– Тут все? – спросил кавалер у монаха.
– Все до монеты, – заварил его брат Семион. – Я все пересчитал.
Кавалер поставил на бумаге свою подпись. Сыч и сержанты Хилли и Вилли не без труда поднимали с пола тяжелые мешки. Вместе с теми, что получили вчера у епископа, получилось две тысячи двести талеров, и деньги эти весили совсем немало.
После этого Волков со своими людьми отправились к магистру архитектуры, господину Драбенфурсту, чтобы оговорить с ним величину, форму и стоимость церкви.
И тут брат Семион оказался сведущ. Он говорил с архитектором так, словно за свою жизнь заказал как минимум пару церквей. И к немалому удивлению, монах попросил помимо самой кирхи выстроить еще и приходской домик для проживания священника. И домик, что он заказывал, был в два этажа да с конюшней, хлевом и всем остальным, что нужно в деревне. Вплоть до двора с воротами и с личным колодцем. А еще скромный монах попросил архитектора, чтобы домик строился вперед, раньше кирхи, чтобы святой отец мог «жить сам и не мешаться при дворе господина Эшбахта».
Выделенных епископом денег на все это могло и не хватить.
– Почему же ты хочешь дом строить вперед церкви? – уже на улице спрашивал у монаха Волков.
– Если я дострою церковь и не дострою дом, то епископ вряд ли еще выделит нам денег, а если мы достроим дом и чуточку не достроим кирху, то мы вновь попросим у епископа, он, добрая душа, может, и еще даст.
Волков считал себя человеком неглупым, но понимал, что тягаться с этим пройдохой не смог бы. Он смотрел на монаха исподлобья и только качал головой, потом сел на коня, так и не сказав ни слова. Нужно было спешить в Эшбахт. Дел у них было по горло.
Дома кавалер, едва с коня слез, увидал женщину во дворе, несущую воду. Не из его крестьян, но, видно, из простых. Женщина как его заметила, так ведро поставила и кланяться стала. И смотрела на него странно, вроде улыбалась ему, а вроде и стеснялась.
– А это кто? – спросил Волков у Ёгана, кивнув на женщину.
– Так приехали два дня назад. Эта госпожа и ее детей трое, говорит, что сестра ваша, говорит, что вы ее пригласили.
Волков сначала растерялся и не знал, что делать, постоял в растерянности, но глаз от приезжей не отводил. И не понимал, что с ним происходит. Женщину эту он видел впервые: простая, заезженная тяжелой жизнью. Первый раз он ее видел, а сердце сжалось так, что дыхание перехватило. Неужели это его сестра? Нет, не помнил он ее совсем. С другой стороны, он и мать свою уже не мог вспомнить. Иногда, ложась ночью в постель, пытался, но лицо матери так и не явилось ему. Отца еще припоминал, тот был большой, сильный, бородатый, дом отлично помнил. А мать не мог. И сестер толком не мог вспомнить. Когда он покинул дом, они были совсем еще маленькими девочками, носившими белые платья. Неужели это одна из них? Нет, не узнавал он в ней ничего. В этой усталой и худощавой женщине ну никак он не мог признать ребенка в белом платьице. А женщина так и стояла все с той же улыбкой вымученной, руки на животе сложив, ладони от волнения сжав.
Наконец, кавалер сделал к ней несколько шагов и спросил:
– Добрый день, как вас зовут?
– Тереза Видль, господин, – отвечала женщина срывающимся голосом.
– Урожденная…?
– Фолькоф, господин.
– Фолькоф? – как бы уточнял Волков.
– Да, но матушка все время говорила нам, что наш батюшка был шкипер, родом из восточных земель, настоящая фамилия Волков, – торопясь, рассказывала женщина.
– А меня вы помните? – медленно, словно боялся спугнуть ее, спрашивал кавалер.
– Нет, не очень… – Женщина стала мять руки от неловкости. – Но матушка говорила, что вы ушли на заработки, и когда вернетесь, то у нас будет вдоволь хлеба и не дадите нас никому в обиду.
– У вас была нелегкая жизнь?
– Нелегкая, господин, – говорила она, – особенно после того, как забрали дом. Так пришлось нам с матушкой жить на кухне трактира несколько лет. Ели мы то, что оставалось от посетителей, мыли трактир каждый день.
– Дом? А помните, где был ваш… наш дом? – спросил Волков.
Он до сих пор прекрасно помнил свой дом.
– Да, господин, дом был между церковью Воскрешения Господня и мостом Медников.
Да, там их дом и стоял. Волков вдруг почувствовал неудержимое желание обнять эту женщину, обнял и почувствовал, как худа спина его сестры, как костлявы плечи и ключицы. Как тонки ее руки. Видно, давно она не ела досыта.
Наконец, он оторвался от нее и заметил, что слезы текут по ее лицу. Он сам вытер ей их своей рукой.
– Пойдемте, сестра, – сказал кавалер, – я хочу поглядеть на своих племянников. Они в доме?
– Да, господин! – Тереза подняла с земли ведро.
Волков остановился, забрал у нее ведро:
– Отныне вы не будете носить ведра.
Он взял ее за руку и повел в дом, а ведро понес сам.
Хилли и Вилли тащили за ним мешки с серебром, а за ними уже шел и брат Семион, и Сыч, и Максимилиан, и Ёган.
Дома за столом сидели три ребенка: мальчик лет тринадцати и две девочки одиннадцати и семи лет на вид. Брунхильда по-домашнему, в одной нижней рубахе, вертелась у зеркала, а служанка Мария у очага.
– Дети, встаньте! – поспешно велела Тереза. – Это ваш дядя, господин Фолькоф.
– Ах, наконец-то! – воскликнула красавица с негодованием, увидев кавалера. – Отчего вы не сказали мне, что едете в город?
– Я ездил по делам, – строго ответил Волков, усаживаясь в свое кресло, что стояло во главе стола. Он отвязал меч, положил его на стол и наделся, что разговор на этом закончен.
– Мне тоже нужно было по делам! – Нет, Брунхильде еще было что сказать. – Вы не знаете того, но граф будет тут в субботу. А у меня нет нового платья! Мне нужно пройтись по лавкам!
– Да? – Тут Волков удивился. – Граф будет к нам в гости?
– Он сказал, что у него к вам важное дело.
– Ладно, ладно. – Волков сделал знак рукой, мол, помолчи. – Потом поговорим.
Теперь он сделал другой знак рукой, подзывая к себе детей.
– Идите к господину, – подталкивала детей его сестра.
Те робели и кланялись, но Тереза не успокаивалась, первым вытолкнула к нему мальчика.
– Как тебя звать? – спросил его Волков.
– Бруно, господин, – негромко ответил мальчик.
– Фамилию скажи.
– Дейснер, господин.
– Что умеешь?
– Ничего особенного, господин, – робея, произнес мальчик.
– Он был разносчиком в трактире, – пояснила Тереза.
– Грамотен? – Волков был заметно разочарован. Разносчик – худшая из всех профессий, дело сугубо холопское.
– Нет, господин, – отвечал юноша.
Волков протянул руку, и тот сразу ее поцеловал с поклоном.
Затем к кавалеру подошла девочка, что постарше:
– Урсула Видль. – Она поклонилась. Кажется, девочка была умненькой, говорила хорошо, не робея. – Работала при матушке. Со столов убирала. Могу и с другой работой управиться, если научат.
Он протянул ей для поцелуя руку. Она поцеловала руку и поклонилась. А он поманил рукой самую младшую:
– Ну, а ты кто?
– Катарина Видль, – представилась самая младшая. Она, кажется, боялась его меньше всех и даже улыбалась ему.
– И чем же занималась ты?
– Я маме помогала. Посуду мыла или тарелки какие-нибудь. Или еще что по работе маминой.
– Или тарелки какие-нибудь? – усмехался Волков. – А меня ты не боишься, кажется?
– Нет, не боюсь. Мама говорила, что вы добрый человек, раз нас нашли. Еще она говорила, что у вас всего много. Вон, какое у вас хозяйство. И еды, и бобов, и хлеба у нас теперь окажется в достатке. Может, и спать будем не на полу, а то на полу зимой очень холодно.
Он опять усмехнулся, как это ни странно, Волкову захотелось обнять эту девочку, но он постеснялся, только протянул ей руку для поцелуя.
Девочка звонко чмокнула руку, чем вызвала у всех улыбки, затем низко и быстро поклонилась.
– Юные госпожи не кланяются, – улыбаясь, сообщил кавалер. – Разве ты не знала, Катарина?
– Не кланяются? – удивилась девочка.
– Нет, госпожи делают книксен. – Волков указал на Брунхильду, которая уже оделась и пришла к столу. – Госпожа Брунхильда, ваша тетя, вас научит.
– Научу, – пообещала Брунхильда. – Все госпожи должны уметь это делать.
– А мы что теперь, госпожи? – удивлялась девочка, во все глаза разглядывая прекрасную молодую женщину.
– Да, вы теперь госпожи, – сказал Волков.
– И со столов теперь убирать не будем, полы мыть не будем? – все еще не верила девочка.
– Нет, – заверил кавалер.
– А что же мы будем делать?
Тут как раз к случаю в дом вошел юный монах брат Ипполит.
– Вот этот добрый человек не только хороший врач, но еще и хороший учитель. Он вас теперь будет учить.
– Учить, – удивлялась Катарина, – да чтоб я сдохла!
Все засмеялись, а матери девочки стало стыдно. Она отвела свою младшенькую от кавалера, приговаривая:
– Нельзя тебе так говорить теперь. Ты теперь госпожа. Госпожи так не говорят.
А Волков посмеялся и поманил к себе сестру, когда та подошла, он сказал ей негромко:
– Вдруг придется где говорить, так не забудь, Брунхильда – это наша сестра.
– Госпожа наша сестра? – Тереза Видль с удивлением покосилась на Брунхильду.
– Да, твоя младшая сестра. Запомни это.
– Хорошо, господин, – кивнула Тереза.
– Да, еще зови меня теперь брат.
– Да, господин… Как пожелаете, брат.
В тот день они сидели за столом почти до вечера, вроде весело было, а когда нужно уже ко сну отходить, когда сестра, племянники и все другие из-за стола уже вышли, Брунхильда сказала Волкову негромко:
– Коли дети тут с нами спать будут, так вы ко мне не лезьте.
– Чего ты, они лягут в другой половине дома, – попытался уговорить ее кавалер, который уже соскучился по красавице.
– Нет, и не думайте даже. Стройте стену или не лезьте ко мне.
– Да когда же мне стену-то строить?
– Да хоть сейчас!
Волков понимал, что дело тут не в сестре и детях, они бы легли за очагом, но красавица артачилась.