– Будь ты проклят, нечестивец! Да скорее мой посох расцветет и даст зеленые побеги, чем я отпущу твои грехи! Прочь отсюда, богомерзкий пес! Лучше бы ты замолчал навеки, чем осмелился просить у меня прощения!
Слуги папы бросились к Тангейзеру. Но рыцарь, напрягая все силы, встал сам, опираясь о меч, и низко поклонился папе. В глазах Тангейзера светились великая скорбь и отчаяние. Но сердце папы Урбана не дрогнуло. Он мрачно посмотрел на рыцаря и не остановил его.
Тангейзер, шатаясь, вышел из зала и спустился на площадь. Экхарт Верный бросился к нему, но вдруг остановился, не смея приблизиться.
Лицо Тангейзера казалось безжизненным, он был бледен как мертвец. Губы плотно сжаты.
Экхарт Верный подвел к нему коня и спросил.
– Куда мы поедем теперь, друг мой?
Но Тангейзер ничего не ответил, не разжал губ. Экхарт Верный понял, что его друг принял обет молчания.
Тангейзер положил руку на крест, вышитый у него на груди. Сомнений не было: рыцарь решил вернуться в Иерусалим.
Путь был нелегким. Буря настигла их, едва корабль вышел в открытое море. Был воскресный день, рыцари молились, уже не надеясь на спасение.
Вдруг ветер стих. Его последние порывы разогнали низкие, темные тучи, теплые лучи солнца позолотили утихшие волны.
– Господь Бог смилостивился над нами! – воскликнул один из рыцарей. – Значит, ему угоден наш путь к святым местам.
В это время в далеком Риме папа Урбан IV сидел на своем троне. Внезапно он вздрогнул. Ему почудилось, что посох в его руке шевельнулся, как живой. Он посмотрел на него и увидел, что из посоха тянулись вверх свежие и нежные живые побеги. Посох на глазах покрывался цветами!
Потрясенный, папа смотрел и не верил своим глазам. Он вспомнил, какие слова в гневе сказал Тангейзеру, как безжалостно прогнал его. И папу Урбана охватило раскаяние.
«Я согрешил, – с горечью подумал он. – Теперь я вижу: Господь Бог милосердней и справедливей, чем я».
Папа немедленно послал гонцов в Баварию, в Германию, по всем городам Италии со строгим наказом во что бы то ни стало отыскать рыцаря Тангейзера и сообщить ему о том, что посох расцвел.
Но только год спустя пилигримы, пришедшие в святой город, смогли поведать о Божественном знамении, случившемся в Риме.
– Чудо! Великое чудо! Посох папы выпустил ростки, – рассказывали они.
Лицо Тангейзера просветлело, глаза его вспыхнули былым блеском. Но он не сказал ни слова.
Недаром его прозвали «рыцарь Молчание». Одно это имя наводило смертельный ужас на сарацин.
На своем белом Альтаре, не ведая страха, рыцарь Молчание врубался в ряды врагов, сверкал его меч, и полчища сарацин, охваченных смертельным страхом, разбегались, предчувствуя гибель. И всегда рядом с ним, не отставая, сражался его друг, Экхарт Верный.
Прошло время. Имя Тангейзера было забыто. Но все знали: рыцарь Молчание не ведает поражений.
И сарацины уже больше не смели подступать к стенам Иерусалима, пока рыцарь Молчание во главе войска охраняет святой Гроб Господний.
Рыцарь мечты
Мягкие весенние сумерки окутали высокие башни замка Блайи.
С озера потянулись длинные ленты тумана. В саду, среди темной зелени, слабо светились белые розы и лилии.
Хозяин замка, принц Джауфре Рюдель, стоял у окна. Снизу, из сада, поднимался густой аромат ночных цветов. Дрожащие звезды казались серебряным песком, рассыпанным по небосклону.
– Жаль зажигать свечи, – промолвил принц Джауфре, вглядываясь в сумеречную глубину сада. – Исчезнет вся эта красота… И все же пора. Эй, зажгите свечи, внесите факелы!
Слуги засуетились. Яркий свет озарил богато убранный зал, сверкнул на мраморе колонн, на драгоценной утвари. Гости, сидящие за столом, еще молчали, зачарованные тишиной наступающей ночи.
Здесь собрались знаменитые трубадуры – певцы и поэты. Одни были одеты в атлас и бархат, у многих на груди сверкали золотые цепи с древним гербом их рода. Другие больше походили на нищих бродяг: суровые обветренные лица, видавшие непогоду плащи. Но слава каждого из них, как птица, не зная границ, перелетала из страны в страну.
– Клянусь, весна всего прекрасней в нашем Провансе! – воскликнул рыцарь Бертран Аламенон и звонко стукнул кубком по столу. – В замке Блайи она упоительно-хороша! Здесь сплелись воедино весна и поэзия, а значит, и любовь – владычица песен.
Послышались одобрительные возгласы. Паж поспешил наполнить кубок вином.
– Мои дорогие гости! – промолвил принц Джауфре. – Я собрал нынче на пиршество тех, кто всего ближе моему сердцу. Но тише, тише! Запел самый малый и самый великий трубадур – соловей. Как лелеет он каждый звук, как сплетает их в кружево!
Все примолкли. Только журчал ручей среди роз, а невидимый в темноте соловей рассыпа́л переливчатые трели.
Джауфре Рюдель заговорил снова:
– Знайте, друзья мои, завтра я отправляюсь в Крестовый поход. Со мной едут доблестный Маркабрюн и мой друг и соратник, рыцарь Бертран Аламенон. Наш пир прощальный. На одежды уже нашиты нагрудные кресты. Но здесь, за накрытыми столами, пусть звучат песни и беседы о весне и любви. Пускай звенят кубки, пенится вино.
– Для начала дозволь спросить тебя, принц, – сказал Маркабрюн, – избрал ли ты владычицу сердца – Прекрасную Даму, чтобы посвятить ей свои победы и заслужить благосклонную улыбку? Ты долго медлил…
– Я всегда хотел, чтобы в моей избраннице красота и высокие чувства слились воедино. В ранней юности меня постигли горькие разочарования. Я готов, говорил я себе, полюбить красавицу любой страны, белую, как лилия, или черноокую смуглянку. Лишь бы она была моей воплощенной мечтой. Долго искал я и наконец нашел ее – Прекрасную Даму, радость и любовь моего сердца.
– Кто же она? – хором вскричали гости.
– Прекрасная Мелисанда, принцесса дальнего Триполи.
– Так ты побывал в Триполи, за морем?
– Нет, я никогда не видел чудесной девы, никогда. Она – моя принцесса Мечта, моя принцесса Грёза. Все обольщения мира меркнут перед ней. Мечта не изменит, не поблекнет, но вечно будет моей путеводной звездой. Я даже не ищу встречи с принцессой Мелисандой. Но образ ее всегда передо мной.
– Нет, такая прихоть поэта не по мне! – усмехнулся Маркабрюн. – Я должен усладить свой взор красотой, тогда, быть может, полюблю. Но не с чужих слов.
– А я так славлю любовь-молнию, с первого взгляда! – воскликнул Бертран.
– Верно, верно, дяденька, – поддакнул шут, брякнув бубенцами. – Взглянешь еще разок – ан кривобока!
Все засмеялись. Вечерело. Джауфре Рюдель запел тихо-тихо, словно про себя:
Там за морем, в стране Востока,
Как солнце, светит красота.
Далекую не видит око,
Но лишь о ней поют уста.
Я изнемог в тоске жестокой,
Принцесса – дальняя мечта,
И розы леденят жестоко,
И день постыл, и ночь пуста.
– Не продолжаю… Эта песня слишком грустна для дружеского пира.
Тут встал один бродячий трубадур в изношенной рясе пилигрима[40].
– Дозвольте вам поведать, я посетил святые места[41] и много бродил по приморскому побережью во владениях крестоносцев. И в Антиохии побывал, и в Эдессе. Не миновал и Триполи. Видел не раз принцессу Мелисанду. Она царит там совсем юная, но разумная не по лета́м. Сердечна, добра, привечает странников. Щедрость принцессы беспримерна… Пел я для нее о дальней любви принца Джауфре Рюделя, о его заветной мечте, она же, внимая песням, перебирала струны лютни. И повелела записать стихи принца золочеными буквами.
– Неужели?! – просиял от радости Джауфре Рюдель.
– О, принцесса так чутко воспринимает песню и музыку! И речь ее, словно музыка, ласкает слух.
– Но какова она собой? – нетерпеливо воскликнул один из трубадуров.
– Поведай о ее красоте, как умеешь, – потребовали гости.
– Золотые кудри облаком вьются вокруг ее дивного лица, лазоревые очи сияют, как весеннее небо, а уста – пурпурные розы. Я не встречал девы прекрасней.
– Она – венец красоты, – возгласил другой странствующий певец.
– Погорели все ваши избранницы, дорогие гости! – захихикал шут. – Да мне-то что? Моя милашка так и останется милашкой. – И он опять зазвенел колокольчиками.
Красавица Клотильда посмотрела на принца и насмешливо улыбнулась.
– Чудесная сказка, не спорю. Но ведь это только сказка, мой принц! Не слаще ли тайное пожатие маленькой ручки и клятвы в вечной верности, скрепленные поцелуем на рассвете?
– О моя прелесть! – воскликнул Бертран Аламенон и рассмеялся. – Не эти ли самые слова ты говорила мне два года назад, когда я отправлялся в первый Крестовый поход?
Клотильда вспыхнула и обиженно отвернулась.
– Я подарил тебе тогда кольцо с бесценным алмазом. – Бертран, улыбаясь, взял Клотильду за руку. – Но что это? Я вижу еще одно кольцо – с великолепным изумрудом. Откуда оно?
– Вы не очень-то любезны, рыцарь! – нахмурилась Клотильда, вырывая руку.
– Разве ты не знал, дядюшка, что колечки размножаются, как кролики, на нежных ручках красавиц? – захихикал шут, бренча колокольчиками.
Он запел, кривляясь и нарочно путая мотив:
Любовь прелестницы подчас,
Слова любви, ее улыбка,
Мерцание чудесных глаз
Порой обманывают нас
И ускользают, словно рыбка…
– Замолчи, шут, довольно! – прервал его Бертран Аламенон.
Долго еще пели и спорили трубадуры о любви. Каждый требовал первенства для своей Прекрасной Дамы.
Наконец все в замке стихло, но ненадолго. Занялась заря, и громко запели трубы. На дороге строились ряды крестоносцев. Развевались знамена с гербами, сверкали доспехи. Во главе каждого отряда – знатные рыцари. Впереди всех – принц Джауфре Рюдель, за ним его верный друг, Бертран Аламенон.