Две седмицы тому назад Ханджар, как он теперь даже мысленно стал себя называть и требовал такого же обращения от девушек, взял двух вьючных лошадей и отправился к Островиду, будто бы пополнить припасы. Того провианта, что оставил бывшему барону и новоиспеченному хуторянину харцызский атаман Медведь, с учетом не жалующихся на аппетит четырех девиц, хватило ненадолго. Несмотря на удачную охоту. Потому, как одним мясом сыт не будешь, а зерно и мука заканчивались. Вот и решил Ханджар обменять у провидца все, что удастся в пути подстрелить, на хлеб. Хотя, на самом деле, цель поездки была совершенно иной. Нужно было досконально, уже не в слепой горячности, а при трезвом рассудке разузнать все об Испытании и иных подробностях, связанных с этим пророчеством. Потому как бывший барон был твердо убежден: уж коли и ввязываться в какую-то авантюру, прежде надо разузнать обстоятельства предстоящего дела. Все, что возможно. Чтоб надлежащим образом подготовиться ко всяким каверзам и неожиданностям, как можно меньше оставляя на волю случая. К примеру: зная, что придется переплывать реку, воин не станет надевать тяжелые латы и брать в руку зажженный факел, а наоборот – избавится от лишней тяжести и еще раз смажет тетиву лука. Ну, и так далее…
Али Джагар ибн Островид ждал гостя неизменно сидя на скамейке перед хатой. То ли это составляло его любимое времяпровождение, то ли слепой провидец таким образом давал понять, что узнает о визите заблаговременно и выходит навстречу.
– Доброго здравия, хозяин, – приветствовал Владивой отшельника.
– И я тебе рад, Ханджар, – кивнул седой головой Островид. – Вижу, решился ты… Добро. Ну, да я и не сомневался в этом. Проходи в дом… Или у озерца посидим?
– Лучше у озерца, – чуть призадумавшись, выбрал витязь и объяснил: – Отвык я от стен, оказывается…
– Ну, это летом, – улыбнулся Островид. – Посмотрим, что ты скажешь в ненастье или зимнюю стужу… Аринушка, прими от гостя подарки, а как закончишь разбирать сумы, поднеси нам медку. Мы у озерца посидим. Пока ужин поспеет… Спасибо за дичь, Ханджар. А то ледник уже почти опустел. Нам с Аринушкой не много надо. Но гости ко мне не всегда со своим провиантом прибывают. Иной раз приползают, в чем только душа держится. А я каждого привечаю. Иначе очень скоро настанет день, когда вместо человека ко мне мертвяки повалят. Тебя еще не тревожили?
– Не встречал…
– Угу. Встретишь, это уж будь уверен. Вы наверняка кустарник в буераке выжигали, а им запах дыма нюх отшибает. Но скоро учуют человечину… Да, будешь уезжать, не стесняйся, напомни, чтоб я тебе взамен мешок пшена да куль муки дал. За три сайгачьих туши десяток дроф и пару зайцев в сам раз будет. Согласен?
Воин только головой покрутил.
А старец улыбнулся, как дитя малое, довольный тем, что сумел в очередной раз удивить гостя.
– Что ж вы все так удивляетесь? Я же только зрение потерял, а не ослеп… Вы так привыкли полагаться на глаза, что про остальные чувства совершенно забываете. Хотя сами ими пользуетесь не задумываясь. К примеру, ты мог бы сражаться в полной темноте?
– Конечно, – пожал плечами Владивой. – Враг шаркает ногами, звенит броней или шуршит одеждой, дышит, воняет потом, излучает страх или ненависть… Всего и не перечесть.
– И я о том же… Одна из твоих двух вьючных лошадей, та, что слева, нагружена так, будто несет на себе вооруженного витязя, то есть пудов восемь, и от нее исходит только сайгачий запах. Это соответствует двум тушам. Верно? – И дождавшись утвердительного возгласа, продолжил: – Вторая ступает чуть тяжелее, но при этом от нее разит смешанно, и запах птицы забивает дух животного. Вывод – сайгак один, а остальной вес, около пяти пудов, приходится на десяток дроф. Зайцами ты сам пропах. Причем с обеих сторон. А больше двух тушек никто не стал бы таскать у пояса. Вот и вся премудрость.
– Да, – согласился воин, ступая вслед за хозяином, к небольшой лужайке у озерца. – Когда объяснить, все оказывается не так сложно, чем на первый взгляд.
– Жизнь, вообще, гораздо проще, нежели принято считать, – буркнул Островид, усаживаясь на травку. – Нужно только научиться ее правильно понимать. Калекам подобное умение дается легче, чем людям, гм… полноценным. Хотя если взглянуть под иным углом, то это еще вопрос: кого считать здоровым, а кого – ущербным…
– Не знаю, не думал, – снедаемому собственными проблемами и тревогами Владивою совершенно не хотелось витийствовать на философскую тему. – Наверно…
– Добро, – Островид видел, что гостя интересует другое, но важный разговор начинать не спешил. – Ну, рассказывай, Ханджар, как поживаешь? По Зелен-Логу не соскучился?
– Не жалуюсь. Многих привычных вещей не хватает, но и забот меньше. Да я, честно говоря, о прошлой жизни и не вспоминаю. Закрыл за собой дверь и забыл. Как и не было ничего.
– Это зря… – не одобрил провидец. – Печалиться о прошедшем, конечно, глупо, но и отбрасывать все одним махом, словно змея старую кожу, не мудрее. Опыт, полученный из горечи прежних ошибок, наиважнейшая вещь, которую мы получаем взамен прожитых лет, и отказываться от него, как выбрасывать драгоценный камень, только потому, что тот был найден в… недостойном месте.
– Успокойся, старче, – остановил его словоизлияния витязь. – Я не настолько богат и глуп, чтоб драгоценностями разбрасываться. Даже если добыл их из собственной задницы.
– Ну и хвала Создателю, коли так, – покладисто прервал свои нравоучения Островид. – Тогда поговорим о том, что тебя тревожит. Спрашивай, Ханджар.
– Какая тут тревога, скорее наоборот… Кажется, я сумел понять дух степи, почувствовать ее – волю… И мне понравилось.
– Понять он сумел, – проворчал провидец. – Ишь ты… Я вот полжизни тут прожил, а не решился бы утверждать что-либо подобное. Не зря говорят: сказал – «молодой», подумал – «глупый»… Понравилась тебе наша Красавица, запала в душу – это в самую точку. Как смазливая бабенка справному мужику. Вот и засвербело тебе, чтоб и ей приглянуться. Показать себя решил, чтоб после было сподручнее на сеновал затащить… Да ты не перебивай, я ж не ругаю, – остановил он попытавшегося что-то возразить витязя. – Это правильно. Это жизнь. Так и должно было случиться… Но чтоб понять Степь, тут одного желания мало. Ведь ты на нее пока лишь с одного боку смотрел, да и то не слишком приглядываясь. А она разная бывает, и норовистая гораздо чаще, нежели сговорчивая. Иной раз так намаешься, пока угодишь, что света белого невзвидишь. Так-то… Понимаешь ты это, Ханджар? Не будет ли твое решение поспешным?
– Нет, – Владивой отвечал спокойно, совершенно не обижаясь на слегка высокомерную речь старца. – Я только высказался не совсем правильно, а понимаю все именно так, как ты и говоришь. И про пуд соли помню, который нужно съесть, прежде чем свое суждение заиметь. Но тем не менее – решение мое твердое и окончательное. С этим к тебе и приехал. Хочу об Испытании побольше разузнать. Раз оно такое важное, то и относиться к нему легкомысленно негоже. Я прав?
– В самую точку. Только тут как раз никаких неожиданностей не будет. Харцызы, они что дети малые. Простые и искренние. Хоть в ненависти, хоть в дружбе. Доблесть превозносят, слабость – презирают… Кстати, именно из-за этого у них и сложилось такое отношение к женщине.
– А разве не из-за неприятия законов?
– Шутишь… В Кара-Кермене законы в сто раз суровее, чем у хранителей, и никто не ропщет. Нет… Тут иное… Видишь ли, харцызы считают, что женщина превращает воина в безвольное существо. Ибо влюбленный мужчина ни о чем другом, кроме своего желания, думать неспособен. Особенно – если не нашел взаимности. А как такому доверять в бою? Ведь и сам зазря погибнет, и товарищей в могилу потащит! Вот и решили обезопасить себя от подобных бед. Стащили женщину с пьедестала, на который ее воздвигли трубадуры, и низложили до уровня бесправной рабыни.
– И ты считаешь это правильным? – удивился Ханджар, заметив некоторую горячность в словах провидца.
– Не знаю, – пожал плечами тот. – Не уверен… Я всегда предпочитал разумную середину любым крайностям. Но должен заметить, что женщина устроена так, что не может определиться в своих желаниях, если ей предоставить неограниченную возможность выбирать. Наверняка ты и сам наблюдал подобную картину: сегодня ей нравится что-то одно и один мужчина, а уже наутро – совершенно иное, и чем-то сумел заинтересовать другой… И вся эта неопределенность потом выплескивается в душевные страдания, ревность, склоки, рукоприкладство. Друзья становятся смертельными врагами. Братья проливают родную кровь… Лишив женщину права отказывать, харцызы навсегда устранили в Кара-Кермене любые разногласия. И за все годы не было случая, когда б степняк поднял оружие на своего товарища из-за ревности или подобной глупости.
– Странные твои рассуждения, Островид, – покрутил головой Владивой. – Право слово… Ну, да я не за этим к тебе ехал. Поживем – увидим, где правда. Хотя, должен признать, дни, прожитые на заимке по степным законам, были мне более приятны, чем годы баронства. Вот, опять отвлеклись… Похоже, разговоры о женщинах бесконечны…
– Значит, – подвел черту старец, – и харцызы правы. У воина полно других забот, чтоб еще забивать себе голову их прелестями. А что касаемо Испытания, то оно состоит из череды поединков. Заявивший свои права на должность Хана должен сойтись в схватке со всеми, кто пожелает бросить ему вызов.
– Рубиться со всем войском? – воскликнул впечатленный уготованным испытанием Ханджар. – Помилуй, старче! Харцызов не меньше тысячи будет… Разве сыщется живой человек, которому подобное деяние под силу? Десяток-другой положить – это еще куда ни шло, но всех…
– Погоди, – махнул на него рукой Островид. – Во-первых, поединок ограничивается третьим восходом солнца. Во-вторых, напоминаю – харцызы чтят честь и доблесть. Покажешь себя в первых схватках, предоставят время и дух перевести, и раны перевязать, и подкрепиться, и… нужду справить. Каверзы не жди. Но знай, что самые сильные фехтовальщики в бой вступят ближе к концу вторых суток. Да и то не потому, что легкой победы над уставшим противником искать будут, а чтоб тем, кто послабее, дать шанс себя испытать. И в-третьих, схватка будет происходить хоть и взаправду, но не до смерти. Любое ранение, кроме царапин, для харцыза считается проигрышем. А для тебя – когда упадешь и не сможешь больше подняться, даже чуть передохнув.