крылья, мысли. Осталось маленькое тело, симпатичная безделица – и теперь ей предлагается так жить.
Смириться? Заново отыскивать вкус к дарам нормальности?
Спасибо, но нет. Ей нужна новая доза.
Она вернулась к зеркалу. Посоветоваться с той, кто мог ее понять.
Двойник появился в зеркале мгновенно, будто предвидел, что она вернется. Ему не нужно было слушать, что она скажет. И тем более не нужно было подсказывать. Он читал в глазах Софии правду, которую уже знал. А прочитав, кивнул. Зазеркалье с тобой, София.
Теперь, когда ее тело так обесценилось, было не очень-то и жалко предоставить его на время Соломону Лу – лишь бы он восстановил ее колдовские полномочия. Смешно, с каким праведным пылом она отстаивала неприкосновенность своих интимных границ. Терять девственность тоже было несладко, но София не помнила, чтобы хоть раз заскучала по ней. В общем, принципы иногда стоит пересматривать. Тем более что они не страховали ее от близости со слабаками и лжецами вроде Клода-Валентина. Соломон Лу, по крайней мере, не пытался казаться благороднее, чем он есть.
Н-да, браво, аплодируем новообретенной мудрости, но, конечно, не будем забывать о технических нюансах. Как бы падение со скалы не отбило Соломону Лу его таланты.
Да и жив ли он? Упасть с такой высоты!..
Мгновенно пересохло во рту, и забилось о прутья клетки суматошное сердце.
Но нет, он жив. Он пока еще жив. Знать этого она не могла, и все же она знала. Какая разница, откуда.
Она стащила с себя майку, надела лифчик, джинсы, свитер, высвободила из-под узкой вязаной горловины волосы, разбросала их по плечам, причесалась. Быстро накрасилась и с облегчением обнаружила, что стала похожа на нормальную себя – яркую, бойкую, не сбитую с толку сумбурными впечатлениями ночи. Может, ведьм и не одурачить маской, – а она почти не сомневалась, что Марина умеет читать мысли, – но за три самозабвенные минуты, проведенные с косметичкой у зеркала, девушка чуть-чуть успокоилась.