Но, Руперт, в то время, когда ты считался погибшим, я всего этого не знала и потому вновь попала под влияние Дика, тем более что мне казалось, будто он исправился. В тот день, когда ты вернулся домой, мы с ним тайно обручились. Это поможет объяснить, что произошло потом. Пойми, я была не в себе и не отвечала за свои слова.
После этого, пребывая в нервическом состоянии, я написала Дику несколько глупых писем, которыми он теперь шантажирует меня, поскольку я отказалась иметь с ним дело. Кроме того, знай я, куда ты уехал, я бы попросила у тебя прощения и попыталась бы помириться с тобой. Я же этого не знала и, не желая огласки этих позорных фактов, побоялась наводить справки.
Руперт, поверь, я возненавидела Дика столь же сильно, как когда-то любила его, если вообще когда-то любила. Теперь мне известно, сколько в нем злобы и вероломства; я знаю, что это он приложил руку к тому, чтобы очернить твое имя, а потом и мое, знаю о прочих его кознях, и потому он стал мне омерзителен. Увы, он преследует меня, как тень, и угрожает мне. Я могу прогнать его от себя, и если он начнет распускать обо мне грязные сплетни и показывать те письма, то кто поверит, что я невиновна? Ведь со мной отказывается иметь дело собственный муж! Я буду окончательно опозорена. Ведь он последовал за мной даже сюда. Да, и этот подлец и мерзавец пытался убить тебя, заразив смертельной болезнью. Слава богу, похоже, ему это не удалось.
Руперт, муж мой, перед очами Господа, меня сотворившего, я говорю тебе чистую правду. Я люблю тебя душой и телом. Просто раньше между нами стоял Дик, а теперь он навсегда оставил меня. Я несчастна, ибо не могу быть рядом с тобой, и если ты простишь мне прошлое и вернешься ко мне, ни один мужчина в мире не сможет похвастать лучшей женой, готовой исполнить все его желания. Знаю, что прошу слишком многого, знаю, что я этого не заслужила, знаю также, что прекрасная Меа любит тебя, что она такая же верная и добропорядочная, как и ты. О, Руперт, Руперт, умоляю тебя, только не разбивай мне сердце, не прогоняй меня вновь и не заставляй в одиночестве бродить по пустыне. Ибо я не знаю, что в таком случае будет со мной. Скорее всего, как и другие несчастные существа, я предамся пороку. По крайней мере, мне будет, что вспомнить. Руперт, будь милосерден, если ты сам уповаешь на милосердие, – твоя жена – ибо я полагаю, что сохранила за собой право называть себя ею -
Это письмо произвело на Руперта огромное впечатление, как и рассчитывал его автор. Получив его, он уже пребывал в унынии, а когда прочел, то опечалился еще больше. Его до глубины души тронуло то, как Эдит пыталась оправдаться в его глазах, ее честное и искреннее признание, то, как, разлюбив Дика, она вновь полюбила его, и теперь, как она уверяла – а он почти ей верил – он для нее стал всем на свете. В особенности, его тронуло ее раскаяние.
И все же он не мог не видеть, что почти любой ее аргумент можно легко опровергнуть, приведя в пример Меа, не писавшую никаких писем и не возносившую никаких молитв. Почему ее сердце должно быть разбито? Почему она должна в одиночестве бродить по пустыне, о которой писала Эдит, или, если на то пошло, последовать обычными путями отчаяния? Меа, которая никого не оскорбила и всегда была его ангелом-хранителем.
Увы, единственный ответ заключался в том, что Эдит, в отличие от Меа, – его жена. Он женился на ней, чтобы разделить с ней радости и невзгоды. Именно о них говорила древняя пословица: «Тех, кого соединил Господь, да не разъединит никакой человек». Нет, он прекрасно знал, в каком направлении лежат его чувства. И все же какое право имеет он отвергать собственную жену, ту, чьей руки он когда-то просил. С другой стороны, имеет ли он право бросить Меа, женщину, которая спасла и приютила его?
Он буквально разрывался на части и не мог найти ответа. Он написал Эдит записку, в которой поблагодарил ее за письмо, над содержанием которого, по его словам, он теперь думает, добавив, что здоров, однако ей лучше несколько дней воздержаться от визитов к нему. Внезапно к нему пришло решение: он пойдет к Меа и честно ей все расскажет.
Они снова сидели в той самой комнате, где к нему, после нескольких месяцев слепоты, вернулось зрение. Его история была рассказана, письмо прочитано и лежало на земле рядом с ними.
– А теперь, Руперт, – тихо спросила Меа, – как ты поступишь?
– Не знаю, – со страстью ответил он. – Я пришел спросить у тебя.
– Которую из нас ты любишь, свою жену или меня? – задала она новый вопрос, посмотрев на него.
– О, ты прекрасно это знаешь, – ответил он. – Я люблю тебя и никакую другую женщину. Люблю и буду любить всегда. Почему ты заставляешь меня это повторять?
– Потому что мне приятно это слышать, Руперт, – сказала она с задумчивой улыбкой. – Но ведь это не облегчает твой выбор, не так ли? С одной стороны, любовь, с другой – твой закон. Что победит, любовь или он?
– Я пришел к тебе, чтобы услышать твой ответ, Меа.
Она подняла взор, как будто искала вдохновения, затем заговорила снова.
– Я не стану препятствием на пути твой праведности. Разве для этого я была дана тебе? Любовь живет дольше твоего закона, Руперт, и разве учение, которому мы следуем, не называется Отречением? Те, кто хотят пожинать, должны сеять.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.
– То, Руперт, что эта женщина, которая так дурно вела себя, раскаивается, и что говорит наша книга – та самая, которой ты учил меня верить? Не судите, да не судимы будете! Это я к тому, что поскольку она осталась верна его букве, ваш обет по-прежнему стоит между тобою и ею.
– Но в таком случае, я должен тебя оставить? – хрипло пробормотал он.
– Думаю, что да, Руперт.
– И что тогда будет с тобой?
– Со мной? – ответила она с нежной улыбкой. – Неужели это что-то значит? Но если ты хочешь знать, что ж, я скажу тебе. Я думаю, что умру, или же отправлюсь ждать тебя там, где любовь живет вечно, и где утрачивает силу твой закон. Пусть это будет наше взаимное решение, Руперт.
Его руки дрожали, на лбу вздулись вены.
– Я не могу, – прохрипел он. – Да простит меня Бог, я не могу – пока. Ты благороднее меня, Меа.
– И что тогда?
– Меа, у нас еще есть четыре дня. За это время наверняка что-то произойдет. Вдруг Господь сжалится и поможет нам неким непредвиденным способом? Если же нет, то по истечении этих четырех дней я последую твоему совету, сколь жестоким тот бы ни был. Да, даже если это будет стоить жизни нам обоим!
– Хорошо, – ответила она, сверкнув глазами, – таких слов я от тебя и ждала, ибо разве не должен проповедник следовать своему учению? Чем раньше мы умрем, тем раньше наступит конец и… начало.
– Да, – ответил он и перешел на английский, – конец и начало.
Минули еще два дня, и вновь Руперт и Меа сидели вместе, занимаясь приготовлениями к предстоящему собранию в храме. Кроме того, он держал перед ней отчет о своей хозяйственной деятельности, как будто знал, что скоро покинет ее. Ему нездоровилось, с ним творилось что-то неладное. Он едва ворочал языком, то и дело запинался, забывал арабские слова, клевал носом над бухгалтерской книгой. Затем внезапно уперся ладонями в край стола и со сдавленным стоном боли встал.
– Что такое? – испуганно спросила Меа, когда он вновь тяжело опустился на стул.
– Ничего, – едва слышно ответил он. – Меня как будто пронзил меч, вот и все.
– О, Руперт! – вскричала она. – Ты болен!
– Да, Меа, – ответил он. – Я болен. Думаю, Господь указал нам выход из наших несчастий и да будет за это прославлено его имя. Меа, у меня чума. Оставь меня. Оставь немедленно.
– Да, – ответила она, поджимая губы, – но лишь когда они унесут тебя мертвого, и ни минутой раньше.
Еще два дня, и Руперт умирал на рассвете. Рядом с ним на коленях стояла Меа, на стуле в дальнем конце затемненной комнаты, обливаясь горькими слезами, сидела Табита, а у ее ног, сгорбившись и что-то приговаривая, – седая Бахита. Эдит там не было. Руперт запретил ее впускать, чтобы она тоже не заразилась чумой. Он то был в сознании, то погружался в сон. Затем его глаза открылись, он вновь очнулся и посмотрел на Меа.
– Любимый, – прошептала она ему на ухо. – Я скрыла это от всех, кроме Бахиты, но тебе я должна сказать. Наш милосердный Господь призвал меня, я тоже умираю. Еще до полудня я последую за тобой. Дождись меня, Руперт.
– Я понимаю, – прошептал он с улыбкой. – Я буду ждать тебя. Даже не сомневайся.
И он протянул к ней руки. Она приняла его объятия и впервые их губы встретились. Это был поцелуй и прощания, и приветствия.
– Бахита, – вскоре сказала Меа ясным звонким голосом. – Свершилось. Пойдем, обряди меня в одежды, что я приготовила, в мои брачные одежды. Поторопись, ибо мой повелитель зовет меня.
Суровая старуха покорно поднялась с пола. Табита же опустилась на колени рядом с бездыханным телом Руперта. Гонцы быстро распространили весть о том, что Захед покинул свой народ. Спустя какое-то время тишину пронзил душераздирающий вопль скорби, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Эдит.
– О, это правда? Это правда? – зарыдала она.
Табита указала на обернутое в саван тело Руперта.
– Только не подходи близко, – сказала она, – если не хочешь умереть. Ведь ты еще не готова это сделать.
Две женщины, Эдит и Меа, стояли лицом друг к другу. Эдит, растрепанная и заплаканная, Меа – сияющее неземное создание в лучах восходящего солнца, что падали на нее сквозь открытое окно. В серебристых, ниспадающих до пола одеждах, с древним жезлом власти над ее народом в слабеющей руке, на груди – изображение Изиды и Нефтиды, оплакивающих мертвого Осириса, пышные волосы увенчаны погребальной короной из тонкого золота и украшенных эмалью изображений цветов, которую она когда-то показывала Руперту. Ее широко открытые глаза сияли, как звезды, а жар лихорадки, сжигавший ее изнутри, придавал ее загадочному лицу еще большую красоту.