– Прошу вас к столу, – приглашал отшельника Волков, когда священники закончили с благословениями и похвалами. – Не хотите ли позавтракать? Свежий хлеб, окорок, молоко топленое, масло, мед и сыр.
– Ах, какие роскошества, как жаль, что я уже поел, – говорил монах, скромно присаживаясь на край лавки.
– Так давайте мы соберем вам еды с собой, святой отец, – предлагал Волков.
– Ах, то было бы очень хорошо для меня, если бы вы дали мне немного муки и проса. – Монах заметно стеснялся.
– Мария! – позвал кавалер. – Собери святому отцу еды.
Девушка тут же кинулась к монаху и сама стянула с его плеч котомку. Ушла собирать еду.
А брат Бенедикт вздохнул, как перед делом тяжким, и сказал:
– Пришел я к дому своему недавно, а там все следы и следы: и у дома, и на кладбище моем башмаки оттиснулись в земле. Видно, был тут кто-то. Сразу на вас подумал, может, дело у вас ко мне, вот пришел узнать.
– Да, – сказал Волков. – Волк задрал корову, мы пошли по следу и пришли к вашему дому, святой отец. А там след потеряли, стали вокруг осматриваться и обнаружили ваше кладбище. Откуда у вас там столько покойников?
– Так это все люди, что я за пять последних лет нашел. Кое-кто из ближайших мест, а кто-то и пришлый был, неизвестный мне и без имени. Отпевать их пришлось молитвой: «Их же имена известны Тебе, Господи, прими рабов Твоих».
– А последняя могила? – поинтересовался Сыч. – Мала она, там, кажется, ребенок.
– Истинно, там дева двенадцати лет, не более. Она с хутора Волинга. У дороги в земле господина барона фон Деница хутор есть, там кузнец Волинг со своей семьей живет, вот она оттуда.
– Дочь кузнеца? – уточнил Сыч.
– Нет, сиротка приблудная. Прижил ее кузнец, она ему скотину пасла. Потерялась, так искали три дня, не нашли. А я ее обнаружил через две недели.
– Растерзанную?
– По частям собирал. Кости ломаны и грызены были.
– Волки? – уточнил кавалер.
– Они, сатанинские отродья.
– Или один волк? – уточнил Сыч.
Монах замолчал, потом вздохнул и сказал:
– Думаю, что один. То ли верховодит он всеми другими, то ли сам зверствует.
– Вы писали епископу, что подозрения у вас есть. Откуда они?
Опять вздохнул монах и опять не сразу ответил:
– Приходил он ко мне. Ночью.
– К вам? – изумился Волков. – Зачем?
– К дому моему, стоял под дверью. Но дверь я колом подпер, не открывал.
– Откуда знаете, что это он был?
– Так по зловонию и сопению, рыку, он дышит с рыком, когда не таится. А еще видел я его, огромен он.
– А глаза желтые?
– Белые, в ночи сияют.
– Так и Максимилиан говорил, – вспомнил брат Ипполит. – Говорит, что глаза в ночи огнем белым горели, словно лампы.
– Говорит? – Отшельник с удивлением посмотрел на собрата монаха. – Он что, встретил чудище и жив остался?
– Да, он юноша сословия воинского. Дал зверю отпор. Поранил его, много крови потом на земле видели.
– Ах, какой славный человек! – восхитился монах. – И как он сейчас себя чувствует? Не хворал он?
– Да, кажется, в добром здравии.
– И слава Богу, слава Богу.
– Так где же волка этого искать? – поинтересовался кавалер.
– Не в вашей земле, – вдруг твердо сказал отшельник.
– Почему так думаете?
– Был бы он в вашей земле, так я бы его место вам указал, я тут все знаю. Но и недалеко, рядом он. Но что вы делать будете, когда сыщете его?
– Убью, – просто сообщил Волков. – А что же еще с ним делать?
– Тогда лучше его ловить, когда он в образе человеческом прибудет.
– Значит, так и будет.
– И поделом, – заметил монах. – И поделом.
– Так вы поможете нам найти его?
– Помогу, – твердо пообещал монах. – Только похожу да посмотрю, подумаю да проверю кое-что. И как надумаю, так приду к вам.
– Мы будем вам благодарны, – произнес Волков.
– Да не вам меня благодарить, а мне вас. Устал уже людей да детей по оврагам собирать и хоронить. Надобно это прекратить, а вы единственный из господ, кто за это берется.
Мария принесла котомку монаха, поставила ее на стол. Мешок был полон под завязку.
– Ишь ты, сыр! – восхитился отшельник, вставая и заглядывая внутрь. – Славен будь Господь наш. Спасибо вам, господин. Да не оскудеет рука дающего.
– Не оставит Господь нас, – заверил его юный монах. – Его преосвященство выделил денег на храм, брат Семион уже выбрал место, поехал к архитектору.
– Слава Богу! Одна новость лучше другой! – обрадовался отшельник. Он глядел на кавалера и осенял его святым знамением. – Храни вас Бог. Не иначе как сам Господь послал вас нам, господин. Не иначе!
Волков взглянул на него с удивлением и даже с подозрением. Они, эти попы, словно сговорились. Но возражать не стал. Пусть говорит это чаще. Если эта слава и среди его людей укоренится, это будет ему в помощь.
Когда монах, сгибаясь под грузом своей полной котомки, раскланялся и вышел, у всех от него осталось хорошее впечатление.
«Добрый человек. Хорошо, что он у меня во владениях живет», – думал Волков.
И так он бы и продолжал думать, если бы на Сыча не взглянул. Тот на господина смотрел да ухмылялся так, как только он умел. В ухмылке его одно светится: «Знаю я вас всех, подлецов. И праведных отшельников тоже знаю».
– Что? – почти грубо спросил у него кавалер.
– Хитрый монашек, да я эту хитрость за версту замечаю. Авось не проведет. – Сыч сидит вальяжно, видя, как все его слушают, подлец, посмеивается еще.
– Говори толком, – почти злился Волков.
– У всех монахов на одеже рукава как рукава, а у этого длинны, пальцев не видать, – заметил Сыч.
Волков фыркнул. Дурь говорит Сыч, мало ли у кого какие рукава. А брат Ипполит и вовсе сказал в защиту собрата:
– Так, может, устав у них в барстве такой, может, такие рукава им по уставу положены, у каждого барства монашеского свои причуды.
– Может, и так, – не сдавался Сыч и продолжал, чуть прищурившись, как будто размышляя: – Вот только заметил я, что рукой-то он одной как следует шевелит, только правой, целовать всегда правую подает, берет все правой, левой слегка помогает, даже когда котомку накидывал, все правой делал. Левую только просовывал в лямки.
– К чему это ты?
– Да к тому, что левая у него рука увечная.
– Увечная? – спросил Волков.
– Об заклад побьюсь! – заверил Сыч. – Два талера против одного поставлю, что клешня у него изувечена.
– Мало ли. Может, и так, и что?
– А то! Мало ли где монах руку повредил, ничего странного в этом нет. Но вот зачем он ее прячет тогда?
– Может, и не прячет, просто рукав такой.
– Может, и рукав. – Фриц Ламме опять ухмыльнулся. – А вот зачем монаху, отшельнику, святому и божьему человеку ключи?
– Ты же сам видел, он дверь запирает, – напомнил Волков. – От двери ключ.
– Один-то от двери лачуги, а второй от чего?
– Какой еще второй? – удивился кавалер.
– Эх, экселенц, вот вроде и глаза у вас у всех есть, а смотреть ими не умеете. Даже если на поверхности все, вы не видите.
– Да говори ты, болван, толком, чего ты там увидал?
– Прямо на поясе, то есть на веревке, которой он был подпоясан, два, – Сыч даже пальцами показал, – два ключа висело.
– Я это тоже заметил, – вмешался брат Ипполит.
– Вот и ученый человек два ключа у него увидал, а ну, скажи, ученый человек, зачем святому лишенцу и отшельнику столько ключей, сколько не у всякой ключницы бывает?
Брат Ипполит посмотрел на Волкова, словно помощи искал. Но и кавалер не знал, что сказать. Так и сидели оба, насупившись и задумавшись.
– Вот то-то, – продолжает Сыч многозначительно, а сам скалится, упивается своей победой над двумя любителями книг. – Призадумались вы, вижу. Вот и я призадумался. И пришел к выводу, что непростой это монах, непростой.
Рене, когда был на смотре в поместье графа, за свой счет купил пива, целую бочку в двадцать ведер. Пива крепкого, хоть и молодого, такого яростного, что бочку едва обручи сдерживали. Купил солдатам, хотел выдать на следующий день, но не выдал, кавалер отправил их домой. Теперь с этой бочкой пива Арчибальдус Рене появился в Эшбахте. Бог его знает, что там случилось с ним, наверное, понял, что самому ему, даже с другом Бертье, эту бочку не осилить, и стал он это пиво раздавать местным бабам, мужикам и солдатам, прямо с телеги разливал. Причем и своим солдатам давал, и солдатам Брюнхвальда, и новобранцам Рохи. И сам с ними пил понемногу. И к этой радости сбегались все, кто про то прознал. А местные мужики, раз управляющий господин Ёган отъехал в город, так и вовсе возликовали. Работы все побросали и прибежали пить дармовое пиво.
Все это происходило на главной деревенской улице. И то увидел Роха, который проезжал на коне мимо, и был он как раз из тех людей, что жадны даже до чужого добра. Стало ему жаль того пива, что раздает Рене, и он сказал:
– Друг мой, какого же дьявола вы всех поите, а нашего друга рыцаря не угощаете? – Тут Роха указал на дом Волкова. – Может, оставите хоть одно ведро для него?
– Как раз одно ведро и осталось! – радостно сообщил Рене. – Забирайте вместе с бочкой.
Роха, конечно, обрадовался, огляделся и увидал, что неподалеку, у забора, стоит один из его людей и хлебает пиво из деревянного ковша. Был это высоченный и крупный парень, которого Волков нашел где-то на турнире.
– Эй ты, оглобля! – рявкнул Роха. – Бери бочку и неси ее в дом кавалера.
– Я? – Парень от удивления престал пить. – Вы мне говорите?
– Да нет же, – орал Роха, – твоему папаше, что родил такого олуха! Иди сюда, бери бочку и неси ее в тот дом!
Молодой человек подошел к телеге, все присутствующие замерли, довольные представлением. Бабы хихикали, мужики и солдаты подбадривали здоровяка. Пивная бочка и сама по себе нелегка, попробуй-ка, подними ее, а там еще ведро пива плескается. Но здоровяк взялся за бочку снизу, поднатужился и снял ее с телеги.
– О-о! – загудела толпа. – Ишь ты, крепок!