– Ты уже слышал, что дела здесь пошли для тебя крайне скверно? – спросила она. – Во-первых, у лорда Дэвена родился наследник, крепкий, здоровый сын, и теперь все состояние и титул перейдут ему.
– Я искренне рад это слышать, – ответил Руперт. – Пусть дитя живет и здравствует.
Эдит в упор посмотрела на этого удивительного человека, но, не найдя, что ему ответить, чтобы не обидеть его, продолжила:
– Во-вторых, ты почти опозорен, вернее, опозорена твоя память. Говорят, будто ты провалил порученное тебе дело, потому что связался с женщинами.
– Я читал об этом в газетах, – ответил он, – и мне нет необходимости убеждать тебя, что это ложь. Однако я готов признать, что совершил ошибку, позволив этим двум женщинам ехать вместе с моим караваном. Я поступил так отчасти потому, что они были в трудном положении и умоляли меня о помощи, отчасти потому, что с такими караванами, как мой, обычно следуют женщины, и я полагал, что их присутствие будет внушать туземцам меньше подозрений. Кроме того, я уверен, что будь со мной эти женщины или нет, шейх Ибрагим все равно на меня бы напал, чтобы свести со мной старые счеты. Как бы то ни было, мои руки чисты (услышав второй раз за день эти слова, Эдит вздрогнула). Как честный человек, я выполнил свой долг так, как смог, и если на мою долю выпали телесные и душевные муки, – Руперт посмотрел на свою пустую штанину, – значит, на то господня воля и я обязан ее принять.
– Но как ты можешь ее принять? – едва ли не с яростью спросила Эдит. – Дать изуродовать себя, стать калекой, очернить офицерскую честь, знать, что на твоей карьере поставлен крест, а все твои перспективы в жизни разрушены рождением этого ублюдка. Скажи, как ты можешь спокойно к этому относиться? Лично меня все это сводит с ума.
– У нас по-прежнему есть мы с тобой, – печально ответил он.
С жестом, полным отчаяния, она повернулась к нему. Она никогда не любила его, всегда его чуралась и вот теперь… когда поцелуй другого мужчины еще не остыл на ее губах… О, как же она его ненавидела! – ненавидела это уродливое, одноглазое существо, которое могло предложить ей лишь свое опозоренное имя. Она не сможет быть его женой, это сведет ее в могилу. А позор, которым она покроет себя, а злорадство со стороны женщин? Ведь как те завидовали ее красоте и ее счастью, когда она вышла замуж за знаменитого наследника лорда Дэвена!
– Нет, только не это! – простонала она. – Наверно, это звучит жестоко, но я все равно тебе это скажу. Я не могу… я не могу быть твоей женой.
Он вздрогнул, а затем застыл неподвижно.
– Почему, Эдит? – спросил он холодным, неестественным тоном.
– О, ты только посмотри на себя в зеркало и увидишь сам. Это жуткая красная дыра вместо глаза, да и второй глаз тоже весь красный.
– Какое-то время я был совершенно слеп. Мне стыдно в этом признаться, но скорбь по моей матери стала причиной нового воспаления. Оно пройдет. Возможно, врачи смогут что-нибудь с ним сделать.
– Но они не вернут тебе твою ногу, я же не выношу калек. Ты сам это знаешь. К тому же это невозможно, ибо теперь мы нищие.
– В таком случае, скажи, что мне делать? – спросил он.
– Руперт, – ответила она сдавленным шепотом и бросилась перед ним на колени и посмотрела на него безумным, умоляющим взглядом. – Руперт, будь милосерден ко мне, ты мертв. И оставайся им, а меня оставь в покое.
– Тогда скажи мне одну вещь, Эдит, – отозвался он. – Ты когда-нибудь любила меня?
– Нет, наверно не совсем.
– Тогда почему ты вышла за меня замуж? Из-за моей карьеры и перспектив?
– Да, до известной степени. Но я уважала тебя и восхищалась тобой. К тому же лорд Дэвен принуждал меня к этому, хотя я не знаю, почему.
И вновь по телу Руперта пробежала дрожь. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, и снова закрыл. Очевидно, Эдит не знала правды. Но должен ли он рассказать ей про ее собственный позор, тем более что у него не было никакого желания отомстить ей?
– Спасибо, что была откровенна со мной, – тяжело произнес он. – Я рад, что ты сказала мне правду, а поскольку я желаю тебе только добра, это избавит тебя в будущем от мучений, какие ты была бы вынуждена терпеть, будучи женой уродливого калеки, которого ты никогда не любила. Только ради себя самой, Эдит, подумай всего минуту. Это твой последний шанс. Вещи в этом мире имеют обыкновение меняться. Я в этом убедился. Все может измениться снова, ты же пожалеешь о своем поспешном решении. Кроме того, твое положение жены человека, который только считается мертвым, будет весьма уязвимым, ибо в будущем может выясниться, что он все еще жив.
– Я все взвесила, – ответила Эдит, – и готова пойти на риск. Ты ведь не выдашь меня, Руперт?
– Нет, – ответил он голосом полным ледяного презрения. – Я не стану брать с тебя пример. Я не выдам тебя. Бери то немногое, что у меня есть, по наследству или как-то еще. Это убедит всех, что я на самом деле мертв. Но отныне, Эдит, я ненавижу тебя. Нет, не той ненавистью, что жаждет мести, ибо я помню, что мы по-прежнему муж и жена, и я никогда даже пальцем не пошевелю, чтобы нарушить эти узы, которые должны оставаться нерасторжимыми, пока одного из нас не заберет к себе смерть. И все же я говорю тебе, что все мое естество и весь мой дух восстают против тебя. Кто, как не ты, когда-то поклялась мне в своей любви? Я даже кончиками пальцев боялся прикоснуться к твоей красоте. Теперь же я никогда по собственному желанию не заговорю с тобой снова, ни в этом мире, ни в ином. Ступай своим путем, Эдит, я же пойду своим, – сказав это, Руперт встал с низкого стула, подняв с пола свой костыль, и поковылял вон из комнаты, тяжело опираясь на него.
Пока он замешкался у двери, Эдит встала с колен, на которых стояла все это время, и с криком «Руперт!» бросилась за ним следом.
Но он сделал вид, что не слышит, ибо полог разлуки уже упал между ними, уже выросла стена молчания. С тем же успехом она могла взывать к воздуху.
Руперт взял с подноса свой саквояж, затем на лестнице какое-то время раздавались тяжелый шаг единственной ноги и стук костыля. Передняя дверь открылась и закрылась снова. Все было кончено.
Несколько мгновений Эдит пребывала на грани обморока, однако затем овладела собой, собралась с мыслями и позвонила в колокольчик. На ее звонок пришла горничная, которая уже успела вернуться домой.
– Джейн, – сказала Эдит, – когда ты в следующий раз будешь куда-то уходить, будь добра, скажи этой девчонке Элизе, чтобы она никогда не впускала в дом посторонних людей, не спросив у меня, хочу ли я их видеть. Сегодня днем она впустила сюда какого-то сумасшедшего. Тот принес целый саквояж контрабандных шелков, которые желал мне продать. Я не могла избавиться от него почти целых полчаса, и он до смерти перепугал меня. Нет, я больше не хочу об этом слышать. Забери чайный поднос.
Глава XVIII. Счастливая, счастливая жизнь
Выйдя из дома на Брук-стрит, Руперт бесцельно пошел вдоль нее, затем вдоль Бонд-стрит, через Пикадилли, где в тумане его едва не сбил кэб, затем по Сент-Джеймс-стрит к Пэлл-Мэлл, потом вдоль нее, пока не дошел до Клуба армии и флота, в котором состоял. Здесь он прошел мимо портика, куда его бессознательно привели шаги, но затем, вспомнив, что он мертв, и ему лучше сюда не входить, торопливо развернулся и налетел на дородного генерала, под чьим началом когда-то служил и который как раз собрался подняться по ступенькам клуба.
Будучи человеком холерическим, генерал осыпал его проклятьями, после чего, судя по жалкому внешнему виду Руперта и его костылю, решил, что перед ним нечастный бездомный калека, и, устыдившись, со словами сочувствия сунул ему в руку шестипенсовик.
– Прошу вас, не надо извиняться, генерал, это все моя неловкость, – сказал Руперт и, посмотрев на шестипенсовик в своей руке, добавил. – С вашего позволения я передам его другому. – И, отдав монету голодного вида оборванцу, который остановился рядом с ними, поковылял дальше.
Генерал застыл в растерянности: голос показался ему знакомым, а вот имя его владельца он никак не мог вспомнить.
– Эй! – крикнул генерал вслед удаляющейся фигуре, но Руперт, поняв опасность, быстро зашагал к «Атенеуму» и вскоре исчез в тумане.
– Что за дьявольщина! – воскликнул генерал, поднимаясь по ступенькам. – Чей же это был голос? Вспомнил! Руперта Уллершоу! – и подбежав к будке швейцара, спросил: – Здесь был полковник Уллершоу?
– Нет, генерал, – ответил швейцар, – он больше не состоит в клубе, потому что мертв. Убит в Судане несколько месяцев назад.
– Ах, да, вспомнил! – отозвался генерал. – Он еще провалил порученную ему миссию. Хороший был человек, пока не связался с женщиной. Но провалиться мне на этом месте, я своими глазами только что видел его призрак, без ноги с бородой длиною в ярд! И это точно был его голос. Слышал его на площади в Абу-Клеа. Просто удивительно, да и только!
Еще долгие годы, когда речь заходила о призраках, эта его встреча с искалеченной тенью Руперта Уллершоу была излюбленной историей генерала, особенно, когда позднее всплыли некоторые факты.
Руперт миновал «Атенеум». С известными трудностями, – было скользко, – он поднялся на ступени за статуей герцога Йоркского, затем поспешил дальше мимо казарм Конной гвардии и Министерства иностранных дел, пока, наконец, не пришел к набережной, где, поскольку очень устал, сел отдохнуть на скамейку возле реки. Вскоре к нему подошел полицейский и потревожил его, спросив, что он тут делает. На что Руперт учтиво ответил, что, по его мнению, это общедоступное место. Услышав такой ответ, полицейский уставился на него точно так же, как только что генерал, и пошел дальше. Тем не менее, Руперт поднялся и заковылял дальше, пока не дошел до тенистого места между двумя фонарями, где сгущающийся туман дал ему уединение. Положив рядом с собой саквояж, он облокотился на парапет и стал слушать шепот текущей под ним реки.
Именно здесь, когда усталость от долгой ходьбы отступила, на него всем своим весом обрушилась тяжесть его плачевного положения. Его душа спустилась в ад; он узрел и понял ужасную правду. Калека, с черным пятном позора на имени, брошенный всем миром, омерзительный для Эдит, дочери Дэвена, вышедшей за него замуж лишь ради денег и положения… был ли во всем жестоком Лондоне более одинокий, лишенный всякой надежды изгой, чем он? А ведь всего десять месяцев назад его здесь всячески превозносили и чествовали! Год назад, как вспомнил он, накануне Нового года, он сделал предложение Эдит, и она приняла его. Вспомнил он и слова, сказанные ему тогда леди Дэвен и его матерью, смысл которых в полной мере дошел до него только сейчас, хотя тогда он пропустил их мимо ушей. Те женщины были правы: любовь ослепила его.