— Для меня, — продолжал граф Морен, — это Симон Вольф, жид, и ему шестьдесят лет.
— А для вас, Пизани? — спросил король.
— Для меня это граф Белламаре, и ему пятьдесят лет.
— А я уверен, что это незаконный сын вдовы Карла II Испанского и богатого мадридского банкира, — сказал герцог Сантарес. — Он был тайно воспитан в Байоне, и ему купили поместье Монферра, чтобы сделать его маркизом. Ему только тридцать лет.
— А я могу утверждать, — продолжал барон Стош, — что это сын Ротенгема, мюнхенского купца, который перед смертью купил для своего сына баронство Шенинг.
— Это путешественник, — сказал барон Эймар, — и ему как минимум пятьдесят лет.
— Кто бы он ни был, — высказался лорд Гэй, — а он, рискуя, спас мне жизнь, убив тигра.
— Морпа прав, — сделал вывод король, — этот человек удивительно разыграл нас, но посмотрим, как он справится с бриллиантом. Теперь, милостивые государыни и государи, так как случай позволил вам узнать, что я здесь, я прошу уважить мое инкогнито до конца бала.
Сделав любезный знак рукой окружавшим его, король в сопровождении Ришелье и Таванна вернулся в бальный зал, где оживление достигло высочайшей степени.
XXXIV. НИМФА
В бальной зале было два больших камина, украшенных бронзовыми кариатидами и аллегорическими фигурками. На камине справа был портрет Людовика XV во весь рост, подаренный городу королем девять лет тому назад, в 1736 году. На втором камине — другой большой портрет, работы Ванлоо 1739 года, представлявший короля сидящим на троне и принимающим поздравление от купеческого старшины и его помощников по случаю заключения мира. Напротив были окна фасада, выходящего на Гревскую площадь. Между этими окнами, в числе других картин, висела картина, представлявшая вступление Генриха IV в Париж. Под этой картиной деятельный и умный купеческий старшина, чтобы сделать сюрприз королю, велел поставить, пока Людовик XV сидел в Гостиной цветов, эстраду, покрытую бархатом, золотом и шелком. На этой эстраде поставили пятьдесят самых хорошеньких девушек, женщин и вдов, каких только могли найти на бале. В этой свежей корзине очаровательных лиц не было ни одного костюма, который был бы похож на другой. Это разнообразие костюмов было чрезвычайно живописно. Под эстрадой поставили музыкантов. Купеческий старшина ждал, когда король ступит за порог Гостиной цветов, чтобы подать сигнал музыкантам.
Наконец Людовик XV вышел, по-прежнему в маске и в костюме, представлявшем дерево тис. Очаровательное зрелище на эстраде заставило его забыть сцену с чародеем и вызвало другие мысли. Людовик XV превратился в тонкого знатока женской красоты. Он медленно обвел взором эстраду, рассматривая каждое привлекательное личико, краснеющее от внимательного взгляда.
А вокруг гремела музыка, и вертелись танцующие. Людовик XV наслаждался этим зрелищем, совершенно новым для него, как вдруг прелесть всего происходящего еще более возросла для него благодаря новому явлению.
От стоящей неподалеку группы в богатых костюмах из серебряной и золотой парчи отделилась нимфа со светло-русыми развевающимися волосами, с гибким станом, с колчаном за плечами, с округлыми белыми ручками и маленькими ножками, размахивая стрелой с золотым наконечником и блестящими перьями. Хорошенькая нимфа была в маске, но сердце короля забилось. Против своей воли, повинуясь чувству, в котором не мог дать себе отчета, он приблизился к нимфе, проходившей мимо него.
— Прелестная нимфа, — произнес он, — счастливы те, кого вы пронзите своими стрелами! Раны смертельны?
— Прекрасный рыцарь, — ответила нимфа, — я скупа на свои стрелы и не хочу никому доставить счастье умереть от них.
Людовик XV взял нимфу за белую руку и нежно увлек ее к Гостиной цветов.
— Как! — сказал он. — Разве вы боитесь быть любимой?
— У Дианы сердце бесчувственное, эта гордая богиня насмехается над муками любви.
— А вы ее ученица?
— Да.
— Надо изменить предписаниям вашей учительницы, потому что было бы прискорбно, если бы с таким очарованием соседствовала такая жестокость…
— Ах! Не все красавицы, встречаемые в лесах, дали обет в равнодушии, — ответила хорошенькая нимфа, улыбаясь и показывая ряд жемчужных зубов.
— В самом деле? И вы принадлежите к их числу?
— Какое вам до этого дело?
— Дело в том, что вы прекрасны и очаровательны, а в соседстве с очарованием и красотой равнодушие — опасный яд.
— Зато это залог счастья.
— Не говорите этого!
— Разве лучше думать и не говорить, чем говорить то, что думаешь?
— Скажите мне, хорошенькая нимфа, неужели убийственное наслаждение охотой приводит вас и ваших подруг в глубину лесов?
— Не всегда… среди нас есть одна, которую в лес влечет совсем другое чувство.
Беседуя таким образом, король и нимфа дошил до Гостиной цветов и сели на мягкий диван. Ко роль по-прежнему держал нимфу за руку.
— Та, о которой вы говорите, — продолжал он, — может быть, нежная Венера, отыскивающая под свежей зеленью какого-нибудь нового Адониса.
— Мне так кажется.
И нимфа слегка вздохнула.
— Адониса? — спросил король.
— Почему? Какое несчастье?
— Потому что между нимфой и прекрасным Адонисом расстояние слишком велико…
— Расстояние?
— Которое невозможно преодолеть.
Она вздохнула в третий раз.
— Ничего нет невозможного! — с жаром сказал король. — Всякое расстояние исчезает, когда любовь расправляет над ним свои крылья.
— Увы! Любовь поднимается слишком высоко, — ответила хорошенькая нимфа, — но она не доходит до трона.
— До трона! — повторил король. — Что я слышу?
— Молчите! — сказала нимфа в большом замешательстве.
— Почему я должен молчать?
— Потому что этого никто не должен знать.
— Даже я?
— Оставьте меня!
Она хотела встать, но король нежно удержал ее.
Они были в это время одни в Гостиной цветов.
— Скажите мне только, — продолжал король, — в какой части земли можно встретить эту очаровательную нимфу?
— О! Нет никакой надобности обращать ваше внимание на другое полушарие. Редко Адонис может пробегать по лесу в окрестностях Парижа без того, чтобы очаровательная нимфа не явилась ему… Но, однако, есть одно место, которое она предпочитает…
— Как оно называется?
— Сенарский лес.
— Сенарский лес! — с жаром повторил король. — Но не употребляйте во зло волнение, которое я испытываю. В этом лесу я встретил привлекательную женщину, которая заставила забиться мое сердце от любви и надежды…
— Молчите! Молчите!
— О! — продолжал король с еще большей нежностью и воодушевлением. — Скажите мне, знаете ли вы очаровательную амазонку Сенарского леса, которая при каждой охоте является в различных образах?
— Да, я ее знаю.
— Близко?
— Очень.
— Сделайте милость, — попросил король, целуя руку нимфы, — снимите маску.
Молодая нимфа стояла напротив короля спиной к двери. Быстрым движением она сняла маску, закрывавшую ее лицо.
— Это вы! — произнес король, любуясь прелестными чертами незнакомки из Сенарского леса. — Так это правда…
Он встал и снял свою маску.
— Король! — сказала нимфа с выражением очаровательного страха. — Ах! Он знает все!..
И убежала из залы. Король, покраснев от удивления, удовольствия и волнения, бросился за ней, не надев даже маски. Нимфа исчезла в толпе, но из руки ее выпал носовой платок, обшитый кружевами. Двадцать рук опустились одновременно, но Людовик XV оказался проворнее всех своих придворных и схватил тонкую батистовую ткань, потом, так как он не мог достать рукой до хорошенькой нимфы, он осторожно бросил ей платок. В этом вежливом движении, чисто французском, придворные увидели восточный умысел.
— Платок брошен, — сказал Ришелье.
— Платок брошен! — повторило с десяток голосов.
Через десять минут весь зал говорил: «Платок брошен», и мадам Рошуар, рассчитывавшая зажечь в сердце короля истинную страсть, упала в обморок от горя, что не достигла своей цели; лица многих других покрылись мрачными тучами, и вскоре все произносили одно имя — одни с восторгом, другие — с завистью, бешенством и презрением.
Это имя было мадам Ле Норман д’Этиоль.
Оставив короля, она из тонкого кокетства тут же уехала с бала.
XXXV. МЕРКУРИЙ
Король посадил Ришелье в свою карету. Они были одни. Король возвращался в Версаль. Дорога была длинная, и разговор можно было вести не спеша.
— Любезный герцог, — говорил влюбленный король после ряда рассказов и описаний, — вы видите, что я в восторге.
— Я очень рад, государь.
— Я не хочу отрицать этого! Я в восхищении, я влюблен! Сердце мое трепещет… Словом, я болен… совершенно болен от любви…
— Успокойтесь, государь, скоро в наших руках будет лекарство от этой болезни.
— Вы так думаете, друг мой?
— Я это знаю наверняка.
Король с сомнением покачал головой.
— Мне кажется, это трудно, даже очень трудно, — сказал он.
— Почему? — спросил Ришелье.
— Говорят, что д’Этиоль без ума от своей жены.
— Тем лучше.
— Как?!
— Тем легче будет его обмануть.
— А если он любит свою жену?
— В таком случае нужно сделать его зрение плохим.
— Все-таки я боюсь, чтобы он не наделал шума.
— Есть средство не слышать его, когда он захочет говорить.
— Какое средство, друг мой?
— Оно состоит в том, чтобы доказать ему, что ему совершенно необходимо отправиться в путешествие, чтобы поправить свое здоровье.
— Что вы! Послать его в изгнание…
— Нет, государь, просто прокатиться: эта прогулка будет даже приятной… предписана доктором… Он, должно быть, болен, бедняжка, ему необходимо лечиться.
— Вы большой повеса, герцог Ришелье! — с восторгом сказал король.
Герцог поклонился.
— Я преданный слуга вашего величества, — ответил он.
— Итак, вы думаете, что мадам д’Этиоль не отвергнет меня?
— Я думаю, что она с нетерпением ждет, когда вы предложите ей вашу любовь.