— Эй, кто еще держит? Четыре против четырех?
— Я, — отвечал длинный Флорин.
— Я! Я! — послышалось со всех сторон. Всякий вынул свои кости, ставил четыре каролина или равное количество серебра. Перед игрой выпили еще по стакану венгерского.
Леопольд не особенно любил такое провождение времени, но сейчас он не был против него.
При померанских дворах не было в обычаях этой игры, но при немецких — играли в кости очень часто. Даже серьезный Мансфельд не отказывался и, из вежливости к хозяину, иногда играл в кости. Леопольд не видел ничего предосудительного в деле, которым занимались высокие господа.
— Давайте восемь, господин, — воскликнула весело Катя, приготовившись бросать. — Я у них очищу карманы-то!
— Ну, это мы еще посмотрим, моя милая! — возразил Флорин! — Ты еще никогда не выигрывала!
— Ба! Я играю на деньги господина фон Веделя: они счастливы. Ну, на счастье! — Она бросила.
— Шесть раз шесть! Черт возьми, она выиграла! — воскликнул Оедо. — Отлично!
Катя собрала выигрыш.
— Ха, ха, восемьдесят золотых монет! Половина ваша, господин!
Ловко и скоро разделила она деньги и поставила снова четыре монеты. Другие последовали ее примеру.
— Теперь я бросаю! — заметил Оедо. — Не всегда тебе будет улыбаться счастье!
Игра началась снова. Леопольд, хотя не играл сам, следил с большим вниманием. Оедо бросил двадцать четыре, остальные меньше, больше всех, именно двадцать шесть, оказалось у Мюмингена.
— Бросайте теперь, господин! — обратилась Катя к Леопольду.
— Нет, нет! Я не умею, бросайте вы!
— Ну, хорошо! Тридцать! Я беру опять.
— Все святые, — воскликнул красный. — Уж не желает ли она остричь нас догола!
— Ведь ты, Катя, можешь платье обшить золотом!
— Не надо, господин! — возразила она. — С меня довольно и этого, полноте шутить-то! Мне турки скоро доставят платье. Ставлю сорок каролинов против четырех.
— Черт возьми, да она делается благородной! — удивился дон Ефра. — Господин Ведель, она приняла от вас не только деньги, но и ваше дворянство.
— Ну, и я для шутки поставлю четыре монеты, — засмеялся младший сын Иоанны.
Кругом зазвенели кости: четыре, десять, двенадцать и т. д. Больше тридцати двух никто не бросил. Дошла очередь до Леопольда.
— Возьмите мои кости, у вас нет своих, — сказала Катя.
Он бросил тридцать шесть.
— Он выиграл! — воскликнули все.
— Господин, вы выигрываете не только в опасности, но также и в игре! — воскликнул живо Флорин.
— Недостает еще одного, чтобы вы были счастливы в любви и славе, тогда никто не сравнится с вами!
Это замечание было неприятно Леопольду, оно напоминало ему о несчастной любви. Ведель, как человек богатый, не хотел отнимать денег у людей, по-видимому, живших только на одно жалование. Он сказал:
— Я играю не для выигрыша, лейтенант, но как вежливый гость дона Оедо. Вот весь мой выигрыш восемьдесят каролинов прежних и сто двадцать теперешних! Я покажу вам, как отвернется от меня счастье! Двести против четырех.
— Все святые, — сказал Оедо. — Это графская игра. Если бы не обидел этим вас, то я прекратил бы ее. Вам начинать, лейтенант.
Игра становилась интересной, азарт появился на лицах всех. Катя ушла за стул Флорина. Он бросил пятнадцать. Кругом раздался радостный смех. Некоторые бросили немного больше, а другие меньше. Двадцать пять было самое большое число.
— Генерал, — обратилась Катя к Мюмингену, — если вы бросите немного, счастье останется верным господину Веделю.
Генерал бросил — тридцать шесть.
— Самое большое число! — Оедо запрыгал.
— Вы можете теперь бросить только ровное число, и вам обоим придется переигрывать.
Сильно бросил Леопольд — двадцать.
— Проиграно, — засмеялся Мюминген. — Теперь мое.
Весь выигрыш Леопольда он загреб себе. Ведель не говорил, лицо его раскраснелось, и он залпом осушил стакан вина.
— Начнем опять ставить четыре против четырех, — сказал Оедо. — Игра слишком напряженна и дорога. Мы так скоро очистим карманы.
— Вы можете играть, господа, как хотите, — возразил Мюминген. — Ставьте по четыре, а я должен нашему гостю и новому товарищу тройную ставку, как говорят итальянцы. Не желаете ли поставить двести каролинов против моих двухсот?
— Ого, генерал! — Оедо подпрыгнул. — Как рыцарь я ставлю ту же сумму. Согласны, господин Ведель?
— Конечно! — воскликнул возбужденный Леопольд. — Я никогда не отступаю.
— Вот это накал! — закричал Флорин. — Стоит шестьсот восемьдесят каролинов! Кто возьмет этот жирный кусок?
Леопольд поспешно вынул мешок с деньгами и отсчитал двести золотых. Влияние выпитого вина, новая, доселе неизвестная ему прелесть игры, презрение к деньгам, гордое желание показать свое положение, — все это вместе заставило его броситься в игру, последствия которой трудно было предугадать.
На этот раз Леопольд проиграл Оедо, но не остановился на этом. Он поставил еще и снова проиграл, желание воротить проигрыш возросло у него до мучения! Достойный сожаления в эту минуту, он продолжал играть, пока через полчаса не лишился всех денег и обеих лошадей.
— У меня нет ничего больше! — Леопольд встал, покачиваясь, и схватил себя за голову, кругом все завертелось.
— Perdida! — засмеялся Оедо, не в состоянии больше удержаться, — померанский дурак обобран!
Взрыв смеха и восклицаний последовал за словами испанца. Леопольд выпрямился и побледнел, — эта насмешка сразу отрезвила его.
— Что вы осмеливаетесь говорить? Вы обобрали дурака из Померании? Вы, значит, ложью и мошенничеством отняли мое имущество. После этого вы не солдаты, а подлецы! Я сейчас вырву у тебя мои деньги, несчастный! — Он вытащил шпагу.
Последовал общий взрыв ярости. Кругом обнажили шпаги, и Ведель сделался бы непременно жертвой своего безрассудства, но его спасла женщина, пробравшаяся среди сражающихся и прикрывшая его своим телом. То была Десдихада, черная наездница.
— Что здесь случилось? — воскликнула она решительно. — Вы отобрали у него все в игре, я это вижу! Но вы, Оедо, расставили ему западню!
— Безумная, старая ведьма! — прошептал Мюминген. — Он сам согласился играть. Кто же его просил мешаться в наше дело?
— О да, вы постоянно так заманиваете. Оедо, я требую, чтобы вы возвратили господину все его деньги. Все деньги. Вам ведь известно, что я могу не только быть хорошей, но также и беспощадной. Деньги сюда, я говорю!
— Ни одного талера, пока я жив! — отвечал Оедо. — Слушай, он сам проиграл все свое имущество.
— Ну, хорошо! Мне жаль вас, господин, — обратилась Хада к Леопольду. — Идите отсюда. Благородный человек не должен оставаться среди мошенников и всякого сброда, от которого бежит даже слуга.
— Попридержи свой язык, проклятое сатанинское мясо! — загремел Мюминген и ударил палкой по столу.
— Как ты смеешь говорить это, несчастное творение, — прошипел Оедо. — Смеешь ли ты позорить мою благородную кровь за долголетнее доверие к тебе!
— Ха, ха, твоя благородная кровь, Ефраим! Не хочешь ли, я назову твое испанское родовое дерево?
Оедо взбесился.
— Однако довольно о пустяках. Успокойтесь, добрый господин Ведель. Что же это, Хада, ты так человечно относишься к нему? Ха, ха, мы ограбили высокомерного дурака, и он теперь не может быть рыцарем и даже пешим воином. Она справедлива, добрый померанец, вы попали в среду мошенников, деньги же ваши проиграли, хо, хо, профосу и палачу. — При этом он указал на красного. Сами же вы останетесь также у нас, мы обыкновенно так вербуем новых мошенников, мой милейший осел. Тебе же, старуха, очень благодарен за рекрута.
— Лучше бы я погиб! — воскликнул Леопольд от ужаса, прижимая руки к лицу.
Раздался дикий взрыв смеха.
— Стоит мне захотеть, и я сегодня же отомщу вам, Оедо, и даже вам, профос. Я знаю всю твою позорную жизнь, Ефраим. Ты скоро узнаешь, почему я прежде была привязана к тебе.
— Ну, молчи, старая ворона!
— Хорошо! — Она вынула из полы старого сюртука кожаный кошель и угрожающе бросила его на стол. — Вот твои сокровища, которые хранились у меня, а здесь, — она вынула мешок, — тысяча крон. Хочешь их взять за этого господина?
— За Леопольда? — захохотал дон. — Бери его тотчас же, ведьма. Осел не стоит тысячи крон, поэтому я прибавляю тебе и его слугу. Но лошадей я не отдам, он их проиграл!
— Я их и не требую. Не вешайте головы, молодой человек. Я приведу вас к людям, достойным вас. — Она взяла руку Веделя. — Тебе же, Ефраим, — она сделала угрожающий жест против Оедо, — говорю на прощание: конец как Манассии и его жены в Сарагоссе!
— Бог Авраама! Иисус Мария! — воскликнул апокрифический дон и стал отмахиваться руками от ужасного воспоминания, которое в виде призрака показалось перед его глазами.
Леопольд оставил этот вертеп в состоянии, среднем между отупением и удивлением. Таинственная женщина увлекла его.
Женщина, спасшая нашего героя в таком беспомощном положении, поспешно тащила его из этой части лагеря. Леопольд совершенно ничего не видел среди темноты и дыма лагерных костров, пораженный неожиданным событием, невольно шагал он за спутницей к тому месту, где стояли бывшие его лошади. Около них находился поляк, а недалеко от него на сене сидел печальный Николас Юмниц. Снова проснулся в Леопольде стыд за легкомысленный поступок при виде своего прекрасного коня.
— Бедное животное, — простонал он, — каким жалким образом мы расстаемся с тобой! — юноша потрепал лошадь и поцеловал ее в морду. — Безумный, я проиграл своего любимого коня!
— Раскаяние ваше пришло слишком поздно, молодой господин, — заметила ему старуха. — Позовите слугу и перейдем скорее через подъемный мост, пока его не сняли.
— Идем, Николас. А ранец также проигран?
— Единственное, что я спас от мошенников. — С этими словами Юмниц вытащил ранец из-под сена.
— Благодарение Богу!
— Идите же! — воскликнула нетерпеливо старуха. — Aya, Carrannon! — Она схватила и потащила Леопольда вперед. За ними следовал с ранцем на плечах Юмниц, а навьюченный клеппер бежал, как собачонка, около Хады.