— Канцлер и его брат взяли десятидневный отпуск, чтобы праздновать свадьбу сестры с белокурым кремцовским медведем. Они завтра едут.
— Я чувствую, что должно происходить в вашей душе, и жалею вас!
— Это мне мало помогает. Жалобы и ненависть теперь бесполезны. Я совершенно обезоружена!!
— Тем более жалею я, что вы не можете победить эту ненависть, которая, как червь, гложет ваше сердце и, наконец, затронет и вашу красоту, так удивительно сохранившуюся до сих пор! Остерегайтесь этого, барышня!
— Ты справедлива! Но я еще все была так глупа и надеялась, что мне удастся отомстить Эйкштедтам и этому ненавистному Веделю! Он скоро будет держать ее в своих объятиях, и тогда все кончено!
— Я имею свое мнение касательно ваших чувств.
— Какие же?
— Причина вашей ненависти — любовь!!
— Как? — Сидония сильно покраснела.
— Я думаю, что на празднике, по случаю присяги, рыцарь вам так понравился, что вы сами охотно бы сделались госпожой фон Ведель.
— Молчи! Это прошло! Его тогдашнее грубое обращение вылечило меня! Неужели ты воображаешь себе, что мое сердце способно чувствовать любовь? Ха-ха-ха!
— Но зато оно тем более чувствует отраду ненависти. — Я все-таки думаю, очень хорошо, что все так случилось.
— Это странное утешение! Будто ты не знаешь, каково у меня на душе!
— Я знаю очень хорошо, что вы всегда милы и прелестны и что все лежат у ваших ног именно потому, что сердце ваше остается холодным и нетронутым!
— Подумайте-ка, что за жалкая участь была бы сидеть в Кремцове, воспитывать маленьких белокурых Веделей и помирать от тоски с этой скучной родней!
— Я некогда была мягкосердной дурочкой и теперь очень благодарна этому коренастому чудовищу за его смертельное оскорбление. Это заставило меня опомниться. Но меня поддерживает не холодность моего сердца, а разнообразие и беспрерывные волнения придворной жизни. Я думаю, что, если бы я удалилась от двора, я бы разом сделалась старухой. Спокойствие для меня — смерть!
— Вы всегда будете при дворе! Иначе, что скажут ваши обожатели, синьор Камилло, и, в особенности, некоторая высокопоставленная особа?
— Эту особу мне труднее всего затянуть в свои сети!
— Употребляете ли вы надлежащие средства?
— Странный вопрос! Я употребляю, чтобы завлечь его, все свои средства, кроме одного!
— Почему же?
— Потому именно, что это средство последнее! Эрнст же слишком ветренен, чтобы оно могло на него подействовать. Я боюсь неудачи.
— Извините, но я в том сомневаюсь.
— Так ты воображаешь себе, что умеешь лучше меня проникать в характеры?
— Я этого не говорила, но я смотрю на герцога другими глазами!
— В таком случае, дай мне посмотреть на него по-твоему.
— Я знала одного, который был очень на него похож, он был только моложе и глупее!
— Ты говоришь о Буссо, который пал в Венгрии? Какие глупости!
— Вы напрасно так говорите. Я вас уверяю, что он очень похож на Буссо, только пламеннее его и вовсе не так непостоянен, как вы думаете. Он нарочно увивается около всех дам, чтобы обмануть герцога и заставить его думать, что никого не любит, а, между тем, он любит ту, за которой менее всего ухаживает, именно вас!
— Было бы трудно доказать это.
— Знаком вам этот почерк? — горничная вынула из кармана записку.
Сидония прочла ее и слегка покраснела.
— Две тысячи марок за право быть здесь в мое отсутствие!
— Он был уже здесь несколько раз и всегда утром, когда вы у герцогини. Я говорю вам, барышня, что последнее средство будет иметь успех. Он или умрет большим отшельником, чем Буссо, или же сделается вашим рабом — и таким образом исполнится ваше величайшее желание!
— Излишне повторять тебе, что, если это получится, я буду в состоянии сделать для тебя очень много!
— Посмотрим, исполнится ли это желание, по крайней мере, в отношении герцога. — С этими словами она повела Сидонию в спальню.
Едва успели они войти туда, как тихо раздался звонок в коридоре, затем служанка, сидевшая в передней, вошла в гостиную.
Как тихо ни позвонили, Сидония все-таки услышала. Она вошла в гостиную в необыкновенном волнении, Нина последовала за нею.
— Что такое, Эмма? — спросила Сидония служанку.
— Итальянский посланник очень просит, чтобы вы его приняли.
Лицо Сидонии приняло холодное выражение.
— Скажи его превосходительству, что я занята приготовлениями к сегодняшнему балу и очень сожалею, что не могу его принять.
— Они говорили, барышня, что должны сообщить вам что-то очень важное. Сообщение это, по словам посланника, может быть полезно для вас только теперь, завтра, даже сегодня, после бала, будет уже поздно!
Сидония взглянула вопросительно на свою поверенную.
— Понимаешь ли ты это?
— Не совсем, барышня. Но он, без сомнения, уверен в важности своего сообщения, а то бы так не говорил!
— Так ты думаешь, что следует принять его?
— Непременно.
— Ну, так проси его превосходительство войти, но затем не принимай никого, слышишь? Позаботься также проводить его потом из дому так, чтобы никто не заметил!
— Будьте спокойны, я исполню это также незаметно, как всегда. — Эмма исчезла.
— Уже темнеет, моя красавица, барышня. Прикажете зажечь свечи?
— Нет. Пусть горит только одна свечка на моем туалете. Я приму его здесь. Ты же притвори дверь в спальню и, если мне нужно будет войти туда, спрячься за занавесью.
Нина скрылась. В передней послышались легкие шаги. Камилло Мартинего вошел в гостиную, держа в руке небольшой пакетик. Он на минуту остановился, устремив пламенный взор на прекрасную обер-гофмейстершу, потом с жаром поцеловал ей руку.
— Извините, что я вас беспокою, но меня заставляет необходимость.
— Только поэтому и принимаю я вас, signor. Но прошу вас быть кратким, так как я должна еще заняться своим туалетом.
— Это очень жесткое требование, прелестная синьора, однако я постараюсь его исполнить, но прежде чем открыть вам, что меня сюда привело, позвольте мне сказать вам несколько слов?
— Хорошо, только поторопитесь.
— Но здесь так темно, неужели вы хотите лишить меня счастия любоваться вашей красотой!
— Сегодня на балу успеете налюбоваться. Садитесь.
— Надеюсь, что никто нас не подслушивает?
— Я бы хотела знать, кто это посмеет!
— Я не буду утомлять вас новыми вздохами, чтобы смягчить ваше сердце.
— Это очень разумно! Однако моя дружба была вам все-таки приятна, не правда ли, синьор?
— Но я желал бы прийти к какому-нибудь концу, жестокая!
— Так придем же к концу!
— Вы сообщили мне когда-то, в минуту откровенности, что из-за каких-то обстоятельств ненавидите семейство Эйкштедт, а еще более — рыцаря Веделя из Кремцова.
— Это правда.
— Рыцарь женится на сестре канцлера. Завтра последний уезжает с братом в Кремцов.
— Это тоже верно.
— Если мне удастся дать вам возможность удовлетворить свою ненависть самым блестящим образом, могу ли я надеяться, что вы меня за то наградите в полной мере.
— Я не думаю, чтобы у вас было такое средство в руках, но положим даже, что вы его имеете. Все-таки о награде может быть речь лишь тогда, когда средство нам будет не только знакомо, но и подействует!!
— Я раньше и не требую награды. Но кто поручится мне, что вы, воспользовавшись моим сообщением, не забудете наградить меня? Вы так холодны!
— Кто способен питать ненависть, синьор, никогда не холоден! Откройте мне ваше средство.
— Ну, так и быть. Один из итальянских кораблей, прибывший в Штеттин еще перед Рождеством со многими восточными товарами, привез также посылку из Сирии на имя рыцаря Леопольда фон Веделя.
— А! Он ведь был на Востоке. Эта посылка, верно, от одного из его тамошних друзей.
— Вы думаете, это от христианина? О нет! Пакет этот прислан рамлинским беем Ахметом другу Леопольду.
— Это уже интереснее.
— Важность этой посылки доказывается тем, что капитан корабля был у меня сам и умолял передать немедленно пакет Ахмета кому следует. Он подтвердил свою просьбу, подарив мне драгоценный камень, присланный Ахметом для этой цели.
— Что же вы сделали?
— Ничего, синьора, я выдал капитану корабля квитанцию в получении от него посылки и обещал доставить ее по назначению. Капитан уехал, у меня же было другое в голове, и письмо язычника осталось.
— И только узнав об этой свадьбе и о моей ненависти, к Веделю, вы!..
— Я вспомнил о нем и также о том, что у меня в руках средство привязать вас к себе.
— Ну, попробуйте, удастся ли вам это!
— Не хотите ли вы прежде взглянуть на драгоценный камень? Он предназначен для вас!
— Крайне любезно с вашей стороны, синьор. Но послание паши, может быть, подействует на меня сильнее.
— Я в этом уверен, потому что мне известно его содержание. Я позволил себе, по причине чумы, распечатать письмо. — В нем нечто такое, что невеста никогда не простит своему будущему мужу!!
— Вы шутите Камилло!!
— Вы скоро удостоверитесь в противном. Но я прежде хочу знать наверное, бесподобная женщина, получу ли я награду за величайшую услугу, оказанную обожателем предмету своей страсти.
— Назовите мне последствия, которые произведет это письмо, и когда именно это будет!
— Вы сами сегодня вечером возбудите этим письмом всеобщий хохот и навлечете на своих врагов позор и вечное презрение!
— Неужели? Если так, Камилло, так вы уже после бала будете награждены!!
— В самом деле?
— Прочитав письмо паши, я вам скажу, где и как может быть устроено свидание.
— Вот драгоценный камень и послание бея.
— Я удалюсь на минутку в спальню там свечка. Сидония оставила его в страшном волнении. Замкнув за собой дверь, она взглянула в самом деле на драгоценную застежку и, спрятав ее, развернула послание Ахмета. Не дочитав до конца, она вдруг разразилась сатанинским хохотом, радуясь как черт, когда он может погубить кого-нибудь. Нина подкралась к ней.