Внезапно из-за одного из этих валунов прогремел ружейный выстрел. В нескольких ярдах впереди, в центре долины виднелся невысокий холм, также усеянный огромными камнями. Мгновенно поняв, что случилось, а именно, что арабы, предвидя их отступление, заранее отправили основную часть своего войска через горы, чтобы подстеречь их при выходе из ущелья, Руперт приказал своим солдатам идти к холму и постараться удержать его.
Что они и сделали под яростным огнем врага. Впрочем, стрелки из арабов были никудышные, а дно долины окутывал утренний туман, поэтому обошлось без потерь. Как оказалось, на холме засели два или три вражеских снайпера, но их удалось легко обезвредить. Затем, заняв по возможности лучшие позиции, крошечный отряд, прежде чем встретить собственную смерть, приготовился нанести врагу как можно больший урон. Хотя время от времени замертво падал то один, то другой солдат, они смогли продержаться несколько часов, пока, наконец, из ущелья не показалась остальная часть арабов.
Вот тогда-то и завязалось ожесточенное сражение. Такие вещи кажутся героизмом, когда о них рассказывают, – отчаянное сопротивление горстки храбрецов перед лицом численно превосходящего врага, – но в жизни это самый неприглядный кошмар. Ибо что есть слава? Не более чем осадок, оставленный на стенках их кипящего кровью котла ужаса с такими мощными реагентами, как расстояние, романтика и время.
Так и этот последний, отчаянный бой горстки усталых солдат против многочисленного врага кажется благородным, когда о нем читаешь, хотя на самом деле он был попросту омерзителен. Эти черные суданцы показали чудеса храбрости, ибо, когда их ведет за собой тот, кому они верят и кого уважают, они не сдаются, даже если потеряют большинство своих товарищей убитыми и ранеными. Так и сейчас, больше ни слова не было сказано про капитуляцию. Ибо кто станет думать о таких вещах, видя, как рядом с вами раненый в живот солдат, то сыпля проклятиями, то вознося молитвы, корчится от боли на земле, но все равно заряжает ружье и в промежутках между приступами стреляет, убивая врагов. Когда от жажды язык вываливается изо рта, когда лоб пульсирует усталостью и болью, а сердце готово разорваться от ярости и горя о тех, кого вам больше никогда не увидеть живыми, а также от предчувствия собственного ужасного конца… Скажите, кто в таких обстоятельствах станет думать о чаше и венцах славы и пустых побрякушках доблести и чести?
По крайней мере, Руперт о них не думал. Сражаясь с мрачной решимостью, он лишь делал свое дело. И даже отбил две атаки, когда арабы, видя, что их огонь слабеет, попытались прикончить их копьями. В промежутке между двумя этими атаками Руперт думал об Эдит. Интересно, что она сейчас делает? Затем подумал, что, скорее всего, сейчас она в постели, спит, и даже если ей что-то снится, то конечно не он и не его отчаянное положение. Затем его посетил другой вопрос: если он погибнет – а это случится с минуты на минуты, проснется ли она, когда душа покинет его тело, или же будет и дальше мирно спать? Затем он вспомнил другую женщину, странную местную девушку знатных кровей, и ему подумалось, что как бы крепко она ни спала, она наверняка проснется, и его смерть будет отомщена, и это будет свирепая, кровавая месть пустыни. Впрочем, он тотчас выбросил все эти мысли из головы и пожал руку умирающего солдата.
– Кисмет![14] – произнес тот с жутковатой улыбкой. – Мы убили их больше, чем они могут убить нас. Вода в Пресных Колодцах на какое-то время станет горькой. Аллах добр, а рай приятен. Ты ранен, бей?
– Пока нет, – ответил он, – но, погоди, я скоро тоже туда приду. Ага, попал еще в одного!
– Не надо, не приходи, – ответил солдат – Живи, покуда жив. Тот, кому отпущены долгие годы, видит многое, и среди прочих вещей отмщение своим врагам. Живи, и ты увидишь, как шейх Ибрагим будет болтаться на суку колючего дерева!
Сказав это, солдат простонал, перекатился лицом вниз и умер.
Из-за камней поднимались клубы дыма, на солнце сверкали копья, хриплые голоса возвещали о том, чему никто не противоречил, – что Аллах велик и Магомет пророк его. То там, то здесь люди падали, кто навзничь, кто ниц, все так же заявляя, что Аллах велик, и тотчас оставляли свои тела, чтобы проверить верность этого утверждения. Кровь бежала тонкими, черными ручейками и тотчас впитывалась благодарной почвой. Люди умирали от рук своих же собратьев-людей, как то испокон веков было заведено в этом дьявольском мире и наверняка будет до самого его конца. Хранимый от ран неким чудом, Руперт продолжал сражаться. Магазин его винтовки был пуст. Только что последним выстрелом он убил высокого, бородатого араба. Затем почти рядом с собой он увидел Ибрагима и, вспомнив про револьвер, уже его вытащил, когда внезапно тяжелый удар сзади свалил его на землю.
Спустя какое-то время он снова пришел в себя и постепенно понял, что он не мертв, ибо лежал там же, где и упал, а вокруг него валялись тела мертвых и раненых. Рядом также стояли двое его солдат – пленники, поскольку их руки были связаны сзади. Шейх Ибрагим допрашивал их, обещая, что сохранит им жизнь, если они скажут ему, где они спрятали цыганку Бахиту и ее спутницу, юную Меа. На что пленники ответили ему, что принимают его условия и с удовольствием их выполнят. Мол, женщины спрятались в пустыне, куда они отбыли еще до начала сражения, и если они ему нужны, то пусть он отправится на их поиски.
Их ответ, похоже, привел шейха в ярость. Он тотчас подозвал к себе своих людей и велел им «убить этих псов». Те пришли, и тогда оба пленника, опустив головы, боднули их, словно бараны и даже, сбив одного из них с ног, запрыгнули на него и принялись топать ему по лицу ногами, пока жестокие сабли не сделали свое дело, и они не расстались с жизнью. Затем наступила очередь раненых, которых тоже убили, и вскоре из всего их отряда в живых остался один только Руперт.
Тогда его схватили и тоже начали расспрашивать про женщин. Однако он притворился, будто жажда мешает ему говорить, и стал указывать пальцем на горло и рот. Уловка сработала, ибо ему принесли воды, которая в тот момент была для него спасением. Чаша была большая, но он выпил ее всю и тотчас ощутил, как силы вернулись к нему. Тогда к нему обратился Ибрагим:
– Неверный пес, – произнес он, – как ты сам видишь, и твоя хитрость, и твоя храбрость бессильны перед волей Аллаха, который уничтожил весь твой отряд!
– Если это так, – ответил Руперт, – то почему он также уничтожил так много твоих воинов? Я уже насчитал двадцать мертвых и тридцать раненых. Аллах справедлив, и берет жизнь за жизнь.
– Не богохульствуй, пес. Об Аллахе я поговорю с тобой позже. А пока скажи мне, где эти женщины?
– Эти храбрые воины, которых ты убил, хотя сам же обещал сохранить им жизнь, уже сказали тебе: они в пустыне. Иди и поищи их там. Давай, ибо я устал от этой болтовни. Убей заодно и меня, а сам уходи, дабы встретить то, что Господь уготовил тебе, изменнику и лжецу, в этом мире и в мире грядущем.
– Значит, ты тоже желаешь умереть? – спросил Ибрагим, поднимая копье.
– Да. Почему бы нет? Мои солдаты убиты. Я хочу разделить их судьбу. Кроме того, я должен доложить на небесах о тебе, чтобы там приготовили для тебя место.
Араб опустил копье. Похоже, слова Руперта напугали его.
– Не так быстро, – сказал он. – Свяжите его и посадите на верблюда. Пусть он увидит, как мы поймаем этих женщин, и тогда поступим с ним, как велит нам закон.
И они связали Руперта веревками и посадили на его же собственного верблюда. Вскоре он выехал в путь вместе с арабами, коих было человек сорок. Остальные были или мертвы, или ранены, или же остались, чтобы доставить последних и богатую добычу, включая тысячу фунтов золотом, назад, к Пресным Колодцам. В устье ущелья, в нескольких милях от места схватки, они осмотрели мягкую землю и нашли следы верблюдов, на которых ехали Бахита, Меа и их слуга. Увидев, что следы ведут в пустыню, устремились за ними в погоню. Они ехали весь день, пока не достигли отмеченного на карте колодца, и здесь, измученные яростной схваткой и долгой дорогой, отказались двигаться дальше, хотя шейх Ибрагим и заставлял их. Они устроили рядом с колодцем привал, где поели фиников и лепешек, и даже поделились едой с Рупертом.
Пока воины Ибрагима ели, из кустов рядом с источником, в которых они прятались, к ним выползли бродяги, старик и две женщины, одна из них слепая, и попросили у них пищи. Их просьбу исполнили, и когда все трое насытились, Ибрагим спросил, не видели ли они двух женщин и мужчину верхом на верблюдах, которые проезжали мимо них.
На что те ответили, что да, видели, около тридцати часов назад. Но к этому времени они уже наверняка ушли далеко, так как, сделав лишь короткий привал, чтобы напоить верблюдов и самим поесть, они тотчас же отправились в путь.
Ибрагим понял, что добыча ускользнула от него. Более того, арабы отказались преследовать их по пустыне, где, как они опасались, их может поджидать засада соплеменников Меа, и тогда они умрут, как и их братья, в горном ущелье. Ярость Ибрагима не знала границ, ибо он отлично понимал: даже та богатая добыча, которую ему удалось захватить, не восполнит ему гибели лучших его воинов. Более того, то, что они погибли в личной ссоре, не встретит одобрения у его племени, особенно, у женщин. Он также не сомневался, что, как предрекал ему Руперт, правительство отомстит ему за эту резню, направив против него экспедицию, чего можно избежать лишь одним способом, а именно – уйти с остатками отряда к Халифе.
И, наконец, все его усилия оказались напрасными, ибо эта женщина, которую он желал со всей необузданной страстью, столь характерной для обитателей Судана, беспрепятственно вернулась к себе в Таму, которая была слишком хорошо защищена, чтобы на нее напасть.
Эти и другие напасти, как размышлял Ибрагим, свалились на его голову по вине его заклятого врага, английского бея, взявшего Меа под свою защиту и стойко защищавшего со своим крошечным отрядом горный проход, тем самым помешав ему, Ибрагиму, броситься за ней в погоню и поймать. Черное и жестокое сердце Ибрагима кипело ненавистью к этому неверному псу. Правда, затем, он с внезапной радостью вспомнил, что, по крайней мере, может отомстить англичанину за все свои несчастья.