Но друзья старого Оддо еще теснее обступили Раньеро. По их суровым, решительным лицам было видно, что еще немного – и они погасят его свечу.
Здесь же в храме находились и друзья Раньеро. Они стояли в молчании, и ни один не выступил в его защиту.
«Нет, Раньеро не под силу совершить столь необыкновенный подвиг, – подумал его друг, Джино ди Монари. – Ему не занимать отваги, но такое и ему не по плечу».
И никто из них не вспомнил убогого, униженного нищего, над которым они вдоволь поиздевались, встретив его на пустой горной дороге.
Раньеро стоял один посреди храма. Он понял: ему не от кого ждать поддержки. Слова Оддо были смертельным ударом. Раз сомнение родилось, оно будет расти и множиться, как снежная лавина, летящая с горной вершины.
Друзья старого Оддо молча и медленно приближались, окружая его тесным опасным кольцом.
«Все кончено», – безнадежно подумал Раньеро.
Вдруг маленькая серая птичка впорхнула в храм через открытое настежь окно, под самым куполом храма. Птичка начала метаться по храму от алтаря к дверям, задевая за стены и колонны. Она опустилась совсем низко. Пролетая над Раньеро, она задела крылом его свечу. Пламя погасло.
– И все же это лучше… – Слезы полились из глаз Раньеро. – Пусть мою свечу погасила птичка, а не люди, которые меня так ненавидят.
Но тут весь храм огласился громкими криками:
– Птичка горит! Свеча зажгла ее крылья!
– Птичка горит!
Маленькая птичка летала по храму, словно живое порхающее пламя. Она сделала круг под высокими сводами собора и вдруг опустилась прямо на алтарь Мадонны. От ее пылающих крылышек загорелась высокая свеча, стоящая на алтаре перед Божьей Матерью.
А горящая птичка вновь полетела по храму. Люди тянулись к ней, но она с жалобным писком ускользала от их протянутых рук. Неожиданно она ударилась о грудь старого Оддо и замерла, прильнув к нему, словно ища у него защиты. Оддо, хлопая по крыльям руками, погасил горящие перья.
– Птичка мертва! – с грустью сказал он.
Но в этот момент птичка легко вспорхнула с его ладони. Певучая трель огласила весь храм. Птичка кругами поднималась все выше и выше, пока не исчезла в туманно-золотистом свете под куполом храма.
А пламя свечи на алтаре Мадонны укрепилось и теперь сияло ярко и высоко.
Тогда епископ поднял свой посох и возгласил:
– Это Божья воля! Малая птица стала свидетелем рыцаря Раньеро!
И все стоявшие в храме повторили за ним:
– Это Божья воля!
Франческа и Раньеро встали на колени перед алтарем. Они долго молились. Мимо них один за другим тихо проходили люди и зажигали свои свечи от священного огня.
Наконец Франческа и Раньеро вернулись в свой дом. С ними пришел Джакопо дель Уберти.
– Моя милая девочка, – сказал Джакопо, целуя Франческу, – я знал, куда ты пошла. Но молчал, потому что верил: твое сердце подскажет тебе истинный путь. И ты не ошиблась…
Вечером Франческа и Раньеро остались одни.
– Посмотри, любимый! – изумилась Франческа. – Помнишь эту птичью клетку у входа в сад, над воротами? Она столько времени была пустой и открытой. А теперь вглядись получше: в ней снова поселилась птичка.
– Быть не может! – воскликнул Раньеро. – Это та самая птичка, залетевшая в храм. Я вижу ее обожженное крылышко. Вот кто нашел себе приют в этой клетке!..
Франческа с нежностью протянула руки к Раньеро, но тот испуганно остановил ее.
– Остерегись, любимая! Не прикасайся ко мне. Может быть, я болен проказой. Я взял связку свечей у прокаженной.
– И ты не догадался, что это была я? – Улыбка Франчески была полна любви и сострадания. – Я хотела испытать твое мужество. Узнать, что тебе дороже: жизнь или небесное пламя.
– Я думал только о свече, – прошептал Раньеро.
– А помнишь женщину, которой ты позволил зажечь лампаду? – тихо молвила Франческа, припав к его груди. – Это тоже была я. Я хотела испытать твою любовь к людям.
– О боже! – воскликнул Раньеро. – Я был как во сне. Помню только, какая-то женщина нагнулась с балкона и выхватила у меня свечу. Теперь я понимаю: это опять была ты, моя радость, чистая душой Франческа!
Франческа заплакала от счастья. Ее прекрасные глаза наполнились слезами, и Раньеро увидел в них, как в зеркале, свое отражение. Он увидел свое лицо – изможденное и бледное, со следами ожогов, но светлое, как лик мученика.
А перед взором Франчески раскинулась, сверкая, золотистая ткань ее любви. Ей не было ни конца ни края, и ею можно было окутать весь мир.
Тихая теплая ночь опустилась на Флоренцию. Звезды осы́пали крупным серебром глубокое небо. Но, приглушая их блеск, по всем улицам города плыли в темноте мерцающие огоньки свечей. Люди зажгли их в храме от священного огня, который принес рыцарь Раньеро от Гроба Господня.
Комментарии
Легенда о затонувшем городе Винете известна в Германии, Дании, Голландии и Скандинавских странах. Она основана на событиях, произошедших много веков назад. В период раннего Средневековья Винета была крупным торговым городом славян. Предположительно она располагалась на территории современной Германии, на острове в низовьях реки Одер. Город был разрушен датчанами в 1159 г.
Германский хронист Адам Бременский называл Винету крупнейшим городом на севере Европы. А вот как описывает ее средневековый хронист Гельмольд из Босау: «Река Одра протекает в север среди вендских народов. При устье, где в Варяжское море вливается, был некогда преславный город Виннета, в котором многонародное пристанище грекам и варварам, около жившим. Все европейские города превосходил величеством. В нем жили славяне, смешанные с другими народами, с варварами и с греками. <…> Купечествовал товарами разного рода с разными народами пребогатый город и все имел, что бывает редко и приятно. Разорен от некоторого короля датского. Видны еще только древних развалин остатки».
Прозаики и поэты не раз обращались к теме Винеты. Немецкий поэт Вильгельм Мюллер посвятил ему стихотворение «Затонувший город». Другой немецкий поэт – Генрих Гейне в своем произведении «Путевые картины» описывает этот город таким, каким он якобы самолично увидел его с палубы корабля.
Тема Винеты притягивала к себе и более современных писателей. Например, в повести шведской писательницы Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» главный герой, мальчик Нильс, оказывается в Винете, которая поднимается из морских волн только на один час.
История о Флоре и Бланшефлор родилась во Франции. Там в XII в. автор, имя которого не дошло до нас, написал роман «Флуар и Бланшефлор», повествующий о приключениях и взаимной верности двух влюбленных. Эта история была очень любима в Средние века и известна во многих редакциях и переводах. В одной из версий романа есть даже попытка связать легенду с реальностью: дочерью Флуара и Бланшефлор по воле автора становится Берта Большеногая, мать императора Карла Великого.
Действие легенды происходит в то время, когда часть Испании находилась под властью арабов, которых испанцы называли маврами. Христианская и мусульманская культуры сосуществовали и взаимно влияли друг на друга, несмотря на ожесточенное сопротивление испанцев захватчикам. Примером такого влияния может служить появление группы мосарабов – испанцев-христиан, говорящих на арабском языке.
Мавры привнесли множество новшеств в культуру средневековой Европы. Благодаря им, развивались медицина, техника, математика, астрономия и другие науки. Сильно было влияние арабов и в области искусства. Европейскую поэзию они познакомили с рифмой, изменив тем самым существовавшие ранее принципы стихосложения, а в изобразительном искусстве Испании появился особый стиль резьбы по камню, отличающийся детальностью и утонченностью.
Тема взаимоотношений христиан и мусульман в средневековой Испании привлекала многих писателей. Один из них, французский поэт Шарль Леко́нт де Лиль (1818–1894), посвятил ей свое стихотворение «Дочь эмира» (1862). Оно было переведено на русский язык Иннокентием Анненским.
Умолк в тумане золотистом
Кудрявый сад, и птичьим свистом
Он до зари не зазвучит.
Певуний утомили хоры,
И солнца луч, лаская взоры,
Струею тонкой им журчит.
Уж на лимонные леса
Теплом дохнули небеса.
Невнятный шепот пробегает
Меж белых роз, и на газон
Сквозная тень и мирный сон
С ветвей поникших упадает.
За кисеею сень чертога
Царевну охраняла строго,
Но от завистливых очей
Эмир таить не видел ну́жды
Те звезды ясные очей,
Которым слезы мира чужды.
Айшу-дочь эмир ласкал,
Но в сад душистый выпускал
Лишь в час, когда закат кровавый
Холмов вершины золотит,
А над Кордовой среброглавой
Уж тень вечерняя лежит.
И вот от мирты до жасмина
Однажды ходит дочь Эддина.
Она то розовую ножку
В густых запутает цветах,
То туфлю скинет на дорожку,
И смех сверкает на устах.
Но в чащу розовых кустов
Спустилась ночь… Как шум листов,
Зовет Айшу голос нежный.
Дрожа, назад она глядит:
Пред ней, в одежде белоснежной
И бледный, юноша стоит.
Он статен был, как Гавриил,
Когда пророка возводил
К седьмому небу. Как сиянье,
Клубились светлые власы,
И чисто было обаянье
Его божественной красы.
В восторге дева замирает.
«О гость, чело твое играет,
И глаз лучиста глубина.
Скажи свои мне имена.
Халиф ли ты? И где царишь?
Иль в сонме ангелов паришь?»
И ей с улыбкой – гость высокий:
«Я – царский сын, иду с востока,