— Вы правы, Сабина.
— Следовательно, мы должны, Жильбер, раскрыть тайну приключения, жертвой которого я чуть было не стала, и вы говорили справедливо, когда отвечали мне: «Прежде чем стать вашим мужем, я должен за вас отомстить!»
— Будем же действовать, Сабина, чтобы приблизить минуту, которую я призываю всеми силами своей души. Теперь, когда силы к вам возвратились, я могу, не боясь усилить вашу болезнь, пробудить ваши воспоминания. Выслушайте меня, Сабина, и так как у меня одна доля с вами, позвольте мне направлять вас по пути, по которому мы должны следовать.
— Говорите, Жильбер, и не бойтесь открыть мне все ваши мысли.
— Пока вы лежали на этом мученическом одре, — продолжал Жильбер, — я перебрал в голове все возможности добраться до истины и, к несчастью, ни один способ не показался мне надежным, но тогда мне не доставало сведений, которые вы одна могли мне дать.
— Я сказала все, что знала.
— Нет, вы можете рассказать еще многое, позвольте только мне расспросить вас, милая Сабина.
Жильбер вынул из кармана небольшую тетрадь и карандаш. Каждая страница этой тетради была разделена надвое, причем одна из половинок была исписана, а другая оставалась чистой.
— В тот вечер 30 января, когда случилось это роковое происшествие, — начал Жильбер, — какой-то человек принес вам от меня письмо, сказав, что Ролан ранен…
— Да.
— Вы узнали мой почерк?
— Да.
— И мою подпись?
— Мне так показалось.
— Что же стало с этим письмом?
— Не знаю, я положила его в карман моего платья. Оно еще там?
— Нет, его не нашли. Но взяли ли вы его с собой?
— Я в этом уверена.
— Значит, его вытащили. Теперь скажите мне, узнаете ли вы человека, который принес вам письмо?
— Думаю, да.
— Запомнили ли вы, как он выглядел, его костюм?..
— Да. Это был человек высокого роста, с широкими плечами, скорее худощавый, чем полный. На нем был большой камзол, какой носят работники, темно-коричневого цвета. У него был большой острый нос и маленькие блестящие глазки…
— Его волосы, борода, брови? — спросил Жильбер, который, между тем как Сабина говорила, быстро записывал.
— Волосы длинные, густые, черные, бороды не было, брови широкие и густые; внешность угрюмая и грубая.
— Никаких особенных примет?
— Кажется, никаких… — ответила Сабина, стараясь вспомнить.
— Припомните хорошенько.
— Я вспомнила! На левой руке большой грубый шрам.
— Как вы его заметили?
— Когда мы остановили фиакр, и он подал мне руку, чтобы посадить меня, я была очень взволнована и дрожала; я подала ему руку и почувствовала этот шрам… Я совсем об этом забыла, но теперь вдруг вспомнила.
— Очевидно, шрам внутри левой руки?
— Да.
— А фиакр? Помните ли что-нибудь примечательное?
— Ничего.
— Вы не помните ни цвета кареты, ни номера ее, ни масти лошадей?
— Одна была белая…
— А другая?
— Гнедая или вороная… темного цвета — вот все, что я могу сказать.
— А кучер?
— Я на него не смотрела.
— Но когда вас повезли не в ту сторону, вы опускали переднее стекло и видели кучера?
— Нет, он был закутан в большой плащ, я ничего не увидела.
— А если бы вы сели в этот фиакр, вы узнали бы его?
— Может быть…
— А что вы видели в тот промежуток времени, когда вы вышли из фиакра, но вам еще не завязали глаза?
— Ничего — я была вне себя… Я видела большую освещенную залу с этими вельможами и дамами.
— Об этом я уже знаю все, Сабина, и скажу вам то, чего не знаете вы. Вы были в маленьком особняке на улице Сен-Клод; за столом было семеро мужчин и четыре дамы.
— Так! — вскричала Сабина. — Как вы это узнали?
— Я узнал все, что относилось к ужину, от женщины, которая находилась в маленькой гостиной, когда вы пришли в себя.
— Вы видели ту женщину?
— Да, я нашел ее и принудил говорить.
— Но она должна знать все.
— Она знает не больше вас. Вас похитили не те, у которых вы были, — я в этом уверен. Вас привезли туда, но вас там не ждали.
— Кто же меня привез?
— Вот этого-то я не смог узнать, и никто в особняке на улице Сен-Клод — ни хозяева, ни гости, ни слуги — не знает.
— Но что вам известно?
— Все вплоть до той минуты, когда вы выскочили из окна.
— А!
— А вы, Сабина, вспоминаете ли что-нибудь теперь, возвратилась ли к вам память?
— Нет, Жильбер, с той минуты, как я прыгнула из окна, я ничего не помню. Наверно, у меня был припадок помешательства.
— Ничего, совсем ничего?
— Холодное железо, — сказала Сабина, побледнев, — я его почувствовала, и теперь как будто еще чувствую.
— Но того, кто вас ранил?
— Я его не видела.
— Как странно! Сабина, — продолжал Жильбер после некоторого молчания, — вечером, когда через несколько часов после этого происшествия я увидел вас окровавленную, бледную, молчаливую и ничего не видящую, я думал, что вы умираете. Мои глаза, блуждавшие по комнате, остановились на вашем окровавленном платье, лежавшем между камином и этим маленьким шкафчиком, который тогда был открыт. Повинуясь скорее инстинкту, чем рассуждению, — потому что я тогда не рассуждал, — я схватил эту одежду и спрятал ее в шкаф, а ключ от него забрал. Этот ключ с тех пор был со мной — вот он, — и шкаф не открывался. Хотите, чтобы я отпер его, Сабина? Хотите рассмотреть со мною платье, которое на вас было в ту ночь?
— Оно здесь? — спросила Сабина, указав на шкаф.
— Однако, Сабина… Может быть, лучше подождать…
— Нет, нет! Отоприте этот шкаф и возьмите платье. Я буду тверда, Жильбер, я это чувствую.
Жильбер подошел к шкафу.
XXII. ВЗГЛЯД
Отворив шкаф, Жильбер вынул одежду, которая была на Сабине в тот страшный день.
— Подайте ее мне, — сказала молодая девушка, — я хочу рассмотреть сама.
Нравственная энергия как будто придала ей силы. Она привстала на постели и прислонилась к изголовью.
— Вот платье, — сказал Жильбер.
Сабина взяла его. Юбка была цела, корсаж разорван и запачкан кровью. Жильбер рассмотрел с величайшим вниманием все платье по частям, вывернул карманы, приподнял каждую складку.
— Нет ничего такого, что могло бы нам помочь, — сказал он.
Все другие предметы одежды были рассмотрены так же тщательно. На стуле возле кровати остались башмаки и чулки.
— Один чулок разорван, — сказал Жильбер, — есть у вас царапина на ноге?
— Не знаю.
— Вот тут, повыше, разорвано еще.
— Действительно.
— Другой чулок цел. Сабина, следовательно, у вас должна быть рана на ноге.
— Я не знаю.
Она вытянула правую ногу из-под одеяла.
— Да! В самом деле! — с живостью сказал Жильбер. — Вот шрам, на том самом месте, где разорван чулок. Второй шрам на икре, он больше.
Жильбер поспешно взял со стула башмаки.
— Правый башмак был разорван чем-то острым, — сделал он вывод. — Подошва прорезана. Значит, вы наступили на что-то, что ранило вас?
— Я не помню.
Жильбер вертел и переворачивал обувь, рассматривая ее чрезвычайно внимательно.
— Не ранили ли вы себя, когда выскочили из окна в павильоне на улице Сен-Клод? — продолжал он. — Вообще-то, скорей всего — нет, потому что чулок разорван не снизу вверх, и, падая, вы не повредили бы ногу в этом месте.
— Да, точно.
— Дайте мне этот башмак… Может быть, он мне понадобится.
— Ах, — сказала Сабина с болезненным вздохом, — как объяснить это ужасное происшествие?
— В вашей прошлой жизни ничего не может навести вас на след?
— Кажется, нет, Жильбер.
— Не питал ли кто-нибудь к вам ненависти?
— О, нет!
— Не был ли кто-нибудь влюблен в вас?
— Я любима моим отцом, братом, Нисеттой и вами.
— А другими?
— Я никогда этого не замечала.
— Вы молоды, хороши собой, очаровательны и должны были внушать страсть…
— Что же вы предполагаете, Жильбер?
— Что какой-нибудь отвергнутый обожатель, какой-нибудь бездушный негодяй, чтобы отомстить за ваше презрение, захотел погубить вас… Вспомните хорошенько, Сабина!
— Я пытаюсь, Жильбер, и ничего не нахожу; не могу найти. Я всегда принимала так холодно нежные слова, нашептываемые мне, я так мало обращала внимание на тех, кто хотел меня прельстить, говоря со мной о любви, что я ни о чем таком не помню совершенно.
— Вы никогда не натыкались ни на чей угрожающий взгляд?
Сабина вздрогнула, как будто ее ударило током.
— Да, — сказала она, — это было два раза.
— Где и как?
— Первый раз в театре; я была с моим отцом.
— Давно?
— Год тому назад…
— До того или после того, как я увидел вас в первый раз?
— После, — ответила Сабина, несколько покраснев, — потому что я держала в руках букет фиалок, который вы мне подарили накануне.
— Что же было?
— Нам было очень весело, когда, повернув голову, чтобы рассмотреть зрителей, я заметила в партере напротив нас человека, сидевшего спиною к сцене и пристально смотревшего на меня. Сначала я не обратила на это особого внимания, но этот человек оставался все в том же положении, устремив на меня взгляд. Эта настойчивость надоедала мне.
— Как выглядел этот человек?
— Высокого роста, крепкого сложения, с мрачной физиономией и одетый, как дворянин.
— Вы узнаете его, если увидите?
— Да.
— А после этого вы его видели?
— Только один раз.
— Где?
— В саду Тюильри.
— Давно?
— За несколько дней до той ужасной ночи.
— Но вы мне ничего не сказали, Сабина, вы мне не говорили об этом человеке.
— Что я могла сказать? Мы встретились в Тюильри; он опять посмотрел на меня очень пристально, потом ушел, не сказав ни слова.
— К вскоре после этой встречи случилось ужасное происшествие…
— Дня через три.
— Вы не знаете, кто этот человек?
— Нет.
— Он был один?
— Да.
— Вы никогда не получали никаких писем, о которых не сообщали бы вашему отцу?