– Послушай, наша с тобой основная рабочая версия следующая: Владимир Качков обокрал Дмитрия Силотского и сбежал. Поначалу, еще до кражи, он попытался воздействовать на Силотского, создавая вокруг иллюзию нового пространства, и его затея почти удалась, но затем тот что-то заподозрил и пришел к нам. Возможно, – здесь мы вступаем в область предположений, – Качков действовал в интересах конкурентов своего шефа: Ланселот, по его же признанию, подумывал о том, чтобы продать бизнес, и его нужно было подтолкнуть у этому решению. Убедившись, что «жамэ вю» не оказало на Дмитрия Арсеньевича ожидаемого эффекта, Качков его убил. У него был сообщник, который по какой-то причине здесь остался и, испугавшись нашего вмешательства, попытался нам угрожать – мне через Машку и Костю, тебе – непосредственно. Эта версия подтверждается имеющимися у нас доказательствами: как минимум тем, что невольно участвующие в создании эффекта «жамэ вю» люди опознали Качкова по фотографии. Кроме того, на тебя и Машу напали именно после того, как мы исследовали ежедневный маршрут Ланселота – очевидно, за нами наблюдали или же увидели нас случайно и сделали ошибочный вывод о нашем участии в деле.
Он помолчал, перевел дыхание, бросил взгляд на Илюшина. Тот полулежал в кресле, сцепив пальцы и с интересом глядя на напарника, и Бабкин продолжил:
– Логично предположить, что один из сообщников – кто-то из круга близких Силотскому людей, которые знали о том, что он затеял расследование с нашей помощью. Этот человек знаком с Качковым, и нашел в его лице идеальный инструмент для осуществления своих планов, потому что Дмитрий Арсеньевич, ослепленный собственным благодеянием, как ты выразился, ему полностью доверял. Наша с тобой задача – найти этого человека. Здесь я вижу два варианта: первый – это один из конкурентов Силотского, второй – это один из очень близких ему людей. Из нашей троицы – Крапивина, Ольги и Швейцмана – мотива нет только у Крапивина, поскольку не имеется ни одного свидетельства, что он хотел бы купить бизнес Силотского. Он вообще не бизнесмен. Зато такой мотив есть у Швейцарца. Но еще более вероятной кандидатурой мне кажется Ольга, которая сейчас играет роль безутешной вдовы, но после того, как дело закроют – помяни мое слово! – уедет из страны. Со смертью мужа ей перепало не самое маленькое наследство, а Владимир Качков держит припрятанными в далеком заграничном банке пару миллионов долларов, украденных им из «Брони».
– Она показалась тебе искренне любящей мужа, – повторил Илюшин слова, сказанные им же несколько дней назад.
– Она всегда была неплохой актрисой!
Сергей сел в кресло напротив Макара, наклонился к нему.
– И что же мы делаем, вместо того, чтобы заниматься этой версией? Мы раскапываем всю эту историю с погибшим Николаем Чешкиным, ты беседуешь с его семьей, зачем-то специально едешь к ним домой, чтобы прочитать довольно бессмысленный текст, написанный им перед смертью...
– Он вовсе не бессмысленный, – возразил Илюшин.
– Хорошо, пусть будет осмысленный. Но зачем, объясни мне?! Ради чего?! Если у нас есть версия, то почему мы не работаем по ней?
Макар положил лист себе на колени и прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла.
– О рабочей версии говоришь ты, – неторопливо сказал он. – Ты ее для себя определил и теперь ищешь ей подтверждения. Что касается меня, то я такой версии не имею вовсе, потому что мне кажется глупым загонять себя в рамки неких представлений, которые в итоге могут оказаться весьма далеки от истины. Ты полагаешь, что идешь по тропинке в лесу; в действительности ты точно так же, как и я, шатаешься между деревьев, но разница между нами состоит в том, что я это понимаю, а ты – нет.
Сергей хотел что-то возразить, но Илюшин продолжал:
– Твоя проблема в том, что тебе требуется постоянное действие. Ты спрашиваешь: почему мы не ищем связь между Ольгой и Качковым? Но ты не хуже меня знаешь: если между ними есть эта связь, ее вычислят. Следственно-оперативная группа работает по той же схеме, что и ты, и наверняка одной из их рабочих версий будет та, которую ты мне озвучил, и что это значит?
Он открыл глаза и ответил сам себе, не дожидаясь ответа от молчавшего Бабкина.
– Это значит, что за ними будет установлено наблюдение, их телефоны поставлены на прослушивание, люди, с которыми они общаются, будут опрошены, подняты все телефонные переговоры за последние полгода, отслежено их финансовое состояние – то есть сделано все то, чем предлагаешь нам заняться ты, только они это сделают на более профессиональном уровне. Потому что силы двух людей не могут сравниться с возможностями следственной группы, и ты об этом знаешь. А самое главное – незачем их сравнивать!
Он откашлялся, встал, вышел из комнаты и спустя короткое время вернулся с шарфом, обмотанным два раза вокруг шеи. Бабкин поймал себя на том, что с шарфом Илюшин стал выглядеть для него привычнее, чем без оного, и усмехнулся.
– Так вот, – хрипловатым голосом сказал Макар, снова садясь в кресло, – я говорю тебе о том, что если связь, в которой ты так уверен, есть, то ее вычислят и без нас.
– И что же, на этом основании ты предлагаешь нам сидеть, сложа руки?
– На этом основании, друг мой, я предлагаю искать те связи, которых нет.
– В каком смысле? – опешил Бабкин, не всегда готовый к странным поворотам мысли Илюшина. – Что значит – «которых нет?»
– Нам нужно искать связи, о которых не так просто узнать, прослушав телефонные переговоры. О которых тебе вряд ли сообщат свидетели и ничего не скажет слежка. В этом деле, поверь мне, все строится именно на них, а вовсе не на том, что на виду. Они выплывают одна за другой, и наша с тобой задача – выловить их, как рыбу сетью.
– И ты хочешь сказать, – нахмурился Бабкин, – что часть связей такого рода мы уже выловили?
Макар кивнул.
– Какие же, например?
– Например, любовь Полины Чешкиной к Денису Крапивину.
– Что?!
Глядя на изумленное и недоверчивое лицо друга, Макар усмехнулся.
– Не может такого быть, – протянул Сергей, вспоминая черноволосую девушку в ярко-синем свитере и суховатого бледного менеджера. – Ты видел ее? А его? Он – сухарь, клерк, похожий на зомби, а она – художница, творческий человек!
– Ничего ты не понимаешь в творческих людях, – снисходительно отозвался Илюшин. – Ты полагаешь, что творческие девушки должны влюбляться в таких же творческих юношей, рисующих улыбчивые облака и обращающих мало внимания на свою одежду? Уверяю тебя, у внучки Владислава Захаровича достаточно здравого смысла, чтобы не следовать этому. Кстати, раз уж мы заговорили о Полине Чешкиной, должен тебе сказать, что ты кое-что недооцениваешь.
– Чего же?
– Роль Дениса Крапивина в этом деле.
Глава 11
Полина вышла из школы, пересекла двор по дорожке между голыми деревьями, которые уже через месяц должны зазеленеть, остановилась возле машины, ища ключи в своей объемной сумке. Она любила просторные сумки-торбы, но у них имелся один большой недостаток: Полина вечно теряла в них разные предметы, от ключей до книжек. Сегодня ребята в кружке, где она вела занятия, иллюстрировали японскую сказку о черепахе и обезьяне, и двенадцать их работ лежали в сумке между листами толстой книги – чтобы не помялись. Но ключи... найти ключи от машины между блокнотом, бутылочкой с водой, телефоном и прочими полезными и бесполезными вещами оказалось совершенно невозможно.
– Опять ключи ищешь?
Она замерла над сумкой лишь на секунду, а затем снова принялась шарить в ней рукой, но теперь без всякого смысла, чтобы изобразить видимость действий. Рассердившись на себя за глупое притворство, Полина обернулась к Денису, оставив сумку в покое.
– Между книгой и ближней стенкой сумки, – скучным голосом сказал он.
– Что?
– Ключи, которые ты ищешь. Они всегда у тебя там, когда ты возишь с собой книгу.
Она молчала, потому что сказать ей было нечего. Он выглядел плохо, очень плохо – глаза прочерчены лопнувшими сосудиками, веки – в синих прожилках, но был так же чисто выбрит, как и всегда, и пальто сидело на нем безукоризненно. «Манекен».
– Полина...
Его голос сорвался, ушел в хрип, и ему пришлось откашляться, чтобы продолжить.
– Полина, прости меня.
Он сделал к ней шаг, но девушка непроизвольно отшатнулась, и это заставило Крапивина остановиться.
– Я... Прошу тебя, скажи, что я должен сделать, чтобы ты простила меня! – вырвалось у него, и на долю секунды она почувствовала острую жалость, отзывающуюся болью в горле. Он казался больным, он казался невероятно несчастным и жалким.
– Не могу, – одними губами сказала она, но он понял.
– Но почему? – Лицо его, и без того бледное и нездоровое, побледнело еще больше.
Она отвела глаза, глядя на выщербленный асфальт под ногами – весь в мелких лужицах, в которых отражались кусочки неба. Поймав один синий кусочек и удерживая его взглядом, Полина прошептала то, что не могла сказать, глядя на Дениса.
– Потому что ты виноват в его смерти.
Она не смотрела на Крапивина и потому не увидела, как изменилось его лицо. Ужас, отразившийся на нем, сменился тоской, и вдруг оно застыло, словно лишившись всякого выражения. Он шагнул назад, не отводя взгляда от Полины, отвернулся и пошел прочь, не оборачиваясь.
Она не поднимала глаз до тех пор, пока не почувствовала, что он исчез за углом школы. Во взгляде ее застыла безнадежность человека, лишившегося счастья и понимающего, что случилось это по его собственной вине. Пальцы замерзли, хотя день был не холодный, и ей с трудом удалось расстегнуть верхние пуговицы пальто, которое отчего-то стало тяжелым, тянущим ее вниз, давящим на плечи.
Ключи оказались там, куда она всегда их бросала, когда брала с собой книгу, – между обложкой и ближней стенкой сумки.
Полина вернулась домой, вошла в квартиру, села на корточки и привалилась к стене. Обычно дом помогал ей, но сегодня Денис Крапивин застал ее врасплох, и она никак не могла прийти в себя. Напротив висел ее рисунок – стены песочного дворца, за которыми поднимается море, – и она задер