— Эй, стой! — завопил Дик и кинулся за ней.
С крыши донесся вопль, деревянный щит исчез, и стало понятно: один из сарацин ненадолго стал птицей. Серпиана исчезла в узком и низеньком лазе. Молодой граф выскочил вслед за ней, изумляясь в глубине души, как быстро умудрился миновать винтовую лестницу. Не менее стремительно, чем сама девушка-змея.
Первое, что он увидел, — свою невесту, балансирующую перед одним из сарацин на краю конька, под прямым углом отходящего от остроконечной крыши. Таких коньков было три — странная выдумка того, кто строил этот замок. Конец конька нависал над бездной, которая испуганному Дику показалась неизмеримо глубокой. На Серпиане была кольчуга — тонкая, довольно легкая... Легкая в том смысле, что весила не больше двадцати пяти фунтов. Это на девушке-то, которая и сама весит не больше ста пятидесяти. Молодой рыцарь невольно зажмурился, не желая видеть, как его возлюбленная полетит на камни двора, сверху кажущегося не более миски.
А когда открыл глаза, увидел бездыханное тело сарацина, сползающее к краю. На миг оно задержалось на краю, а потом сорвалось вниз.
И тут же на Герефорда кинулся последний оставшийся враг.
Они фехтовали осторожно, словно мечи были из хрусталя и оба боялись их разбить. На самом деле мужчины не просто понимали, а ощущали всем существом, что одно-единственное неверное движение — и недолгий полет оборвется в смертной тьме. Дик чувствовал себя немного увереннее, чем его противник, потому что одной ногой стоял в прямоугольнике выхода. Но, может быть, из-за этого сарацин, с которым он рубился, чуть сильнее хотел жить. Он держался на узком кольце ровной крыши, опоясывающем шпиль. Противник Герефорда сражался с остервенением, не отступая ни на шаг.
Дик был поглощен схваткой, которая даже для победителя при одном неверном движении могла закончиться гибельно, и потому не видел, как Серпиана, легко пройдясь по коньку, спрыгнула на ровный участок крыши, неторопливо добралась до сражающихся и осторожным движением, напоминающим жест косарей, мечом подсекла сирийца под колени. Он пошатнулся и полетел вниз. Молодой рыцарь от неожиданности подался назад и вцепился в косяк низенькой дверки.
Они посмотрели друг на друга.
— Ну что? — спросила она на удивление спокойно.
— Больше не делай так, ладно? — попросил он, едва переводя дыхание.
— Как?
— Ты меня прекрасно поняла.
Он взглянул на нее строго и сдержанно, и девушка опустила глаза.
Глава 20
К вечеру замок прибрали от трупов и крови, обыскав город, натащили груду провизии и принялись жарить мясо на огромных кострах. Разумеется, королю и знати яства готовились чуть более затейливые. Из подвалов выкатили бочонки — какое-то время город был в руках христиан, которые, конечно, немедленно обзавелись тем, что можно пить, а сарацины еще не успели избавиться от «перебродившего сока от лозы». На пиру заставили прислуживать пленников, а англичане отдыхали и веселились.
Утолив голод, подвыпившие сеньоры захотели насладиться какими-нибудь зрелищами. Армия, конечно, путешествовала без акробатов, менестрелей и танцоров, но уж какой-нибудь парнишка, способный спеть одну-две песенки, всегда найдется, как найдется и тот, кто сможет играть. Лютню в поклаже короля возили всегда.
У короля горели глаза, и по его лицу разливалась блаженная улыбка. Еще немного — и он предложил бы сыграть и спеть сам, хоть это и не соответствовало его королевскому сану. Но воины указали на подходящего оруженосца, который умел управляться с инструментом и неплохо пел. Юноша зарделся как маков цвет, начал было отказываться, но королю не отказывают, и потому возражения застряли в горле.
— Давай-давай, — подбодрил Ричард. — Что-нибудь веселенькое.
Оруженосец, неловко оправляя потертый камзол весь в пятнах и потеках пота, присел с лютней на скамеечку, поставленную сбоку. Сарацины, морщась, разносили кувшины с вином и огромные блюда с мясом. Серпиана, сидевшая рядом с Диком, никем не узнанная, с любопытством поглядывала на задумавшегося над струнами юношу, на завитки его волос, падающие на лоб. У оруженосца были длинные волосы и огромные глаза, которые выглядели странно на суровом, угловатом лице с квадратным подбородком. Он перебирал струны покрасневшими, опухшими, видимо, от удара, пальцами, приноравливаясь к хоть и хорошему, но незнакомому инструменту.
— Он нас сейчас всех усыпит! — смеялись за столом.
— Эй, певец, давай-ка шевели языком!
— Оруженосец, тебе голос в бою отшибло?
— Тебе нравятся такие юные и томные? — ревниво спросил Дик Серпиану, нагнувшись к самому ее уху.
Девушка покосилась на него с укором:
— Он какой угодно, но только не томный.
— Тебе нравятся такие, как он?
— Мне нравятся такие, как ты, когда не задают дурацких вопросов.
Он тихонько фыркнул и отвернулся.
Оруженосец наконец собрался, заиграл, а потом и запел.
Джоанна, Джоанна качнула головкой,
Джоанна, Джоанна притопнула ножкой,
В такт лютневым струнам захлопав в ладошки,
Отставив в сторонку с цветами лукошко.
Цветы волосами Джоанны укрылись,
Танцуют ромашки и листья полыни.
Джоанны, Джоанны глаза засветились,
И щеки румянцем пунцовым покрылись.
Поет музыкант: «О Джоанна, Джоанна!
Пусть даст поцелуй мне принцесса Джоанна».
Но как мотылек упорхнула Джоанна,
Красавица-греза Джоанна, Джоанна.
«Джоанна, Джоанна» — так пели мне струны.
В глазах музыканта — печальные думы:
«Джоанна, Джоанна, зачем на дорожке
Оставила след своей маленькой ножки!»
Он закончил песню и умолк. Те рыцари, что познатней, готовы были разразиться насмешливым хохотом, менее знатные и, как следствие, более романтичные покосились на смелого оруженосца с любопытством. Им было очень интересно.
Ричард, слегка нахмурив брови, смотрел на певца с мрачным ожиданием.
— Ну и что это значит? — спросил он. — Что это значит, а?
— Я хотел сказать только о том, что самая прекрасная женщина Англии — это принцесса Джоанна, — решительно, гордо подняв голову, заявил оруженосец. Судя по выражению лица, голова его была набита всевозможными принципами, романтическими правилами и самыми возвышенными представлениями об обязанностях рыцаря. Наверное, ему и в голову не приходило, что король может на него разгневаться.
— Самая прекрасная женщина Англии — королева Беренгера, — прогудел граф Бигорры, дежурный льстец.
— Что ж, я готов биться, отстаивая честь прекрасной дамы, — заявил оруженосец.
«Боже мой, какой птенец», — подумал Дик, закатывая глаза.
— Рыцари не бьются с оруженосцами, — спесиво ответил граф.
— Молодому человеку стоило бы следить за своим языком, — заметил Монтгомери. — В присутствии суверена позволено вызывать на бой лишь с его разрешения.
Дик взглянул на Ричарда и заметил в его взгляде интерес. Львиное Сердце с любопытством следил за разговором, и в глубине его сознания зарождалась какая-то мысль. Он еще и сам не понимал, что его осенило; действительно, ведь Иоанна еще довольно молода, более или менее красива, ее же вполне можно выдать замуж. Конечно, не за какого-то оруженосца, но... Король оглядел певца, который понравился ему своим звонким чистым голосом, и осведомился.
— Как тебя зовут, юноша?
— Тома Моиссо, сын де Тараскона.
— А, да-да. Барон из Лангедока. Который сын?
— Пятый, — смутившись, пробурчал оруженосец.
— Так-так... Ты уже рыцарь, юноша? — спросил Ричард, прекрасно зная ответ.
— Нет, государь.
— Хм... В таком случае, на что же вы рассчитываете, молодой человек?
— Принцесса Джоанна — прекрасная дама, честь которой я буду отстаивать, — промямлил растерянный Тома Моиссо.
— Насколько я помню, разрешения на это у меня, ее опекуна, ты не спросил. Нехорошо, о подобных правилах такому молодому человеку, как ты, Моиссо, не следует забывать.
— Да, ваше величество.
— Ступай. — Король обвел взглядом разочарованных рыцарей. Графы и герцоги ожидали, что юноша сейчас получит на орехи, а они полюбуются великолепным разносом. Чем не увлекательное зрелище? — Кто-нибудь еще хочет? Нет?
Пели многие, но Дик уже никого не слушал. Ему почему-то вспомнилась принцесса Иоанна, грустная вдова короля Сицилии. Не повезло девушке в жизни. Она слишком молода, чтоб быть вдовой. Впрочем, может быть, король и соберется выдать ее замуж. Дай-то бог, чтоб принцессе попался хороший муж, чтоб ей, наконец, повезло. Герефорду было очень жаль сестру короля Английского. Он видел ее всего несколько раз с того разговора на галере возле Кипра. Иоанна целыми днями сидела в покоях своей невестки, королевы Английской. По сути, она была всего лишь одной из придворных дам Беренгеры.
Дику в голову пришла неожиданная мысль, и он порадовался, что не родился женщиной. Лишь мужчина может быть сам себе хозяином.
Когда пирующим наскучило слушать песни, они пожелали развлечься как-то иначе. В пиршественную залу приволокли согнанных солдатами горожанок, перепуганных и онемевших от страха, и заставили танцевать. Потом кто-то из графов попробовал показывать фокусы — такие же, как те, что демонстрировал старик-факир в шатре Саладина; у него ничего не получалось, но все заразительно хохотали, довольные и этим зрелищем.
Пир закончили далеко за полночь, и навеселившегося короля из-за стола уводили вдвоем. Он шел, еле волоча ноги и требуя, чтоб его немедленно посадили на место и продолжили веселье. Оруженосец, едва дышавший под левой рукой короля, и Дик, подставивший свою шею под правую, убеждали государя, что пора бы и отдохнуть.
— Ваше величество, уже поздно.
— Плевать! — завопил король. — Черт побери! Я сегодня победил в бою! Я могу и повеселиться!.. Море волнуется, чайки кружат, чайки кружат над водой. Волны летят, волны с ревом летят прямо на мокрый песок... Герефорд, лютню! Твой король желает играть и петь!.. Вырван из моря, на скалы корабль падает, ветром гоним. Рухнул корабль, и — палубы треск — море сомкнулось над ним... Герефорд, подпевай!