Пока два этих непримиримых голоса изводили Софию, путь был кончен, перед нею открыта дверь машины, двое мужчин вплотную обступили ее за спиной.
Из салона дохнуло затхлым теплом, отдававшим куревом и пóтом.
«Если сядешь в эту машину, то считай, расписалась в своем смертном приговоре, – измывался над ней едкий внутренний шепот. – Или ты настолько бесхребетная, что даже этого сделать не можешь? Ждешь, пока все сделают за тебя?»
Насчет бесхребетности голос, может, и промахнулся, а вот в ногах точно сделалось мягко. Не в силах сделать ни шагу, девушка начала оседать с жалобным всхлипом.
– Не надо… – прошелестела она, когда ее подхватили и впихнули на заднее сиденье.
Полицейские уселись впереди, по бокам неодновременно хлопнули двери (девушка дважды вздрогнула), и машина, сдав назад и развернувшись, поехала по пустой улице. София непроизвольно оглянулась, о чем тут же пожалела. Во дворе церкви стоял бородатый монах. Он улыбался.
Покружив тесными переулками, машина выбралась на широкую дорогу и поехала вдоль вереницы закрытых витрин. Других машин почти не было, и они разогнались, едва сбавляя скорость на мигающих светофорах. Мимо пролетела вывеска полицейского участка. Почему не остановились? София не решилась спросить. Казалось, чем меньше она будет о себе напоминать, тем безопаснее. Должно быть, ее просто везли в другой участок.
С левой стороны потянулись строения больничного городка – угрюмые готические фасады красного кирпича, стрельчатые окна, оплетка из голых стеблей плюща, ровно обрезанных на высоте пары футов. И чадящие костры в урнах. И еще…
София вытянула шею.
На ступенях отделения скорой помощи стоял, привалившись к перилам, человек. Или уже не человек? Существо было голым и как будто прозрачным. Во всяком случае, кожа его была полупрозрачной – через нее смутно просвечивали перламутровые органы и скопления бледно-желтого вещества. Вот почему такое название – «жемчужная болезнь». Хотя больше похоже на мыльный пузырь в форме человека. Мыльный пузырь с кишками внутри. И, судя по всему, готовый лопнуть: там, где белесой жижи собралось особенно много, человеческий контур оплыл и угрожающе вздулся.
– Они что, даже не пустят его внутрь? – пробормотал Кловис.
– На такой стадии? – отозвался инспектор. – Ему уже не помочь. Пара часов – и его останки можно смывать с лестницы шлангом. Нас всех это ждет, если не остановим чуму.
Говоря это, Меревит украдкой взглянул на девушку в зеркало заднего вида.
Машина завернула на перекрестке, а София все не могла стряхнуть с себя вязкое впечатление от увиденного. Человек – мыльный пузырь. Человек-медуза. Человек-студень. Она не так уж подробно успела его разглядеть, но мозг, словно не желая с этим смириться, дорисовывал все новые тошнотворные детали.
Опомнилась девушка на мосту. Они остановились, пережидая, пока отзвонит сигнализация по случаю опущенного шлагбаума. Внизу между бетонных плит, покрытых граффити, блестел на солнце один из рукавов Серпентуры. Может, выскочить из машины и прыгнуть в воду? Она неплохо плавает. Правда, в холодной воде могло свести конечности. Какое сегодня? Восемнадцатое октября? Далеко ли она уплывет, прежде чем пойдет ко дну, подстреленная судорогой или пулей? Опять в ней заспорили два голоса, а в груди лихорадочно застучало от того, что вот-вот, прямо сейчас, нужно принять решение. И снова ей не хватило времени. Отгремела мимо них электричка, шлагбаум поднялся, и Серпентура осталась позади.
А через какое-то время они выехали на шоссе.
Девушка все-таки не выдержала:
– Куда мы едем? Вы же говорили про полицейский участок?
Инспектор откашлялся.
– Поймите нас правильно… Пока обвинения в колдовстве не будут окончательно сняты… а это серьезные обвинения… Мы не можем рисковать… Держать вас заодно с остальными… Защита населения прежде всего. Тут шесть миль по шоссе – и будет городок Абрикэдвиг. Там вы сможете спокойно дождаться решения судьи.
– А как же население Абрикэдвига? Что же вы за них не боитесь?
– Значит, есть причины за них бояться? – обернулся к ней Меревит.
Это она зря, конечно. Девушка сжалась под взглядом инспектора. Зато ей стало предельно ясно: если позволить полицейским исполнить задуманное, до заката она не доживет.
По крайней мере, внутренние спорщики, кажется, примирились. Девушка увидела, как волоски на ее руках встали дыбом. Тело готовилось к борьбе.
Ехали теперь медленнее. Справа проплыл указатель с названием города, под которым висел еще один щит – со стилизованным изображением дракона. Герб, что ли?
Городишко встретил их опрятной полусельской окраиной. Только палисадники были неухоженные. Двигались к центру – там дома были выше, а выше всех была церковная башня с часами.
Вот кладбище. Если сейчас выпрыгнуть, то будет шанс затеряться среди могильных памятников. Девушка осторожно оттянула рукоятку двери – и убедилась, что дверь заперта.
Вокруг ни машин, ни людей. Такое она уже видела. И все-таки улицы здесь были пусты по-особенному. Не было дверей, заколоченных снаружи досками, не было света в окнах, не горели костры во дворах. Зато везде: на мостовых, в разбитых витринах, на подоконниках – ворохи позапрошлогодних листьев. А когда Меревит приоткрыл окно, на девушку дохнуло сырой свежестью. София только сейчас поняла, что до сих пор воздух был пропитан дымом. От этого и легкое раздражение в сухом горле, ноздрях и глазах. А здесь дыма нет… Значит, нет чумы! А нет ее, потому что город пуст.
Вот летнее кафе: пластиковые столики, некогда белые, покрыты зеленоватым налетом, полотняные навесы поблекли и истлели. Из щелей в брусчатке просунулись высокие папоротники, а провода над головой провисли под тяжестью намотанных на них лиан.
И все же… Если бы ее хотели просто прикончить, то неужели не нашли бы безлюдного местечка поближе? Зачем привозить ее в этот город-призрак? И почему город опустел?
Жаль, она не могла забраться в одну из этих голов, которые как на выбор расположились перед ней.
«А ведь они меня боятся… Иначе вели бы себя развязней. Двое мужчин против одной девушки. Им ничего не стоило бы со мной разделаться. Но нет… Они придумали сложную схему, лишь бы не вспугнуть меня раньше, чем захлопнется ловушка… Им самим неуютно тут находиться. Они боятся быть здесь. Они боятся чумы. Боятся меня».
«Да нет, чего ее бояться? Так, запуганная девчонка. Вон у меня дочка ее возраста. Может, она и не ведьма никакая. Но это уж не моего ума дело. Брат Мартин говорит: неузнанный враг страшнее явного. Если дева невиновна, то, может, и выберется из Абрикэдвига живой. А если она как есть сатанинская шлюха, то пускай поджарится в огне. И это уж будет над ней суд божеский, а не людской. А мы к этому касательства иметь не будем. Это инспектор хорошо придумал. Если с нас и спросят, скажем, что хотели как лучше. Изолировать подозреваемую, все дела. Ну, может, будет нагоняй за недосмотр. В первый раз, что ли. До пенсии бы дотянуть.
Надо только сейчас провернуть все по-тихому. Главное, чтобы девчонка не заголосила. Не хватало еще, чтобы мы сами подставились… Вроде пока все спокойно. Вон уже фонтан видно на площади, скоро и участок будет. А ведь я тут мальчишкой бегал, и Мелани моя на соседней улице жила…»
София посмотрела на девушку на заднем сиденье.
«Глянь-ка, улыбается…»
Да, это было странно. Странно вспоминать чужое детство и с нежностью думать о незнакомой женщине. Странно думать о том, как бы избежать наказания за собственную смерть.
София озадаченно поглядела на свои толстые волосатые руки, обхватившие обод руля. Повернула голову направо: инспектор со своей стороны опустил стекло и вслушивался в глухие звуки мертвого города. Обернулась назад и встретила свой взгляд… на своем лице…
Потом притронулась к своему нынешнему лицу: рыхлая кожа, жесткая щетина. И нос дышит ущербно, наполовину: дает о себе знать смещенный хрящ – наследие давнишней драки. Девушка непроизвольно потрогала и свой нос: нет, с ним, к счастью, все в порядке.
Похоже, у нее получилось. Хотя и непонятно как.
И еще прибавился новый страх: а вдруг она останется в этом теле навсегда?
Нет, кажется, это ей не грозило. Как только она поняла, что произошло, удерживаться в чужом сознании стало труднее. Слишком противоестественно это было – думать на два разных тела.
Но главное, она не могла решить, что важнее: спасти себя, сбежав от полицейских, или оставить девку, как и договаривались, в участке, а самому рвать отсюда когти. Вдруг чума и правда отступит? Лишь бы дочка жила. Лишь бы сняли наконец проклятый карантин.
Да ей-то не все ли равно – будет ли сержантова дочка жить? То-то и оно, что не все равно.
Началось. Как тогда, на шабаше.
«Кто я?»
«Кто я?»
«Кто я?»
«Кто это спрашивает?»
Голова чуть не лопалась. Мысли – чужие, свои, непонятно чьи – все прибывали. Организм не справлялся. Девушку знобило. София утопила педаль тормоза и изо всех сил вдавила клаксон. То ли для самоутверждения, то ли, наоборот, чтоб ускорить конец. Она уже знала: шуметь здесь нельзя.
Рывок, машину тряхнуло. Двигатель, поперхнувшись, смолк. Истошная трель клаксона в этой тишине – как преступление, как святотатство. Сержант отдернул руку. Но раскидистое эхо еще долго дозванивало в воздухе.
София снова была растерянной девушкой на заднем сиденье.
– Твою-то мать, Кловис, – пробормотал побледневший Меревит, доставая пистолет. – Разворачивайся и гони отсюда.
– А девушка?
– А девушка – потом!
Сержант, тряся головой, крутанул в зажигании ключ – под капотом убедительно закряхтело, но двигатель не завелся. Меревит попробовал еще раз.
В этот момент в машине на мгновение стемнело – нечто заслонило собой солнце и тут же ушло в сторону.
Машина завелась. Полицейские переглянулись.
– Надо убираться с открытого пространства. Туда! Там он нас не достанет!
Сержант завертел рулем, и машина взяла курс на узкий проулок, отведенный для пожарных лестниц, мусорных баков и другого закулисного инвентаря.