не не отвечал. Я хотела отворить дверцу, но не смогла. Потом я опустила переднее стекло и схватила кучера за шинель, но он продолжал нахлестывать лошадей и не оборачивался ко мне… Где мы ехали, я не знала. Я видела узкие, черные улицы и была уверена, что мы удаляемся от мастерской Ролана…
Ужас овладел мной. Я считала себя погибшей, упала на колени и умоляла о милосердии Господнем.
Вдруг карета повернула и въехала под свод какого-то здания. Я услышала стук затворившихся ворот. Карета остановилась… Я решила, что спасена… Я увидела яркое освещение и услышала громкие голоса. Дверцы отворились. «Мы приехали», — сказал тот, кто принес мне письмо. Я спросила: «Но где мы?» и услышала: «Там, куда мы должны были приехать». На мой второй вопрос: «Разве мой брат здесь?» — он не ответил. Я вышла. Но прежде чем успела осмотреться, почувствовала холодное, сырое полотно на своем лице. На глаза мне надели повязку, кто-то схватил меня за руки, поднял и понес. Я кричала — мне завязали рот. Что происходило тогда со мной, я не могу описать… Мне казалось, что я лишаюсь рассудка.
— Как это ужасно! — закричала Урсула. — Бедная милая Сабина!
— Это ее увезли разбойники, — прибавила мадам Жонсьер.
— Почему меня там не было? — огорчился Даже.
— Продолжайте, ради Бога, продолжайте, если у вас хватит сил, — сказал Жильбер, который, нахмурив брови и сжав зубы, с трудом сдерживался. — Продолжайте!
— Я слышала странный шум, — продолжала Сабина, — крики, песни, звуки музыки, хохот. Вдруг меня поставили на землю… на мягкий ковер… Повязка, закрывающая мне глаза, упала, и я увидела себя в комнате, великолепно освещенной, напротив стола, роскошно накрытого и окруженного мужчинами и женщинами в самых странных костюмах… как на маскараде при Версальском дворе… Ко мне подошли мужчины… Что они мне говорили, я не знаю, я не слышала и не понимала, но краска бросилась мне в лицо. Мне показалось, что я в аду… Меня хотели взять за руку — я отступила назад. Со мной говорил мужчина, одетый как птица, у меня жужжало в ушах, глаза застилали слезы, я все видела и слышала как сквозь красное облако.
Человек, говоривший со мной, обнял меня и хотел поцеловать. Что произошло тогда со мной, я сказать не могу… Что я почувствовала? Откуда у меня вдруг взялась необыкновенная сила?… Еще раз говорю — не знаю, но, стараясь высвободиться, я так рванулась, что тот, кто удерживал меня, отлетел на несколько шагов. Раздались восклицания, хохот, и меня окружил двойной ряд мужчин и женщин… Тогда сердце мое замерло… голову сжало… жизнь остановилась во мне, и я упала без чувств…
Сабина остановилась. Волнение слушателей достигло крайнего предела. Особенно глубоко был расстроен Даже; он приложил руку к сердцу, чтобы сдержать сердцебиение. Жильбер не спускал глаз с Сабины, и на лице его читались гнев и жажда мести. Сабина продолжала молчать, но впечатление было так сильно, что никто не просил девушку продолжать. Она продолжила свой рассказ:
— Когда я опомнилась, я лежала на диване в маленькой комнате, слабо освещенной. Мне показалось, что я очнулась после тяжелого сна.
— Кого вы видели в том зале, в который вас отнесли? — закричал Жильбер.
— Я не знаю. На них были такие странные костюмы.
— Продолжай! — сказал Даже.
— Я осмотрелась вокруг и приметила пожилую женщину, сидевшую у камина. Видя, что я очнулась, она встала и подошла к дивану, на котором я лежала. Она спросила меня, как я себя чувствую. В ее голосе слышалась такая неприятная фамильярность, что я вся задрожала… Я не знаю, кто была эта женщина, но я почувствовала к ней сильное отвращение. Она села возле меня и продолжала говорить со мной. Я слушала и не понимала ее, потом она указала на платье с блестящими украшениями, лежавшее на кресле и не замеченное мной. «Хотите примерить этот наряд? — спросила она. — Он вам пойдет». Я посмотрела на нее и ничего не ответила. Тогда она взяла корзину, стоявшую возле платья на столе, и продолжала: «Посмотрите, как все блестит — не правда ли, красиво?» Она показала мне бриллиантовые браслеты, разнообразные золотые цепочки и кулоны. «Ну, вставайте же, наряжайтесь! — сказала она мне. — Все это будет ваше!»
Я поняла… Какие чувства овладели мной при этих словах, я не могу описать. Кровь закипела в жилах… Я привстала и сказала этой женщине: «Не оскорбляйте меня! Уйдите!» Она посмотрела на меня, расхохоталась и сделала шаг к двери. Потом, наклонившись ко мне, произнесла вполголоса: «Недурно разыграно! Вы сделаете себе карьеру!» и ушла, захохотав еще сильнее.
Сабина провела рукой по лбу.
— О! — продолжала она. — Я никогда не забуду лица этой женщины…
— Лицо круглое, щеки красные, глаза серые, живые, рот огромный, нос короткий, — вмешался Жильбер. — Она высокого роста, толстая, лет сорока, в ярком костюме. Ведь так?
— Боже мой! — сказала Сабина. — Вы разве ее видели?
— Продолжайте, продолжайте! Что вы сделали, когда эта женщина ушла?
— Я хотела бежать, — продолжала Сабина, — двери были заперты снаружи. Я сломала ногти о замок. Слышались веселое пение и музыка. Я думала, что сойду с ума… Я отворила окно — оно выходило в сад.
Сабина остановилась. Все ждали с чрезвычайным беспокойством.
— Что было потом? — спросил Жильбер.
— Говори же! — сказал Даже.
Опустив голову на обе руки, она оставалась неподвижной.
— Когда вы открыли окно, что вы сделали? — спросила Кино.
— О, Сабина! Не скрывай от нас ничего, — прибавила Нисетта.
— Что случилось потом? — спросил Жильбер хриплым голосом.
Сабина опустила обе руки.
— Не знаю, — сказала она.
— Как?!
— Я больше ничего не помню.
— Неужели?
— Что случилось потом — я не знаю… Закрыв глаза и возвращаясь к своим воспоминаниям… я чувствую сильный холод… потом вижу снежный вихрь… И… и…
Сабина остановилась и поднесла руку к своей ране. Слушатели переглянулись с выражением сильного беспокойства. Кино, указав на Сабину, сделала знак, чтобы ей дали отдохнуть. Глубокая тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием слушателей, царила в комнате. Сабина тихо приподняла голову.
— Вы вспоминаете? — спросил Жильбер.
— Нет! — сказала девушка.
— Вы не знаете, что случилось в этой маленькой комнате после того, как вы отворили окно?
— Нет.
— Не вошел ли кто-нибудь?
— Я не знаю…
— Вы выскочили из окна?
— Кажется… нет! Я не знаю… Я не могу сказать.
— Однако вы чувствовали, как падал снег?
— Да… Мне кажется… я вижу, что меня окружают белые хлопья… мне кажется, что они меня ослепляют…
— Вы были в саду или на улице? Соберитесь с мыслями!
— Я ничего не помню…
— Ничего? Вы в этом уверены?
— Ничего, кроме острой боли, которую я почувствовала в груди…
— Вы не видели, кто вас ранил?
— Нет.
— Перед вами появилась вдруг тень?
— Я ничего не знаю…
— Как это странно!
Опять молчание воцарилось в комнате. Непроницаемость тайны, окружавшей это роковое приключение, расстроила всех.
Даже и Ролан смотрели на Жильбера. Тот не спускал глаз с Сабины, потом он встал, подошел к кровати, взял обе руки девушки и ласково их пожал.
— Сабина, — сказал он кротко и выразительно, — это не опасение нас огорчить, не страх возбудить мучительное воспоминание — мешают вам говорить?
— О, нет! — сказала Сабина.
— Вы знаете еще что-нибудь, кроме того, что вы нам сказали?
— Больше ничего.
— Вы были ранены неожиданно, неизвестно кем, где и как?
— Я почувствовала холодное железо… и больше ничего! Между той минутой, когда я отворила окно в маленькой комнате, и той, когда я проснулась… я ничего не помню.
— Она говорит правду! — сказала Кино.
— Совершенную правду, — подтвердил Жильбер.
В эту минуту на церковных часах пробило девять. При последнем ударе вдали раздалось пение петуха. Жильбер по-прежнему держал руки Сабины.
— Сабина! — произнес он взволнованным голосом. — Чтобы не оставалось страшных сомнений, терзающих мое сердце, клянитесь мне памятью вашей праведной матери, что вы не знаете, чья рука ранила вас.
Сабина тихо пожала руку Жильберу.
— Мать моя на небе и слышит меня, — сказала она. — Я клянусь перед ней, что не знаю тех, кто хотел меня убить.
— Поклянитесь еще, что вы не могли предполагать, что вам угрожает кто-нибудь.
— Клянусь!
— Еще поклянитесь, что вы не опасаетесь ничего и никого.
— Клянусь! Клянусь перед матерью, что я не знала и не знаю ничего, что могло бы иметь какое-будь отношение к ужасным происшествиям прошлой ночи.
— Хорошо! — сказал Жильбер.
Он наклонился и поцеловал руку молодой девушки, потом медленно поднявшись, сказал:
— До свидания.
— Вы уходите, брат мой? — сказала Нисетта, немного испугавшись.
— Я должен идти в мастерскую, милое дитя, — отвечал Жильбер.
— Я иду с тобой, — сказал Ролан.
— Нет, останься здесь. Завтра утром я приду за Нисеттой и узнаю о здоровье Сабины.
Поклонившись всем окружавшим Сабину, Жильбер вышел из комнаты и поспешно спустился с лестницы.
XVIII. КАРЕТА
Жильбер вышел из дома парикмахера Даже и пошел по направлению к улице Эшель, переходящей в площадь Карусель. Улицы были пусты, небо покрыто тучами, потеплело. Все говорило о наступающей оттепели, и снег, начавший таять с утра, превратил улицы в болото.
На углу улицы Эшель стояла карета, щегольская, без герба, с хорошей упряжью, с кучером без ливреи. Это была одна из тех карет, в которых ездили знатные люди, не хотевшие, чтобы их узнали.
Жильбер, закутанный в плащ, подошел к этой карете. Дверца отворилась. Жильбер вскочил в карету, хотя подножки не были опущены, и дверца тотчас затворилась. Кучер подобрал вожжи, переднее стекло опустилось.
— Красный крест! — сказал Жильбер.
Стекло было поднято, карета поехала, увлекаемая быстрой рысью двух лошадей. Жильбер сел на заднюю скамейку, на передней сидел какой-то человек. У кареты не было фонарей, так что невозможно было различить черты спутника Жильбера. Но одет он был с ног до головы в черное.