— Здесь, — прибавил Беррье, улыбаясь, — есть одно замечание, доказывающее, что наши агенты — люди действительно ума необыкновенного: после первой фразы: «Ужин был очень веселым», поставлено многоточие и прибавлено: «Я считаю обязанностью выйти в этот момент из малых апартаментов и задернуть над моим рапортом занавес тайны».
Фейдо улыбнулся.
— Деланд вовсе не глуп, — сказал он.
— Я продолжаю, — сказал Беррье, переводя глаза на рукопись:
«Рассветало, когда герцог потребовал карету. Король, видимо, был раздосадован необходимостью этого отъезда и высказал это в таких выражениях, что вселил радость в сердце мадам д’Этиоль и вызвал краску на ее лице. Король потребовал обещания, что скоро будет новое свидание. Герцог и мадам д’Этиоль сели в карету в ту минуту, когда бледная зимняя Аврора заставила побелеть вершину деревьев парижской аллеи. Если ужин был веселым, то возвращение должно было быть печальным. Сен-Жан, доверенный слуга герцога, рассмотрел, что происходило внутри кареты, через щель, которую он сделал в карете, и которая оказывает ему большие услуги. При отъезде не произнесли ни слова. Герцога можно было извинить: повеса мало что может сказать женщине, когда между ними стоит непреодолимая преграда. Несмотря на свою любезность, герцог положил голову на подушку кареты и спокойно заснул. Мадам д’Этиоль прислонилась к другой и сделала то же самое. Сон был так глубок, что Сен-Жан почтительно должен был прекратить его по приезде. Он кашлянул, заговорил и, наконец, должен был дернуть герцога за рукав. Эйлали, горничная, ждала у калитки сада. Мадам д’Этиоль возвратилась домой, не возбудив ни малейшего подозрения.
В полдень д’Этиоль пожелал видеть свою жену — его впустили. „Как вы провели ночь?“ — спросил он (не обвиняйте меня, монсеньор, что я приукрашиваю: я передаю точные слова Эйлали). „Хорошо! — ответила мадам д’Этиоль. — Со вчерашнего вечера я чувствую себя лучше“. Муж возразил: „Вы кажетесь, однако, немного бледной“, на что она отвечала: „Это последствия кризиса“. Он встревожился: „Эти кризисы, может быть, слишком сильны, надо стараться их предупредить“. Она пообещала впредь принять меры предосторожности. Затем д’Этиоль пожаловался, что очень плохо себя чувствовал почти всю ночь. Мадам поинтересовалась, что с ним случилось. „Вчера вечером я ужинал с друзьями… Я чувствовал себя очень хорошо, у меня был прекрасный аппетит, но этот Морлиер заставил меня слишком много пить“, — отвечал он. „Фи!“ — сказала мадам д’Этиоль, презрительно отвернувшись. „Милая моя, это совсем не то, что вы думаете…. У меня вдруг начались боли в желудке. Я думал, что у меня воспаление“, — пришлось оправдываться тому. Они посоветовали друг другу полечиться. „У меня болезнь скоро пройдет, если я останусь в своей комнате целую неделю и не буду принимать никого“, — сказала мадам д’Этиоль. „Целую неделю! — вскричал муж. — Это очень долго!“ Она отвечала: „Надо уметь терпеть. Мне необходим абсолютный покой, и я предупреждаю, что моя дверь будет часто заперта“. Тот сдался: „Увы! Милая Антуанетта, я буду в отчаянии, но прежде всего берегите себя. Я сам буду отдыхать целый день, потому что сегодня вечером я опять ужинаю с этим воплощением дьявола, Морлиером, который приедет за мною и обещал еще лучший ужин, чем вчера“. Мадам согласилась: „Ступайте и отдохните!“
Д’Этиоль простился с женой. Сегодня вечером мадам д’Этиоль опять поедет в Версаль с герцогом».
— Этот рапорт очень точен и умно составлен, — сказал начальник полиции.
— Послушайте теперь рапорт Леду, — продолжал Беррье.
«Турншер, чтобы избежать огласки и не дать повода племяннику поднять шум, отправил д’Этиоля в Лион под предлогом чрезвычайно важного дела.
Норман д’Этиоль отправился в дорогу в три часа пополудни. Он приехал в Лион очень быстро, потому что на дороге были приготовлены сменные лошади, и отправился к маркизу де Ла-Валетту, главному контролеру провинции. Кавалер де Ла-Морлиер захотел проводить д’Этиоля до Масона, чтобы, как он говорил, заставить его во время путешествия оценить превосходные качества бургундских вин».
— Он в хороших руках, — сказал, улыбаясь, начальник полиции.
— Вот третий рапорт, Армана. В нем говорится, что вчера вечером мадам д’Этиоль, став свободной после отъезда мужа, уехала в Версаль с герцогом Ришелье и…
— И?.. — спросил Фейдо, видя, что Беррье остановился.
— Она еще там, — прибавил секретарь.
Наступило молчание.
— Что вы думаете об этом, Беррье? — спросил начальник полиции.
Секретарь приблизился к своему начальнику и посмотрел ему прямо в лицо.
— Вы хотите, чтобы я был откровенен? — сказал он.
— Да, — ответил Фейдо.
— Каково бы ни было положение дел, есть способ хорошо закончить его. -
— Какой?
— Вести двойную игру, тогда непременно выиграешь.
— Каким образом?
— Из двух одно: или мадам д’Этиоль станет фавориткой, заменит герцогиню де Шатору и будет всемогущей, или любовь, вызванная ею, будет мимолетна.
— Очевидно, будет или то, или другое.
— В первом случае мы должны действовать как можно скорее, чтобы заслужить ее признательность, во втором — всякое содействие будет, напротив, очень опасно.
— Я согласен с вами! Какое средство предлагаете вы, чтобы избежать этой опасности?
— Средство очень простое. Предоставьте мне действовать на стороне мадам д’Этиоль от моего имени. Очевидно, что если ее будущее будет блистательно, она вознаградит меня впоследствии, потому что я могу теперь оказать ей самые важные услуги, уведомляя ее обо всем, что могут говорить в городе и при дворе, предохранив ее, таким образом, от ловушек, расставляемых ей. Ей нужна твердая рука, чтобы вести ее к цели, потому что она честолюбива — это видно — и мечтает о всемогуществе. Я помогу ей и буду считаться ее приверженцем. В случае вашей немилости и моего успеха я обещаю вам более блестящее положение. Если, напротив, я потерплю неудачу, вы обязуетесь покровительствовать мне. Хотите сделать так?
— Будем говорить еще яснее, — сказал Фейдо де Морвиль. — Если мадам д’Этиоль станет фавориткой, вы надеетесь со временем стать начальником полиции?
— Да, я в этом признаюсь.
— Какое вознаграждение буду иметь я?
— Какое вы хотите?
— Я променяю свое место только на главное интендантство.
— На лангедокское, например. Это ваша родина.
— Это было бы для меня удобнее всего, но я приму и провансальское, потому что моя жена родом из Марселя.
— Если я обрету успех, я обязуюсь употребить все силы, чтобы исполнить ваше желание, и даю вам слово, что приму ваше место только после вашего назначения.
— Это решено, любезный Беррье. Вы можете доверять мне, как я доверяю вам. Теперь, если вы потерпите неудачу, что я должен сделать для вас в этом случае?
— Помочь получить мне место главного откупщика. Я хочу заняться финансами. Турншер будет в восторге от моего покровительства и сам будет мне покровительствовать.
— Ну, я даю вам слово, но я убежден, что вы преуспеете.
— Так повидайтесь сами с мадам д’Этиоль.
— Нет.
— Неужели не верите ее успеху?
— Я не верю моим успехам в управлении полицией. Вот уже год, как мне ничего не удается. Дело Рыцаря, принимающее необычайный размах, чрезвычайно повредило мне в глазах короля… Я понимаю неудовольствие его величества…
— Да. Это дело становится непонятным. Что значит опять это исчезновение девушек?
— Дочери Даже и невесты его сына? Две молодые девушки, в судьбе которых король принимает участие — он каждой сделал подарок, — в ту же самую ночь похищены, и никак нельзя узнать, куда они девались! Честное слово, есть от чего сойти с ума!
Дверь кабинета отворилась.
— Монсеньор д’Аржансон, — доложил лакей.
— Министр, — с живостью сказал Фейдо, вставая. — Все, о чем мы говорили, решено? — обратился он к Беррье.
— Да, если согласны вы, — ответил секретарь.
— Я согласен.
— Тогда будем действовать. Я оставляю вас и иду к мадам д’Этиоль.
— Ступайте и действуйте.
Министр вошел, Беррье низко поклонился и вышел.
XXXIX. КОРОЛЬ НЕДОВОЛЕН
Когда дверь затворилась, д’Аржансон пристально посмотрел на начальника полиции.
— Любезный Фейдо, — сказал он, — с сожалением должен сообщить, что я принес вам дурное известие.
— Я этого жду, — ответил Фейдо.
— Король поручил мне высказать вам свое неудовольствие. Епископ Мирпоа приезжал сегодня утром просить короля возвратить свободу мнимому Рыцарю Курятника, которого вы удерживаете, и король отдал мне приказание выпустить из темницы каноника Ронье.
— Но возвратить свободу этому человеку, личность которого точно не установлена, значит, подвергнуться осуждению публики и опозорить полицию публичным признанием бессилия!
— Этого требует король.
— Как! Я должен признаться, что не арестовал Рыцаря Курятника, когда это известие распространилось повсюду, и в Париже водворилось спокойствие?
— Арестуйте Рыцаря!
— Каким образом?
— Если бы я это знал, я давно бы сообщил вам об этом.
— Черт побери! — сказал Фейдо с выражением глухой ярости.
— Вы получили сведения о похищении молодых девушек?
— Никаких.
— Это случилось три дня назад ночью во время бала?
— Именно. Все поиски были напрасны, а между тем я сделал все, что только можно было сделать.
— Сабина Даже, дочь королевского парикмахера, была опасно ранена месяц тому назад и похищена две ночи назад, а вы, начальник полиции, ничего не можете узнать!.. Это недопустимо!
— Однако это так.
— Король не может этого допустить.
— Меня обвиняют в небрежности или в неспособности?
— Нет, но король хочет знать… А об этом исчезнувшем агенте, которого судил и приговорил к казни Рыцарь, вы имеете сведения?
— Мне ничего не удалось узнать.
— А объявление награды, обещанной тому, кто отправил к вам письмо?
— Оно оказалось безрезультатным.
— Не приходил никто?