– Миссис Уллершоу? Которую? Я слышала, что их две, молодая и старая. Я тут у них не работаю, просто экономка уехала на Новый год к родственникам мужа в деревню и по дружбе попросила меня присмотреть за домом.
– Совершенно верно, – ответил Руперт. – Я имел в виду старую миссис Уллершоу.
– В таком случае вам стоит пойти и проведать ее на Бромптонском кладбище, где, насколько мне известно, ее похоронили на прошлой неделе. Боже милостивый, что с вами? – добавила она, когда Руперт выронил из рук саквояж и тяжело привалился к дверному косяку.
– Ничего, – тихо ответил он. – Могу я попросить стакан воды?
Она мудро покачала своей большой головой.
– Даже не думайте играть со мной в эти фокусы со стаканом воды. Пока я пойду за ним, вы набьете себе карманы ценными вещами, которые я здесь стерегу. Но вы можете пройти в эту комнату и, если вам плохо, то даже сесть, потому что с какой стати мне бояться одноногого калеку. – И она открыла ему дверь в столовую.
Руперт проследовал за ней внутрь и опустился на свой собственный стул, так как в комнате стояла мебель. Более того, за рамой зеркала все еще виднелись его визитки, а на серванте стоял бронзовый Осирис, его подарок Эдит. В его воспаленном мозгу тотчас возник склеп в храме Тамы и огромная статуя бога-владыки мертвых, стерегущего мрачное обиталище смерти. Вот и здесь он тоже стережет обиталище смерти.
– И когда же умерла миссис Уллершоу? – спросил он, превозмогая себя.
– Дней за пять до ее похорон. Если не ошибаюсь, это обычный срок.
– А вы не знаете, где сейчас молодая миссис Уллершоу? – помолчав, спросил Руперт.
– Нет, не знаю, но подруга говорила мне, что на всякий случай, если ей придут какие-то письма, на каминной полке, на бумажке есть ее адрес.
Руперт встал и взял бумагу. Это оказался конверт, более того, конверт, в котором пришло его последнее письмо, отправленное им из Абу-Симбела, и под ее именем, миссис Руперт Уллершоу, адрес дома в Риджентс-парке был вычеркнут, а поверх него, почерком его жены, написан другой, на Брук-стрит.
– Спасибо, – сказал Руперт, оставляя себе конверт, – это все, что я хотел знать. А теперь я пойду.
В следующее мгновение он уже был на крыльце и слышал, как за ним заперли дверь. Кэб, на котором он приехал сюда, по-прежнему стоял в нескольких ярдах: после долгой поездки кэбмен решил дать лошади передохнуть. Сев в экипаж, Руперт велел ехать на Брук-стрит. Здесь, внутри кэба, первое потрясение, наконец, прошло, зато нахлынуло горе. Руперт сидел, и по его щекам катились слезы. Как же это все ужасно и как печально! Ну почему его мать не прожила чуть дольше?
Вскоре они доехали до написанного на старом конверте адреса. Вновь, с саквояжем в руке, Руперт позвонил в колокольчик, – вернее, нажал кнопку звонка, потому что тот был электрический, – и задался смутным вопросом, что ждет его за этой дверью. Вскоре ему открыли. На этот раз перед ним стояла деревенского вида девчушка, судя по виду, из младшей прислуги, ибо главный лакей укатил на воскресенье развлечься в обществе личной горничной Эдит.
– Миссис Уллершоу у себя? – спросил Руперт.
– Да, сэр, думаю, что да, – ответила та, делая книксен перед высоким, темным призраком и пряча под фартуком грязные руки.
Руперт вошел в прихожую и спросил, где комната Эдит.
– На втором этаже, сэр, первая дверь направо, – сказала она, памятуя про нагоняй, который недавно получила от Эдит за то, что провела наверх сэра Имярек, закатав рукава выше худых локтей, как это было с ней и сейчас. Отнюдь не желая повторять свою непростительную ошибку, она, быстро все объяснив, закрыла за ним дверь и мгновенно испарилась.
С саквояжем в руке, Руперт вскарабкался по лестнице и проковылял к указанной двери. Поставив саквояж на поднос, который почему-то так и не был унесен после обеда, он постучал.
– Войдите, – раздался голос Эдит, решившей, что это горничная принесла ей горячую воду, о которой совершенно забыла, когда приносила чай.
Руперт повернул дверную ручку и вошел. Эдит стояла к нему спиной на другом конце комнаты у камина, наливая себе чашку чая. Однако услышав стук его костыля о доски пола, так как прежде чем заговорить с ней, он решил подойти ближе, она обернулась, чтобы узнать, что это за стук. Перед ней предстала высокая фигура, одетая в зеленую матросскую куртку и горчичного цвета брюки, опирающаяся на огромную, грубо обтесанную деревянную палку. Картину довершала длинная рыжая борода и такие же длинные всклокоченные волосы, нависающие на лоб.
– Кто вы такой и что вы здесь делаете? – воскликнула она.
– Эдит, – с легкой укоризной произнес он. – Эдит!
Схватив с чайного подноса свечу, она скорее подбежала, нежели подошла к нему и, поднеся ее к самому лицу, присмотрелась. В следующий миг подсвечник со звоном упал на пол, она же отпрянула назад к камину.
– О, боже! – ужаснулась она. – О, боже! Это ты или твой призрак?
– Это я, Руперт, – печально ответил он, – а вовсе не призрак, хотя предпочел бы им быть.
Эдит овладела собой и расправила плечи.
– Ты мертв уже несколько месяцев, по крайней мере, мне сказали, что ты мертв. Добро пожаловать домой, Руперт! – и она как будто в жесте отчаяния протянула ему руку.
И он вновь проковылял вперед, и его костыль, который он лично вырезал карманным ножом, вновь застучал по покрытому ковром полу. Услышав этот стук, Эдит вновь посмотрела вниз и увидела, что одна штанина горчичного цвета брюк пуста. А подняв взгляд, увидела то, чего сначала почти не заметила. Там, где полагалось быть левому глазу, окаймленная красными, воспаленными шрамами, зияла пустая глазница. Правый глаз был тоже воспален и налит кровью, как будто от обильно пролитых слез, что, собственно, так и было.
– Что случилось с тобой? – шепотом спросила она, ибо голос изменил ей, и опустила протянутую было руку. – Твоя нога и твой глаз, что с ними случилась?
– Пытки, – со стоном ответил он. – Я попал в руки к дикарям, которые меня изуродовали. Прости, я вижу, что ты потрясена, – и он замер на месте, тяжело опираясь на костыль. Вся его поза являла собой картину борьбы отчаяния со слабо тлеющей в сердце надеждой. Увы, даже если та и была еще жива, она была обречена на скорую смерть.
Эдит даже не сдвинулась с места. Указав на стоящий рядом с ним стул, сидя на котором Дик только что курил сигареты, она лишь сказала:
– Может, ты сядешь?
Руперт даже не сел, а тяжело повалился на стул, а его костыль со стуком упал на пол с ним рядом.
– Может, ты хочешь чаю? – рассеянно спросила Эдит. – Впрочем, здесь всего одна чашка. Если хочешь, возьми мою.
– Спасибо, – ответил он и махнул рукой. – Я пью из своей собственной чаши и чувствую ее горечь.
На несколько секунд между ними повисло молчание. Чувствуя, что оно сводит ее с ума, Эдит заговорила первой.
– Скажи мне… – начала было она, – скажи мне… дорогой, – это слово застряло у нее в горле и вырвалась наружу чем-то вроде хрипа. – Что это все значит? Видишь ли, я ничего не понимаю. Я думала, что ты мертв. Посмотри на мое платье.
– Только то, что я уже тебе сказал. Мне не повезло. На меня напал численно превосходивший меня враг. Я сражался, как мог, пока почти все мои солдаты не были убиты, но, к сожалению, я был оглушен и попал в плен. После этого мне был дан выбор: ислам или смерть. Я выбрал смерть, но сначала меня подвергли пыткам: отрубили мне ногу и горячим железом выжгли глаз. В конце концов, они собирались повесить меня. Но меня спасли.
– Ислам? – спросила с дрожью Эдит. – Что такое ислам?
– Иными словами, мне предлагали принять магометанскую веру.
– И ты позволил им сделать с тобой все эти ужасные вещи, вместо того, чтобы на несколько дней притвориться, будто теперь ты магометанин?
– Разумеется, – ответил Руперт с мрачной гордостью. – Что еще ты ожидала от меня, Эдит?
– Я? Если честно, не знаю. Просто все это так ужасно. А кто тебя спас?
– Местные женщины, наделенные властью, с которыми я познакомился. Они привели с собой своих соплеменников и перебили арабов. Меня они забрали к себе домой и выходили.
Эдит быстро посмотрела на него.
– Мы о них слышали, – сказала она. – Одна из них была молода и красива. Если, конечно, дикарка может быть красивой. Что скажешь?
– Да, – равнодушно ответил Руперт, – наверно, Меа была красивой, но она не дикарка. Она принадлежит к древней расе, а ее положение гораздо выше твоего. Она властительница Тамы. Я как-нибудь расскажу тебе о ней.
– А! – воскликнула Эдит. – Но вряд ли мне будет интересно про нее слушать.
– Тебе должно быть интересно, – ответил он, – ведь она спасла мне жизнь.
На этом тема была исчерпана.
– А ты знаешь, – спросила Эдит, – ты знаешь про свою мать?
– Да, Эдит, сойдя с корабля, я первым делом поехал в ее дом и там узнал. Именно там я получил твой адрес, – с этими словами он сунул руку в боковой карман своей зеленой куртки и достал из него смятый конверт. – Как я полагаю, ты была с ней? – спросил он.
– Не до конца.
– А кто же тогда?
– Никто, кроме сиделки. С ней случился еще один удар, и она впала в беспамятство. Я переехала сюда две недели назад, потому что помочь ничем не могла, а сиделке требовалась комната.
Впервые в терпеливом сердце Руперта начала закипать злость. Это надо же! Его бедная, несчастная мать была брошена умирать в полном одиночестве!
– Вообще-то, – начал он, и впервые в его голосе послышались суровые нотки, – тебе следовало проявить доброту и остаться. В конце концов, ты моя жена, и твое место было там, рядом с ней.
– Мне казалось, что я больше тебе не жена, Руперт, а всего лишь вдова. К тому же не моя вина, что я не переношу вида болезней и прочих ужасов. Никогда не переносила, – она посмотрела на его изуродованное тело и вздрогнула.
– Тогда молись, чтобы они никогда не выпали на твою долю, – произнес он тем же суровым голосом.
Это напугало ее, и она вновь предпочла сменить тему.