И начинается его невероятная жизнь в проклятой квартире. С раннего утра до позднего вечера квартира гудит от злобного крика жильцов, от писка и вопля детей, от рыданий и визга избиваемых женщин, от нечеловеческой брани пьяных мужчин. Время от времени является пролетарский элемент жилкоммуны и тоном наглым, развязным заводит один разговор:
— Андрей Михайлович триста шестьдесят пять дней в году не бывает. Его надо выписать. Вы тоже неизвестно откуда взялись.
Он не ввязывается, молчит, не вступает ни в какую войну, производит на свет кое-какие дипломатически-туманные фразы, кое-как отвязывается от пьяного пролетарского элемента, от пьяного пекаря и от пьяного же Дуськина мужа, которым непременно хочется выпить с ним самогону, затворяется у себя, однако внутри у него всё дрожит, он теряет способность читать, он теряет способность писать, он теряет способность уснуть до двух, до трёх часов ночи, пока не угомонится весь этот ад, и его интеллигентные нервы иногда не выдерживают этого всеобщего свинства, он вступает в пространные прения по поводу избитого Шурки, и тогда на него пролетарски орут, наступая грудью и брызжа слюной:
— Я моё право имею, он мой. Ты вот своего заведи и ешь его с кашей. А если кому здесь не нравится, пусть туда идёт, где образованные.
А где они теперь, образованные? Вот то-то и есть! И он ненавидит эту до озверения грубую тётку, и его ненависть к ней так велика, что иногда он боится себя.
А тут зима на носу. Им с Тасей не в чем ходить. Его единственное пальто продувает, отчего-то особенно в левом боку, и он всё время корчится на бегу, исхитряясь подставлять пронзительным ноябрьским ветрам другую, правую сторону. У Таси единственные рваные туфли, необходимо сделать запасы дров и картошки, это минимум, без которого им не прожить. Как по мановению волшебства, в только что пустовавшей Москве появляется решительно всё: деликатесы, икра, колбасы, сыры, ткани, обувь, одежда, кафе открываются на каждом шагу, однако все эти прелести продаются по законам абсолютно свободного рынка, то есть решительно на всё держатся сумасшедшие, прямо баснословные цены, продают одни спекулянты и покупают у них одни спекулянты, прочим гражданам ко всем этим прелестям и подступиться нельзя, фунт чёрного хлеба стоит пять тысяч рублей, прочим гражданам и с обыкновенной картошкой вопрос да вопрос, даже на картошку деньжищ надо прорву иметь. А где деньжищ этих взять?
Кажется, по законам здравого смысла какие-то деньги должна ему паскудная служба давать, однако на паскудной службе денег не платят, а только изо дня в день обещают платить, да и самая служба скорее походит на чёрт знает что, чем на разумное применение умственных сил интеллигентных людей.
На службе в его веденье входит общее руководство письменными делами: в направлении бумаг по инстанции вверх и по инстанции вниз, в составлении протоколов, в деловой переписке с прочими учреждениями и отдельными гражданами, в определении повестки дня для заседания коллегии, в проведении в жизнь постановлений заседаний коллегии, в докладах заведывающему о текущей работе и в общем наблюдении за канцелярией, которая, впрочем, укомплектоваться пока не успела.
И он ведёт протоколы, причём порой заседания длятся до полуночи, закружась в обсуждении чего-нибудь вроде “художественного материала, предназначенного для чтения на вечерах воспоминаний октябрьских дней”, читает бумаги и письма, которых в месяц набирается до полусотни и более, выставляет на каждой бумажке входящие номера, черкает что-нибудь вроде “исполнено”, “передано” и в самом деле куда-то передаёт, в том числе однажды “Сталину через секретаря”.
Главная же задача для Лито определяется свыше: участвовать в агиткомпании по борьбе с голодом. Участие обязано устремиться по трём коренным направлениям: издание сборника материалов для литературных выступлений во время митингов и концертов, создание народных песен и частушек, имеющих агитационный характер, создание агитационных пьес для театра петрушки, причём остаётся неразрешимой загадкой, каким образом способны побороть чудовищный голод частушки и, во-вторых, каким образом какое-то Лито в Москве может создавать народные песни. К тому же требуются звучные лозунги для агитпоездов.
Тем не менее сотрудники Лито, тоже голодные, собираются на заседание, обсуждают наболевший вопрос и выносят решение окончательное и бескомпромиссное: “Ассигновать из сумм, назначенных на уплату художественного материала, предназначенного для борьбы с голодом, девятьсот тысяч рублей”. Изготовление огнедышащих лозунгов в срочном порядке поручается самим же сотрудникам Лито, причём за каждый принятый составленной из тех же сотрудников специальной комиссией лозунг предполагается выдавать по пятнадцать тысяч рублей, что почти равно стоимости фунта белого хлеба.
Жалованья в Лито не выдают, в октябре ведутся сложные и томительные переговоры в инстанциях по поводу аванса за август, а тут слышится запах живых, чуть ли уже не полученных денег, и работа по испечению лозунгов вспыхивает, точно пламя костра. Сотрудники сидят, сотрудники бродят по комнате, сотрудники скандируют и бормочут стихотворные строки, подражая всем известным поэтам, взывая таким приблизительно образом к ожесточившимся, тоже иссушенным голодом гражданам:
В неоплатном, братец, долге
Ты стоишь, разиня рот,
Помоги ж скорее Волге,
Мрёт там с голоду народ.
Кто-то использует интонации и размеры поэта Некрасова, возможно, сам секретарь, именно в эти голодные дни составляющий статью о поэте Некрасове:
Ты знаешь, товарищ, про ужас голодный.
Горит ли огонь в твоей честной груди,
И, если ты честен, то чем только можешь,
На помощь голодным приди.
Этим простым, однако за годы революции уже многократно испытанным способом сочиняется лозунгов четыре десятка, на шестьсот тысяч рублей. Тут же составляется комиссия из числа тех, кто эти бесподобные лозунги сочинил, “для полного её беспристрастия”, как позднее сострит мой герой, комиссия, не теряя даром минуты, приступает к рассмотрению и принимает к оплате у кого четыре, у кого три, у кого два, у кого только один животрепещущий лозунг. Тут же составляется аккуратная ведомость на шестьдесят, сорок пять, тридцать и пятнадцать тысяч рублей и с неимоверной быстротой отправляется куда надо, поскольку деньги падают в цене каждый день с ещё более неимоверной быстротой.
И с этого неповторимого дня начинается ошеломляющее знакомство моего наивнейшего по этой части героя с самым феноменальным, с самым необъяснимым и совершенно бессмертным явлением, которое каким-то неведомым образом порождает новая власть: ведомость отправляется куда надо и проваливается неизвестно куда, лозунги отправляются в адрес агитпоезда М.И. Калинина и тоже проваливаются неизвестно куда, и все героические попытки, предпринятые лично секретарём Лито для выяснения конечной судьбы этих бумаг, остаются абсолютно безрезультатными, точно и не было их.
Однако ежедневное ощущение острейшего голода безостановочно гонит этих интеллигентных людей в поисках насущного хлеба. Они уже доведены до такого подлого состояния, что готовы исполнять любую работу, лишь бы оплатили её. И хватаются составлять сборники, которые им предлагают издать в фонд голодающих. Один из сборников, “Голод”, составляется из произведений русских классиков, от Льва Толстого до Горького, и, разумеется, мало занимает внимание сотрудников Лито, поскольку их имён в числе классиков нет. Зато второй сборник, “На голод”, название, как видите, необыкновенно оригинально, должен составляться из произведений современных писателей. Сборник на контроле ЦК. Конкурс объявлен довольно давно. Поступление рукописей уже началось. Редакционная комиссия принимается за свои заседания, которые проходят в жарких спорах, доводящих сотрудников до хрипоты, и тянутся по четыре часа. Итог этих споров оказывается с удивительным постоянством плачевным: присланные материалы не в состоянии ничем помочь голодающим, поскольку не имеют ни малейшего отношения к литературе, как к художественной, так и вообще ни к какой. По этой причине огорчённые сотрудники Лито, все как никак, с литературным образованием или с первой пробой пера, стремятся своими скромными силами исполнить долг человека и гражданина. Мой герой успевает и здесь, предлагая в сборник статью “Муза мести”, в которой с добрым налётом его беспощадной иронии пересказывает некоторые известнейшие стихотворения весьма нелюбимого поэта Некрасова. Статья принимается, оценивается в четыре балла и назначается к оплате в сто тысяч рублей, что равняется почти четырём фунтам белого хлеба. Составляется ещё более аккуратная ведомость, отправляется куда надо и там исчезает так же бесследно, как предыдущая. Прямо колдуны какие-то сидят там, где надо, чародеи, факиры и маги!
Создаётся бюро художественных фельетонов, которое на своих заседаниях исправно рассматривает фельетоны авторов столичных и даже провинциальных, что считается сдельной работой, за которую полагается выплачивать деньги, не входящие в жалованье. Нечего говорить, что третья аккуратная ведомость составляется, направляется и исчезает бесследно.
Однако сотрудники Лито упорствуют в своём неодолимом желании непременно как-нибудь себя прокормить, не вымирает народ. На заседании коллегии Лито принимается решение ходатайствовать о снабжении завлито, завсекцией и с ними секретаря академическими пайками, согласно со служебным их положением. Натурально, и это решение проваливается чёрт знает куда.
Составляется также ходатайство о получении обеденных карточек. Тут с казённой машиной что-то случается. Казённая машина выбрасывает одноразовые талоны на обед в ведомственной столовой, разумеется, самого низшего ранга. Одноразовый обед состоит из супа и картофельной котлеты, одной.
Кропотливыми трудами составляется и ещё одна ведомость, на этот раз на получение разного рода одежды, причём предприимчивый секретарь просит выдать ему из запасов конфискованного у проклятых тунеядцев и бывших имущества полуботинки, пальто тёплое, брюки обыкновенные, то есть на все случаи жизни, и зимнюю шапку, однако и эта до крайности важная ве