«Вынимай шпагу», – приказал он. Сержант был храбр; они дрались на ощупь. Когда Рено убил сержанта, он вернулся домой, вымыл руки, обтер шпагу и предложил Урсуле руку, чтобы идти гулять. Урсула не знала ничего. На другой день ей стало все известно, и она, рыдая, бросилась на шею мужу.
«Я тебя люблю! – просто объяснил Рено. – Ты моя жена, мое сокровище, моя жизнь. Того, кто осмелится дотронуться до тебя, я убью; и мещанин, и дворянин будут иметь одну участь».
Урсула знала, что Рено говорит правду, поэтому она с величайшим старанием скрыла от него притязания барона де Монжуа. Так прошло десять дней. Урсула уже два дня не видела барона; она надеялась, что он отказался от своих замыслов и не вернется больше. Приближалось воскресенье; это было двенадцатое число, и в этот день семья Рено должна была отправиться в Венсенн навестить маленькую Нисетту. Все было приготовлено для этой поездки. В воскресенье утром Рено получил письмо от графа де Шаролэ, принесенное курьером. Граф приказывал Рено, своему оружейному мастеру, явиться, не теряя ни минуты, в замок Фоссез, где он находился в то время. Граф отправлялся на другой день на охоту, а оружие его было не в порядке. Нельзя было колебаться. Рено поехал с курьером. В этот день Урсула и Жильбер одни отправились в Венсенн. Это было первое воскресенье после рождения Нисетты, когда Рено не поцеловал бы своей дочери. Урсула огорчилась, но Рено должен был вернуться через день или два, а стало быть, для печали не было никакой серьезной причины. В минуту отъезда курьер графа настаивал, чтобы и Жильбер также ехал помогать отцу, но Рено не согласился, хотя Жильбер даже покраснел от удовольствия при мысли быть в замке в день охоты.
Урсула с сыном вернулись к вечеру. На другой день Рено не появился; наступило четырнадцатое число. Рено все не приезжал. Беспокойство начало терзать сердце Урсулы, потому что она знала, как аккуратен ее муж.
«Ему пришлось работать дольше!» – говорил Жильбер, успокаивая мать. «Но он написал бы мне, он предупредил бы меня», – отвечала Урсула.
Прошло еще два дня – от Рено не было никаких известий. В отеле Шаролэ в Париже никто ничего не знал. Урсула плакала. Когда Жильбер увидел слезы матери, он упросил ее отпустить его в замок, чтобы узнать, что там случилось. Урсу-
ла не решалась: Жильберу было только двенадцать лет, но мальчик был храбр, силен, смел и умен, и к тому же, какой опасности мог он подвергаться? Урсула согласилась. Замок Фоссез всего в пятнадцати лье от Парижа. Жильбер поехал верхом…
– Жильбер уехал семнадцатого после полудня, – продолжал граф, голос которого странным образом изменился. Восемнадцатого в два часа он воротился бледный, с покрасневшими глазами, с расстроенным выражением лица.
«Муж мой умер?!» – закричала Урсула страшным голосом. «Нет», – отвечал Жильбер. «Он болен? Ранен? В опасности?» – «Нет, матушка». – «Но где же твой отец? Где он? Да, где он? Я хочу знать. Говори!» – «Он в тюрьме…» – «В тюрьме?» – вскричала Урсула, подумав, что сын ее сошел с ума. «Да, матушка, – отвечал Жильбер, – мой отец уже два дня сидит в тюрьме в Бовэ». – «За что, Боже мой?» – «За браконьерство». – «Что ты говоришь?»
Урсула упала на стул, громко зарыдав. Жильбер рассказал ей, что узнал. Когда Рено приехал в замок Фоссез, он начал чистить оружие. В замке было многочисленное собрание. СенКлод, камердинер, рассказал Рено, что лес полон дичи, а Рено любил охоту, как любили ее все, кто в эпоху привилегий охотиться не мог.
«Хочешь побывать на завтрашней охоте? – спросил его Сен-Клод, расхвалив ему красоту окрестностей. – Я знаю лес, я все тебе покажу; мы возьмем с собой по ружью, так что, если кому из господ понадобится другое оружие, мы сможем им услужить».
Рено сначала не соглашался, но подумал, что охота будет рано утром и что к вечеру он успеет вернуться в Париж. На другое утро он присутствовал при отъезде охотников и отправился в лес вместе с Сен-Клодом. На каждой станции их ждал
завтрак. Сен-Клод кормил и поил Рено. Они много выпили и, повеселевшие, пустились в путь. Из-за опьянения они заблудились и разошлись в разные стороны. Рено был один, с ружьем в руке; он совсем не знал дороги. Издалека он слышал шум охоты, но отголоски леса обманывали его, и он продолжал блуждать по лесу. По странной случайности его опьянение увеличивалось по мере того, как он шел. Он махал своим ружьем. Куда он шел, где был, с каких пор шел – он не знал. Вдруг послышался сильный шум, раздался бешеный лай, захрустели ветви… выбежал олень. Пьяный Рено, увлекаемый охотой, выстрелил, и олень упал.
Рено убил оленя в имении Шаролэ, где в это время охотился сам граф де Шаролэ. Закон был строг, и свирепость графа де Шаролэ всем была хорошо известна, хотя он был еще молод, участь Рено не подвергалась сомнению: его должны были судить и послать на галеры.
Пересказать горе и страдания Урсулы будет невозможно.
В тот же вечер барон де Монжуа пришел к Урсуле и, найдя ее одну и в отчаянии, поинтересовался, что с нею. Она все рассказала ему.
«Можете ли вы спасти его?» – спросила она с надеждой.
«Могу, – отвечал де Монжуа, – он будет осужден, но король помилует его». «Но он не должен быть судим!» – вскричала Урсула. – «Это трудно». – «Однако возможно ли?» – «Да». – «Что же нужно сделать для этого?» – «Полюбить меня».
Урсула заломила руки, она кипела негодованием. Минуту назад она верила великодушию этого дворянина, а он, не краснея, предлагал ей самое постыдное условие. Она не отвечала, но в выражении ее лица читалось такое презрение, что Монжуа вышел, не говоря ни слова. Мать ничего не сказала Жильберу.
«Матушка, – сказал Жильбер, – позвольте мне поехать в Бовэ и просить судей повидаться с графом де Шаролэ… Пустите меня! Я буду просить, умолять, заклинать, чтобы нам возвратили моего отца».
Жильбер поехал. Урсула осталась одна, чувствуя, как в ней закипает энергия, и решила употребить все силы для спасения Рено. Процесс должен был состояться тридцатого января. На другой день Рено будет осужден. Урсула сходила с ума. Жильбера отталкивали повсюду. Будущее рушилось; счастье навсегда было разбито для этого семейства, некогда столь удачливого и благополучного.
Тридцатого утром молодой человек, щегольски одетый, пришел в лавку к Урсуле и попросил показать ему оружие. Урсула, бледная, отчаявшаяся, не сразу поняла, о чем ее просят.
«А где Рено?» – спросил этот человек.
Урсула разрыдалась и все ему рассказала. Покупатель раскричался и, назвав себя знатным вельможей и близким другом графа де Шаролэ, обещал Урсуле спасти Рено в тот же вечер.
«Вот что надо сделать, – сказал он. – Сегодня состоится ужин в маленьком отеле; на ужине будут присутствовать дамы из лучшего общества, будет и Шаролэ. Я предупрежу хозяйку дома, которая, обещаю, примет в вас живейшее участие. Она пошлет за вами. Вас приведут в отель; вы будете ждать. Когда ужин будет в самом разгаре, войдите, бросьтесь к ногам графа и просите у него немедленного освобождения вашего мужа; при таком множестве гостей Шаролэ не посмеет вам отказать. Понимаете?»
Урсула схватила руки молодого человека.
«Если вы это сделаете, – сказала она, – вы навсегда заслужите мою признательность». «Этот добрый поступок не будет стоить мне ничего, так что не благодарите меня», – отвечал молодой человек.
Он назвал час, когда приедут за Урсулой, и ушел.
Жильбер опять отправился в Бовэ, надеясь до последней минуты на лучшее. Вечером, в половине седьмого, карета без гербов остановилась у дверей Урсулы Рено. Женщина под вуалью вышла из кареты и вошла в дом. Через пять минут она села с Урсулой в карету, и лошади быстро поскакали. Это происходило, как я уже вам говорил, тридцатого января 1725 года.
Назвав это число, граф А. остановился. Вздох сорвался с его губ, он внимательно посмотрел на своих слушателей. СенЛе слушал с бесстрастным выражением лица. Морлиер качал
время от времени головой, как бы прогоняя неприятную мысль. Бриссо, по-видимому, начинала чувствовать беспокойство, особенно после последних слов, произнесенных рассказчиком.
– Далее! – попросил Морлиер, видя, что граф А. остановился. – Не заставляйте нас ждать… Момент самый интересный.
– Конец близок, – отвечал граф. – Вечером двадцать девятого января Рено, уверенный, что назавтра он будет пожизненно осужден и что ему не на что надеяться, повесился в своей камере. На другой день, когда за ним пришли, чтобы вести к судьям, его нашли мертвым, но судьи решили принести труп в залу суда, как это следует по закону, и он был осужден. Человека, убившего оленя, не хоронят на кладбище, и труп его повесили на виселице. Жильбер видел, как качалось на виселице тело его отца. Когда настала ночь, он решился на смелый поступок. Труп должен был оставаться на виселице сутки. Жильбер ночью залез на виселицу и поцеловал отца в лоб, потом шепнул ему на ухо несколько слов. Было два часа утра.
– О! Как страшно! – содрогнулась Бриссо.
– Остаток ночи, – продолжал граф, – он провел в молитве, а утром вернулся в Париж. Матери он не застал дома. Он расспросил работников, соседей, друзей и узнал, что третьего дня, тридцатого числа, мать его уехала с женщиной, которая приезжала за ней в карете. Никто не знал, куда она поехала, и никто позже не видел ее. Жильбер обегал весь Париж, но не смог ничего узнать. Он отправился в Венсенн к сестре.
С тех пор никогда больше Жильбер не видел своей матери и не смог узнать, что с ней случилось. Он съездил в Бовэ. Отец его был похоронен неизвестно где. Жильбер не знал его могилы, на которой он мог бы помолиться. Он решил воспитать свою сестру и трудился больше для нее, чем для себя.
Один благородный дворянин, виконт де Таванн, отец нынешнего виконта, сжалился над мальчиком и его сестрой: он дал работу Жильберу и положил ему содержание. Виконт не говорил об этом никогда и никому, даже своему сыну.
Граф А. опять остановился и, так как все смотрели на него с беспокойством, прибавил: