– Сенарский лес.
– Сенарский лес! – с жаром повторил король. – О! Не употребляйте во зло волнение, которое испытываю я. В этом лесу я встретил привлекательнейшую женщину, которая заставила забиться мое сердце от любви и надежды…
– Молчите! Молчите!
– О! – продолжал король с еще большей нежностью и одушевлением. – Скажите мне, знаете ли вы очарователь-ную амазонку Сенарского леса, которая при каждой охоте является в различных видах?
– Да, я ее знаю.
– И близко?
– Очень.
– Сделайте мне милость, – попросил король, целуя руку нимфы, – снимите маску.
Молодая нимфа стояла перед королем спиной к двери. Быстрым движением она сняла маску, закрывавшую ее лицо.
– Ах! – воскликнул король, любуясь прелестными чертами сенарской незнакомки, – это была правда…
Он встал и снял свою маску.
– Король! – испуганно проговорила нимфа. – Ах! Он знает все!..
И она убежала из залы. Король, покраснев от удивления, удовольствия и волнения, бросился за ней, не надев даже маски. Нимфа исчезла в толпе, но из ее руки выпал носовой платок, обшитый кружевами. Двадцать рук опустились в одно время, но Людовик XV проворнее всех своих придворных бросился и схватил тонкую батистовую ткань, затем он осторожно бросил ей платок, так как не смог достать рукой до хорошенькой нимфы. В этом вежливом движении, чисто французском, придворные узнали восточный обычай.
– Платок брошен, – сказал Ришелье.
– Платок брошен! – повторили десять голосов.
Через десять минут вся зала говорила: «платок брошен», и мадам Рошшуар, рассчитывавшая зажечь в сердце короля истинную страсть, упала в обморок от горя, не достигнув своей цели. Лица многих присутствующих омрачились, и скоро все произносили одно имя – одни с восторгом, другие с завистью, бешенством и презрением.
Это было имя мадам Ленорман д'Этиоль.
Оставив короля, она из легкого кокетства уехала с бала.
Король пригласил Ришелье в свою карету. Они были одни. Король возвращался в Версаль; дорога была длинной, и разговор можно было вести спокойно.
– Любезный герцог, – говорил влюбленный король, – я в полном восторге.
– Я очень рад, государь.
– Я не хочу отрицать этого! Я в восхищении, я влюблен! Сердце мое трепещет… Словом, я болен… очень болен от любви…
– Успокойтесь, государь, скоро в наших руках будет лекарство от этой болезни.
– Вы так думаете, друг мой?
– Я это знаю определенно.
Король c сомнением покачал головой.
– Это мне кажется трудно, даже очень трудно, – сказал он.
– Почему? – спросил Ришелье.
– Говорят, что д'Этиоль без ума от своей жены.
– Тем лучше.
– Как?
– Тем легче будет его обмануть.
– А если он любит свою жену?
– В таком случае надо усыпить его бдительность.
– И все-таки я боюсь, чтобы он не наделал шуму.
– Есть средство не слышать его, если он захочет говорить.
– Какое средство, друг мой?
– Надо доказать ему, что для поправки здоровья ему решительно необходимо попутешествовать.
– Что это вы! Послать его в изгнание…
– Нет, государь, не в изгнание, а просто покататься: эта прогулка будет ему даже приятна… И предписана доктором… Он, должно быть, болен, бедняжка, ему просто необходимо подлечиться.
– Вы большой повеса, герцог де Ришелье! – с восторгом проговорил король.
Герцог поклонился.
– Я преданный слуга вашего величества, – отвечал он.
– Итак, вы думаете, что мадам д'Этиоль не отвергнет меня?
– Я думаю, что она с нетерпением ждет, когда вы предложите ей вашу любовь.
– Ришелье!..
– Это мое убеждение!
– Вы не сомневаетесь ни в чем, любезный герцог.
– Могу ли я не верить успехам вашего величества?
– Молчите, льстец!
– Я, однако, должен сказать еще кое-что вашему величеству.
– Что такое?
– Если завтра вечером мадам д'Этиоль приедет в Версаль…
– В Версаль? – вскричал король.
– Да, государь, если она приедет, надо ли ее ввести в малые апартаменты?
– Я скажу Бине.
– Она приедет.
– Ришелье! – воскликнул король, смеясь. – Вы – дьявол!
– Пусть так, – отвечал герцог, – но признайтесь, государь, что на этот раз дьявол держит ключи от эдема. Позволите ли вы мне, государь, выйти здесь из кареты?
– Зачем?
– Для службы короля, – смеясь, отвечал Ришелье.
– Мне нечего возразить, выходите.
Ришелье дернул за шнурок, карета тотчас остановилась.
– Когда я вас увижу? – спросил король.
– Завтра, государь, – отвечал Ришелье, уверенный в том, что он говорит. – Завтра я вам скажу, в котором часу.
Лакей отворил дверцу, Ришелье вышел. Карета опять понеслась, ее провожали три кареты с двенадцатью гвардейцами верхом, две другие кареты ехали позади: это были кареты герцога Ришелье; они остановились и ждали. Отворив дверцу первой кареты, Ришелье проворно вошел и сел.
– Пора! Я чуть было не заснул, – раздался хриплый голос.
Этот голос принадлежал кавалеру Морлиеру.
– Все идет прекрасно, – сказал Ришелье.
– Но полагаю, однако, что я все еще нужен вам?
– Да.
– Что я должен делать?
– Завтра д'Этиоль должен дать свободу своей жене.
– С которого часа?
– С семи часов вечера.
– Хорошо.
– Вы это устроите?
– Я уже устроил.
– Как?
– Я все предвидел. Вы же знаете мои способности! Второго такого, как я, нет на свете! И как подумаешь, что король, может быть, никогда не положит мне пенсию!
– Что вы сделали?
– Вот что. Зная, что король увидит сегодня вечером на балу хорошенькую нимфу, я еще более был уверен, что он захочет повидать ее и завтра. Поэтому я сел играть с д'Этиолем в брелан, но, по моей привычке выигрывать, а по его – проигрывать, я забрал у него деньги, да еще и выиграл ужин на завтра. Вы понимаете?
– Дальше?
– Итак, завтра мы ужинаем в семь часов. Мы пригласили гостей. Сцена будет разыграна в кабаке «Царь Соломон». Я сажусь возле д'Этиоля, называю его моим другом и клянусь ему переколоть всех, кто только осмелится посмотреть на его жену. Мои чувства, речи и отличные вина воодушевят его. В ту минуту, когда будут наливать шампанское, я подсыплю в его бокал достаточную дозу того слабительного порошка, который я всегда ношу с собой и который оказал мне столько услуг…
– Как? – сказал Ришелье. – Вы употребляете слабительное?
– Это самый лучший способ. Если бы вы знали, сколькими победами над женщинами обязан я этому способу!
– Мне хотелось бы узнать этот новый способ нравиться.
– Ничего не может быть проще. Когда мне нужно расстроить какое-нибудь свидание, я ужинаю, обедаю или завтракаю с моим приятелем, рассчитывая время. Порошок производит свое действие: несчастный любовник, чувствуя себя нездоровым, вынужден писать записочку, чтобы извиниться. Я беру на себя поручение, вижусь с красавицей и рассказываю ей о неверности ее возлюбленного, выдуманной мною, и это прямиком ведет ее к мысли о мщении. Вот и весь секрет.
– Замысловатый способ, – заметил Ришелье.
– Благодаря приличной дозе порошка, – продолжал Морлиер, – я освобожу вас от д'Этиоля до завтрашнего дня.
– Очень хорошо.
Морлиер протянул руку, раздался звон золота, и Морлиер опустил кошелек в карман.
– Больше ничего? – спросил он.
– Ничего, – отвечал Ришелье.
– В таком случае прощайте.
Карета остановилась. Морлиер проворно спрыгнул, не ожидая, чтобы опустили подножку; он сел во вторую карету, которая была пуста, и приказал надменным тоном:
– Назад, в ратушу!
Слуга запер дверцу. Морлиер закутался в плащ, и карета быстро покатилась по набережной к Гревской площади.
– О! Как хороши эти бриллианты, милая Нисетта! Подними руку к свету, чтобы я лучше их рассмотрела.
Нисетта повиновалась, она подняла левую руку, и на нее упал свет от люстр.
– Как он блестит!
– А твой, Сабина, он также очень хорош! Дай посмотреть!
Сабина подняла руку, на которой блестел перстень, подаренный ей королем.
Девушки разговаривали в «гостиной цветов». Король уехал с бала, но оживление не спадало. Все танцующие собирались веселиться до рассвета.
После отъезда короля, оставшегося незамеченным, так как инкогнито его было сохранено, Ролан привел свою сестру и невесту в гостиную, чтобы они могли вздохнуть свободнее вдали от шума и толпы. Нисетта и Сабина сняли маски и сели
рядом, держась за руки; они смотрели друг на друга, и во взгляде Нисетты было глубокое восхищение.
– Боже, – проговорила она, наклоняясь к Сабине и целуя ее, – с тех пор, как ты выздоровела и силы вернулись к тебе, я не могу на тебя наглядеться. Мне все кажется, что ты больна, лежишь на постели, и, когда я вижу тебя улыбающейся, проворной, живой, я спрашиваю себя: ты ли это?
– Дитя мое, – произнесла Сабина, возвращая данный ей поцелуй, – как ты добра и мила!
– О! Я очень тебя люблю.
– И я тебя.
– Какое счастье, – сказала Нисетта, придвигаясь к Сабине, – что наши братья полюбили нас обеих.
– Не удивительно, что Ролан полюбил тебя: ты так хороша!
– И ты также, Сабина. О! Ты гораздо красивее меня.
– Нет, нет…
– Да, я понимаю, что Жильбер, мой брат, обожает тебя.
– И они с Роланом так любят друг друга!
– О! Как мы можем быть счастливы все четверо, Сабина!
– А моего согласия вы не спрашиваете? – раздался мужской голос.
Вошли Жильбер и Ролан. Жильбер был в костюме неаполитанского крестьянина. Увидев молодых людей, Нисетта и Сабина встали в замешательстве.
– Поздно, – сказала Сабина, – нам пора ехать.
– Если ты хочешь, – отвечал Ролан. – Отец уехал в карете короля в Версаль и оставил нам фиакр, в котором мы приехали.
– Дайте мне вашу руку, моя прекрасная Сабина, и пойдемте.
Сабина взяла под руку Жильбера. Она опиралась на эту сильную руку с доверием слабого существа, уверенного в покровительстве сильного. Ролан шел впереди с Нисеттой.