шее впечатление.
Наконец Эдит начала проникаться к мужу любовью, или, если это слишком сильно сказано, по крайней мере, восхищаться им – нет, не только его душевными качествами и характером, но и его внешним обликом, тем самым, который когда-то вызывал у нее отвращение, особенно, когда она сравнивала его с неким другим мужчиной. Теперь же, когда колесо ее инстинктов совершило поворот, тот, другой мужчина стал ей ненавистен, и она сторонилась его, как когда-то сторонилась Руперта, всячески избегая его общества, а еще более – знаков внимания, которые он время от времени ей оказывал, тем более, что теперь Дика терзала ревность. Разумеется, учитывая характер Эдит, свою роль в таком моральном и физическом volte-face[20]сыграло то, что Меа смотрела на Руперта полным обожания взглядом, однако это была не единственная причина. На нее обрушилось Воздаяние и длань Судьбы пригнула ее к ногам этого мужчины.
Но, что хуже всего, это ничуть не приблизило его к ней. Нет, Руперт, как всегда, был учтив и обходителен, даже галантен, однако она чувствовала, что на самом деле это – броня, которую она не в состоянии пробить, что, как он однажды сказал, его природа и его дух в омерзении восстают против нее. Дважды или трижды она пыталась прикоснуться к нему, и всякий раз замечала, как он мгновенно отстранялся от нее, но не потому, что боялся показать свои чувства или впасть в искушение, а по причине стойкого внутреннего отвращения, что, согласитесь, нечто совершенно иное. Она помнила его страшные слова про развод, как он бросил ей в лицо, что отныне ненавидит ее, и что если в будущем она поклянется в любви к нему, он не притронется к ней даже кончиком пальца. Да и зачем ему это, когда рядом с ним постоянно другая женщина, более верная, более духовная – и да, она вынуждена это признать, более красивая – которая занимает все его помыслы.
А теперь посмотрим на Эдит после того, как она провела в обществе мужа две недели. Ее утомила долгая верховая прогулка под палящим солнцем, на которую она согласилась, чтобы побыть рядом с ним, изображая интерес к вещам, которые она не понимала, таких как, например, посадка финиковых пальм, ибо ей было совершенно безразлично, вырастают они из косточек или отростков. Ее также утомили бесконечные, но, похоже, тщетные усилия предстать перед ним лучшей своей стороной, оставаться под палящим зноем спокойной и привлекательной, даже сидя на капризной лошади, которая то и дело пугала ее своим выходками. (Интересно, задавалась она вопросом, как это Меа удается выглядеть свежей даже в жару и никогда не терять собственного достоинства и почему ее волосы под белым покрывалом всегда остаются упругими и блестящими?) Не в меньшей степени Эдит раздражал и Дик, сопровождавший ее до их с Табитой дома. Кузен всякий раз самым уродливым образом демонстрировал свою растущую ревность, выпуская в нее одну за другой стрелы грубого сарказма. Он не преминул напомнить ей про тот день много лет назад, когда ее муж считался мертвым, и она согласилась выйти за него, Дика, замуж. Она не стала ему отвечать, ибо не видела в этом смысла, однако в глубине души поклялась, что при первой же возможности избавится от Дика раз и навсегда. Да, ей было все равно, что он скажет и какие письма пригрозит сделать достоянием гласности, она не станет зарывать голову в песок и покончит с ним. Жаль только, что ей не хватило мужества сделать это много лет назад.
И вот теперь она была в своей комнате, лежала лицом вниз на ангарибе и рыдала, выплакивая накопившуюся в душе горечь. Все ее очарование, все ее женские уловки были бессильны против невысокой, однако царственного вида восточной женщины с быстрым умом, спокойным, загадочным лицом и взглядом, похожим на взгляд Судьбы; женщины, что некогда бросила ей вызов и с благодарностью приняла мужчину, которого она, Эдит, отвергла, согласившись быть хозяйкой только его сердца. Будь все иначе, между ними могли бы возникнуть ссоры, или бы она наскучила ему. Но в том-то все и дело: не будучи мужем и женой, они не могли друг другу наскучить. Она постоянно распахивала перед ним врата Эдемского сада, рая, из которого его возвращали назад ангелы с огненными мечами его собственной суровой праведности и некогда принесенного обета. И вот теперь перед ним широко распахнулись врата другого сада, который предлагала ему Эдит и который много лет стоял замкнутым на замок и запор, он же не имел ни малейшего желания туда войти.
Чем же все это кончится, когда по истечении месяца ей вновь придется предстать перед толпой чужаков с их каменным, презрительным взглядом? О, тогда она наверняка услышит, что он посоветовался с собой и собственной совестью, что он не нашел такого закона, который бы вынудил его вернуться к женщине, которая отвергла его; что он предлагает ей свой титул и свое богатство и желает ей самого лучшего в этой жизни, однако он сам останется там, где находится, дабы и дальше рассуждать о философии и прочих подобных вещах с его благородной спутницей Тамой, прекрасной и безупречной.
Нет, это выше ее сил! Эдит дала волю слезам. Ее рыдания громким эхом раздавались в пустой комнате. Услышав их сквозь тонкую перегородку, Табита пришла к ней, чтобы спросить, в чем дело.
– Ты больна? – спросила она.
С заплаканным лицом и в ночной сорочке, Эдит сидела на ангарибе; волосы рассыпались по ее плечам.
– Может быть, – ответила она. – По крайней мере, я несчастна, что то же самое.
– В чем дело? Неужели Дик…
– О, забудь про Дика. Я от него устала.
– Тогда в чем? В Руперте?
– Разумеется, в ком же еще? Или ты слепа, Табита?
– Ах, я вижу не дальше других. Но зачем тебе так громко рыдать из-за Руперта, что я слышу твой плач даже сквозь стену? Он ведь так добр к тебе.
– Добр, добр, добр! – воскликнула Эдит, с каждым словом все громче. – Да, он добр, как был бы добр к любой женщине, которую занесло сюда. Мне не нужна его доброта!
– Тогда что тебе от него нужно? Его гнев?
– Нет. Мне нужна… его любовь.
– Тебе ее никогда не купить, тем более что на рынке есть и другой торговец, тебе же нечего предложить взамен, – задумчиво произнесла Табита.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, говоря, что мне нечего предложить взамен, Табита. Неужели то, что я могла бы предложить ему, ты называешь словом «нечего»?
– Mein Gott! Я поняла. Ты хочешь сказать, что влюбилась в него?
– Да, наверно это я и хочу сказать. По крайней мере, он мне муж. У меня на него есть права.
И вновь леди Дэвен задумалась, а потом сказала:
– Меня вечно мучил вопрос: чем все это закончится? Если ты полюбила его, жаль, что этого не случилось раньше. Почему на это тебе понадобилось так много времени, Эдит? Но я боюсь, что уже слишком поздно. Как там говорится в одной английской пословице – куй железо, пока горячо.
– Если это все, что ты можешь сказать, ты могла бы оставаться в своей комнате! – резко ответила Эдит между всхлипами.
– Himmel! А что еще я могу сказать, кроме правды? Извини, Эдит, но не ты ли приготовила этот пудинг? Каким ты его приготовила, таким и кушай. Что толку лить слезы, если он у тебя пригорел? И все же мне жаль тебя, моя дорогая Эдит, ибо ты поняла: когда бросаешь в воздух камни, некоторые затем падают тебе же на голову.
– Прошу тебя, уходи! – прошептала Эдит. – Мне не нужна твоя жалость, равно как и твои нравоучения. Оставь меня в покое, чтобы я доела свой, как ты выразилась, пудинг.
– Прекрасно, – ответила Табита, – но мой тебе совет, попроси Бога, чтобы тот немного его подсластил, что ты всегда забываешь сделать.
– Боюсь, забыла и уже давно, – ответила Эдит, вновь бросаясь на ангариб и отворачиваясь лицом к стене.
Той ночью в Таме были и другие страдающие сердца. Например, Руперт заметил, пусть и не полностью, но многое из того, что происходило в душе его жены. Он понял: Эдит искренне раскаивается в своем эгоистичном поступке и всем сердцем желает его исправить. Он также был уверен, из своего знания их предыдущих близких отношений, из ее более чем прозрачных намеков, из того, что он наблюдал, когда они бывали вместе, что она поступила так под влиянием Дика, который ухаживал за ней как до их бракосочетания, так и после его предполагаемой смерти, и вот теперь это влияние больше не давило на нее, хотя она по-прежнему страшно боялась своего кузена. Кстати, это подтверждали и другие источники информации – Табита, рассказавшая ему очень многое, да и сам Дик, пытавшийся очернить Эдит в его глазах, якобы случайно выболтал кое-какие факты. Так, например, выяснилось, что Дик и Эдит обедали вдвоем накануне того злополучного Нового года, когда Руперт вернулся в Англию, более того, пребывали на тот момент в на редкость близких и теплых отношениях.
Надо сказать, что это и другие его откровения имели совершенно иной эффект, нежели тот, на который он рассчитывал. Руперт начал проявлять снисхождение к Эдит. К нему пришло понимание, что те вещи, которые он принимал за эгоизм и жестокость, на самом деле объяснялись ее страстью к этому презренному ничтожеству. Он жил в этом мире не первый день и знал, что влюбленная женщина обычно смотрит на других мужчин с отвращением, даже если такой мужчина был когда-то любим ею.
И потому, как рассуждал кроткий, сострадательный Руперт, считая его мертвым, Эдит, тем более, будучи женой лишь на бумаге, поддавшись минутному порыву и соблазнительным речам змея-искусителя (как понял Руперт) пообещала Дику выйти за него замуж, после чего к ней явился мертвый муж, каким он был для нее на тот момент. Разве не достойна Эдит снисхождения, ибо, образно выражаясь, она уже отходила свое время во власянице и посыпав голову пеплом, тем более что этот Дик был теперь ей неприятен.
А пока, с каким упорством он ни пытался бы подавить в себе эти чувства и мысли – кстати, чем не прекрасная возможность воплотить в жизнь собственные доктрины отречения и прощения? – им владело желание, подчас непреодолимое, если не свернуть шею этому Лермеру, то по крайней мере, вышвырнуть его из Тамы, где тот, надо сказать, уже успел настроить против себя многих.