Король вскрикнул от восторга. Амазонка проехала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, положила ее на лук и пустила… Стрела, крошечная, очаровательная, безвредная, попала королю прямо в сердце… Амазонка исчезла… Людовик XV остался неподвижен, как будто стрела сразила его наповал.
– Она, – сказал он, когда улегся последний вихрь пыли, поднятой быстрым галопом лошади. – Опять она!..
Стрела лежала на балконе; король поднял ее и рассмотрел. Эта стрела была чудом в своем роде: она была из коралла,
белые перья сдерживались изумрудными гвоздиками, а конец стрелы завершался бриллиантовым сердцем. Это-то сердце и ударилось в грудь короля. Людовик XV обернулся, держа в руке стрелу, и увидел Бине, который принес золотого петуха.
– Это день сюрпризов! – заметил король. – Ну, что сказал ювелир?
– Бемер предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь.
– Ну, – сказал Людовик XV, улыбаясь, – если у Рыцаря Курятника целая коллекция подобных подданных, то о нем нечего жалеть…
Король еще не закончил фразу, как за окном раздалось громкое «кукареку».
– Ага! – произнес король. – Ну, это уж слишком! Я узнаю, что это такое.
В нескольких шагах от лавки Доже, королевского парикмахера, находилась лавка Рупара, чулочника, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер.
В тот день, когда король провел в Шуази взволнованное утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Урсула стояла на верхней ступени, засунув руки в карманы передника, возвышаясь над собранием, как хозяйка дома, умеющая заставить себя уважать, за нею слева стояла мадам Жереми. Перед Урсулой, на нижней ступени, прислонившись к стене, стоял Рупар, еще толще и румянее, чем обычно, слушая и говоря, как человек, знающий себе цену. Соседи и соседки разговаривали, размахивали руками, и число их увеличивалось каждую минуту. Вопросы и ответы сыпались с жаром и так быстро, что наконец должна была произойти какая-нибудь путаница.
– Так это правда? – волновалась только что подошедшая мадам Жонсьер.
– Совершенная правда, – отвечали ей.
– Он пойман?
– Да.
– Но как же это случилось?
– Его арестовали…
– Нет, он сам сдался.
– Полноте, соседи! Вы всегда говорите глупости! Его выдали.
– Кто?
– Разбойники, его друзья, его сообщники.
– Но где же он?
– В Бастилии.
– Нет, не там, а в отеле полиции, и его стережет вся объездная команда.
– Наконец-то Рыцарь Курятника пойман, – сказал Ру-
пар.
– Пойман! – повторила мадам Жереми.
– Пойман, пойман! – повторили хором присутствующие.
– Значит, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, – сказал толстый чулочник.
Жена уничтожающе взглянула на него.
– Прошу вас не лишаться остатков моего уважения, – сказала она.
– Но, мадам Рупар… – пролепетал чулочник.
– Вы что же, видите в аресте Рыцаря только повод шататься где-то по ночам?
– Я… я… нет.
– Вы же сами говорите, что собираетесь пойти гулять вечером…
– Милая моя…
– Я вам запрещаю называть меня так…
– Черт побери! Я…
– А! Теперь ругаетесь… Молчите! Я не хочу вас слушать, месье Рупар!
Слова замерли на губах доброго чулочника, но зато другие кричали.
– Как, – говорила соседка мадам Жонсьер, – вы не знали, что Рыцарь Курятника пойман?
– Нет, – отвечала мадам Жонсьер, – я ничего не знала.
– Но весь Париж об этом говорит.
– Я только приехала из Мелена.
– И в Мелене еще ничего об этом не знают?
– Решительно ничего.
– Это не удивительно и не странно, – сказал Рупар. – Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается месье Бернар, который пишет такие прелестные стихи. Правда, он мне должен за четыре пары шелковых чулок и заплатит неизвестно когда… Но он поэт, а я поэтов люблю…
– Потому что вы дурак, – колко перебила Урсула, – в делах надо любить тех, кто покупает чулки и платит за них, поэт или не поэт.
– Это как ты хочешь, потребуешь и рассудишь, мой добрый друг.
– Молчите!
– Да, мой добрый, милый и превосходный друг, я молчу!
– Итак, Рыцарь Курятника схвачен, – продолжала мадам Жонсьер.
– Да, – отвечала Урсула, – схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.
– Рыцарь Курятника схвачен! – повторяли все.
– Кукареку! – раздался пронзительный голос.
Толпа содрогнулась от ужаса, мгновенно воцарилось молчание, потом громкий хохот заставил всех покраснеть. Это двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал подражать пению петуха и убежал опрометью, чтобы его не наказали за его шутку.
– Шалун! – прошептал Рупар.
– А Доже не вернулся? – спросила мадам Жонсьер.
– Нет еще, – отвечала Урсула. – Ах! Если бы он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь… А вон идет его будущий зять, – опять проговорила она.
– Да, вот месье Жильбер!
– Какой странный этот Жильбер, – сказала Урсула.
– Почему же? – спросили многие.
– Он похож на медведя, никогда не говорит ни с кем, – сказала мадам Жереми.
– И едва поклонится, – прибавила Урсула.
– О, в последний раз, когда я его видел, – сказал Рупар, – он был любезен… мил…
– Уж вы скорее дадите себя повесить, – перебила Урсула, – чем согласитесь с мнением других.
– Но, дружок…
– Как не стыдно! Молчите!
Рупар повиновался. Мадам Жереми не ошиблась: это действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к лавке Доже. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился, а пошел прямо в лавку парикмахера.
Было около пяти часов, и в лавке царил полумрак. Молодая девушка сидела за прилавком на том месте, которое обычно занимала Сабина. Эта девушка, принаряженная, хорошенькая, была белокурая Нисетта, сестра Жильбера. Возле нее очень близко сидел молодой человек, лет двадцати пяти, с приятным и открытым лицом; это был Ролан, сын Доже.
Нисетта вышивала или по крайней мере держала в левой руке рукоделие, а в правой – иголку с ниткой, но, вместо того чтобы вышивать, водила иголкой по прилавку. Ролан, наклонившись к Нисетте, что-то тихо говорил ей с чрезвычайным воодушевлением.
Увидев Жильбера, Нисетта слегка вскрикнула, а Ролан отодвинулся. Жильбер запер дверь и улыбнулся, взглянув на обоих.
– А вы не обсуждаете важное известие? – спросил он.
– Какое, брат? – спросила Нисетта.
– Арест Рыцаря.
– Я это знала.
– И это тебя не занимает?
Нисетта покачала головой.
– Я не хочу об этом даже думать, – проговорила она.
– Почему?
Нисетта отошла от прилавка и, прижавшись к груди брата, подставила ему свой лоб.
– Потому что Сабина еще не выздоровела, – сказала
она.
Жильбер сделал нетерпеливое движение:
– Ты по-прежнему думаешь, что Сабину ранил Рыцарь?
– Да.
– Но ведь я так не думаю!
– Это не моя вина, Жильбер, это сильнее меня. Вы мне говорите, что Рыцарь Курятника не участвовал в этом преступлении, а меня уверяет в обратном какое-то внутреннее чувство.
– Полно, дитя! – сказал Жильбер, переменив тон. – Не будем об этом.
Он пожал руку, которую протягивал ему Ролан с выражением искренности. Держа Нисетту правой рукой, а руку Ролана левой, Жильбер легонько отдалил их от себя и, поставив рядом, обвел обоих пристальным взглядом. Они в лавке были одни.
– Вы сидели очень близко друг к другу, когда я вошел, – сказал он тоном слегка строгим.
– О, брат! – воскликнула Нисетта, покраснев.
– Жильбер… – сказал Ролан.
– Не сердитесь, – возразил Жильбер самым кротким и самым дружелюбным тоном. – Выслушайте меня, милые друзья, и отвечайте мне так же, как я с вами буду говорить, со всей откровенностью.
Вместо ответа Ролан крепко пожал руку оружейника; Нисетта прижалась к правой руке Жильбера, ухватившись обеими руками за его плечо.
– О, как ты мил, когда говоришь таким образом, – сказала она. – И какой у тебя кроткий голос, тебя приятно слушать, брат.
Эта маленькая сцена, происходившая в пустой лавке на оживленной улице, была трогательна по своей простоте. Чув-
ствовалось, что три человека, находившиеся тут, были искренне привязаны друг к другу.
– Ролан, – продолжил Жильбер после минутного молчания, – ты все еще любишь Нисетту?
– Люблю ли я Нисетту?! – вскричал Ролан взволнованным голосом. – Я ее обожаю, Жильбер, я отдам за нее свою жизнь, свою кровь – все!.. Пусть Нисетта поскорее станет моей женой, ускорь время заключения нашего союза – и я буду обязан тебе всем моим счастьем! – Выпустив руку Жильбера, положив свою руку на сердце, Ролан прибавил: – Нисетта будет счастлива, я клянусь тебе!
– Я этому верю, – отвечал Жильбер. – Ты любишь Ролана? – обратился он к Нисетте.
Она закрыла лицо руками и прижалась к груди брата.
– О да! – прошептала она.
Жильбер поднял глаза к небу, как бы благодаря Бога.
– Ну, друзья мои! – продолжал он. – Любите друг друга честно, и скоро Господь благословит ваш союз.
– Но когда? – спросили в один голос Ролан и Нисетта.
– Скоро.
– Почему бы не назначить время сейчас, когда выздоровление Сабины несомненно? – спросила Нисетта.
– Потому что надо ждать.
– Чего?
– Именем твоей матери, Нисетта, не расспрашивай меня: это не моя воля, а ее. Ты выйдешь замуж на следующий день после того, как я отведу тебя на ее могилу.
– О, с каким нетерпением я жду этого благочестивого утешения! – воскликнула Нисетта. – Моя бедная матушка!
– Друзья мои, – продолжал Жильбер, переменив тон, – имейте такое же доверие ко мне, какое я имею к вам. У меня только одно желание, столь же сильное, как и ваше: чтобы поскорее свершились оба наших брака. А теперь, Нисетта, моя хорошенькая сестрица, садись на свое место у прилавка, а ты, Ролан, проводи меня к Сабине.
Нисетта приподнялась на цыпочки, поцеловала брата и села у прилавка, Ролан и Жильбер пошли к лестнице, которая