– И цель его путешествия такая чудесная, такая славная! – восторгалась Нисетта.
– Мы получаем от него письма каждый день, – прибавил Доже.
– Это правда, – сказала Сабина, вздыхая, – но я согласна с моим братом: было бы лучше, если бы Жильбер был здесь.
– Повторяю тебе, он будет здесь в субботу, – продолжал Доже. – Король сказал мне это сегодня.
– Король! – вскричали женщины.
– Да. Пока я причесывал сегодня его величество, мы разговаривали, как это часто случается. Король удостоил меня беседой о моих детях. Я поблагодарил короля за то, что он соизволил выбрать Жильбера посланником в Шателеро, на оружейную фабрику, откуда он должен привезти шпагу, которая будет вручена герцогу де Ришелье за услугу, оказанную при Фонтенуа. Король улыбался, слушая меня. «Ну, если вы довольны, Доже, – сказал он мне, – то ваша дочь должна быть недовольна отсутствием жениха». Я признался королю, что Сабина часто вздыхает и что отсутствие Жильбера отодвигает свадьбу. Король соизволил сказать мне, что он послал приказ Жильберу вернуться не позже субботы; потом, взяв со стола бумагу, он произнес: «Теперь не будет никакого промедления, Доже. Вот этой бумагой я освобождаю вашего сына, Ролана, от службы, хотя он поступил на службу как волонтер». И король подал мне эту бумагу.
Доже вынул из кармана бумагу и подал ее Ролану.
– Теперь ты свободен! – объявил он.
– Как король добр! – вскричал Ролан.
– Добр, да не совсем, – проворчал Фанфан-Тюльпан.
– Как?! – изумился Ролан. – Что вы хотите сказать?
– Я говорю, что это смешная мысль – лишить такой прекрасной карьеры, как военная, молодца, который мог бы со временем сделаться полковником, молодца, ворвавшегося со мной в английскую колонну, в которую, видит Бог, нелегко было войти! Отпустить тебя в отставку – большая ошибка, и если бы король посоветовался со мной…
– К счастью, он этого не сделал, – перебил, смеясь, Ролан.
– Что сделано, то сделано. Перестанем об этом говорить, меня он в отставку не пошлет, или я…
Сильный удар грома заглушил слова Фанфана.
– Разве гроза? – спросила Сабина.
– Ну да, – ответила Нанона, подойдя к окну. – Небо только что было голубое, а теперь все почернело и покрылось тучами.
– Опять гром, – проговорила Нисетта.
– Страшная гроза вот-вот разразится над Парижем, – прибавила Урсула, выглянув в окно.
Действительно, начиналась одна из тех августовских гроз, которые рождаются внезапно, разражаются с бешенством и проходят так же быстро, как и надвигаются. Молния прорезала тучу, осветила небо и бросила свой ослепительно белый отблеск на иллюминацию. Раздался удар грома еще сильнее прежнего.
– Я боюсь! – воскликнула Нисетта, сжав руки.
– Вот еще! – возразила Нанона. – Пушки в Фонтенуа еще не так гремели.
– Это правда, – подтвердила Урсула.
Крупные капли дождя упали на подоконник. Через минуту улица, наполненная народом, опустела. Все жители стояли у окон или у дверей.
Вдали послышался стук колес быстро приближавшейся кареты. Пробило полдевятого. Воздух был тяжел, густ, насыщен электричеством. Фанфан взял свою шляпу.
– Вы уходите? – спросили его.
– Я должен вернуться на свой пост, – отвечал он.
Стук кареты приблизился. Фанфан поклонился и вышел в
сопровождении Ролана, который пошел отворить дверь на улицу. Карета проехала мимо дома.
– Это карета графа де Шароле, – сказал Ролан, узнав ливрею кучера и лакеев. – Он живет в Шальо с тех пор, как Рыцарь Курятника сжег его отель на улице Фран-Буржуа.
– До свидания, – сказал Фанфан, пожимая руку Ролана.
– Ты весь вымокнешь.
– Пустяки! Не растаю.
Он повернулся и пустился в путь в том направлении, в каком поехала карета.
Раздался страшный удар грома, и молния огненным зигзагом прорезала небо от запада к востоку. Страшный вихрь пронесся над Парижем, согнул деревья, сорвал крыши; потом наступила минута глубокой тишины, секунда оцепенения, и дождь полил как из ведра. С дождем объединились молния, гром, ветер. Сточных труб было тогда мало; вода на улицах превратилась в потоки. Карета графа де Шароле мчалась по грязи; кучер нагибал голову, подставляя ветру и дождю свою шляпу. Оба лакея съежились за кузовом кареты. Граф де Шароле сидел один в карете, в левом углу, положив ноги на переднюю скамейку; он дремал, точнее был погружен в то приятное состояние, которое уже не бодрствование, но еще и не сон. Та часть Парижа, в которую въехала карета, была тогда совершенно необитаема. Несмотря на неутихавшую грозу, карета катилась быстро и скоро приблизилась к горе Шальо.
Лошади понеслись быстрее, поднимаясь на гору. Вдруг раздалось пение петуха. В эту самую минуту послышался новый раскат грома, молния прорезала тучи и все четыре лошади упали на землю. Толчок был так силен, что кучер свалился с козел прямо в грязь. В этот момент четыре сильных руки схватили его и связали. Четыре человека тут же сбросили лакеев на землю и связали их. Обе дверцы кареты были отворены, и по три человека стали у каждой из них. Шароле, прежде чем пришел в себя, был схвачен, связан и вытащен из кареты. Постромки у лошадей были обрезаны, упавшие было лошади вскочили под ударами бичей и разбежались в разные стороны. Кучера и лакеев бросили в карету, дверцы которой заперли.
Шароле унесли к аллее Елисейских Полей и посадили в почтовый экипаж, запряженный шестеркой с кучером и форейтором.
Два человека в черных бархатных масках сели вместе с ним.
Двое других сели на козлы возле кучера, еще двое встали на запятки. Четыре человека вскочили на лошадей, стоявших в ожидании с левой стороны. Раздалось кукареканье, и экипаж со всадниками направились к дороге на Сен-Дени. Оставив этот город справа, карета в сопровождении четырех всадников покатилась к Понтуазу. Гроза продолжалась, но она уже ослабела, хотя дождь лил не переставая. Было без четверти девять.
Ровно в десять часов карета доехала до Понтуаза, но в город не въехала, а повернула направо и остановилась перед дверью дома в начале дороги на Мери. Шесть человек держали шесть приготовленных лошадей. Шесть каретных лошадей, покрытых пеной и потом, были выпряжены в один миг и заменены на свежие. Всадники также переменили лошадей, бичи защелкали, и карета поскакала. За Понтуазом дорога была сухой, гроза туда не добралась.
После отъезда из Парижа в карете не было произнесено ни одного слова, конвоиры хранили полное молчание. После одиннадцати часов в темноте стали виднеться зубчатые башни собора Бове. Город спал, и нигде не было видно ни огонька.
Карета остановилась на берегу Авелона. Четыре человека сошли с лошадей. Дверца отворилась, и один человек вышел из кареты. Оставшийся в карете высадил графа де Шароле, которого встретили два человека и отнесли его на берег. Один из тех, кто сидел в карете, шел впереди, другой – сзади; двое остальных замыкали шествие. Напротив кареты стоял очень красивый дом. Ворота этого дома отворились без шума. Карета въехала во внутренний двор; ворота затворились. Люди дошли до берега, где под ивами была привязана лодка. Шароле положили на дно лодки, двое в масках сели на корме, четверо взяли в руки весла. Лодка переплыла через речку и, обойдя вокруг города, причалила у стоявших группой высоких деревьев. Тут стояла рыбачья хижина; в ту минуту, когда лодка причалила, дверь хижины отворилась и из нее вышел человек. Послышался негромкий петушиный крик. Люди выбрались из лодки, пока рыбак удерживал ее багром. Два человека вынесли Шароле на руках и вышли на узкую улицу, совершенно пустую и безмолвную. Люди шли медленно, не производя ни малейшего шума. В центре улицы, слева, возвышался высокий и весьма обширный черный дом. Люди остановились перед этим домом.
Шедший впереди замаскированный человек нагнулся, сунул правую руку под дверь, которая тотчас отворилась. Все вошли, и дверь затворилась сама собой. Вошли в низкую залу, стены которой, необыкновенно толстые, не могли пропустить ни малейшего звука. Шароле посадили в кресло. Повинуясь властному жесту хозяина дома, четыре человека вышли из залы и затворили за собой двери. Люди в масках остались одни с Шароле. Длинная широкая зала со сводами была освещена многочисленными лампами, укрепленными на стенах. Один из находившихся в комнате пристально смотрел на Шароле. Со связанными руками и ногами, с кляпом во рту, тот сидел неподвижно и безмолвно.
– Выньте кляп и перережьте веревки на руках и ногах, – распорядился человек, стоявший перед графом.
Второй человек в маске поспешил повиноваться. Шароле вздохнул с облегчением и потянулся. С тех пор, как лошади его упали, граф в первый раз смог говорить и шевелить руками.
– Скажут ли мне наконец, где я? – спросил он, вставая и топая ногой.
– Вы в городе, где правосудие зависит от вас, монсеньор, – отвечал человек в маске, – в Бове, в нескольких лье от вашего поместья Фоссез.
– Кто меня привез сюда?
– Я.
– Кто ты такой, что осмеливаешься поднять руку на принца крови?
– Я тот, кому король подписал прощение на случай, если вас невзначай убьют.
– Меня убить? – сказал Шароле, побледнев.
– Нет. Если бы я хотел вас убить, я давно сделал бы это; но у нас разные вкусы, принц. Я не люблю убийств, я оставляю их вам. – Переменив тон, но сохраняя угрожающее выражение лица, он продолжал: – Вы хотите знать, кто я? Вам не долго придется ждать.
С этими словами, он ударил в гонг, лежавший возле него на столе. Дверь отворилась, и вошли два человека, ведя перед собой третьего, который был бос и с открытой головой. Грубая рубаха прикрывала его наготу, руки его были связаны за спиной, а шею стягивала веревка. Человек этот был поставлен напротив Шароле, потом те, что привели его, вышли. Тот, который говорил с Шароле, продолжал:
– Граф де Шароле, имею честь представить вам старого приятеля, которого вы не видели очень давно, барона де Монжуа.
Сделав шаг назад и скрестив руки на груди, он добавил: