Волков сжал кулак и поднес его к лицу молодого человека:
– Как так случилось, что ты жив, руки и ноги твои целы, а офицер твой при смерти? А?
– Я… Я… – замямлил здоровяк.
– Я спрашиваю, как так произошло? Струсил, подлец?
– Замялся…
– Замялся? Замялся. Прятался? Под телегу уполз?
– Растерялся, господин, – оправдывался здоровяк. – Много их было, насели.
На лице кавалера отразилось чувство глубокого презрения, он кулаком ткнул здоровяка в лицо, не ударил, а толкнул, чтобы тот сел на лавку, к тряпке и к тазу своему. Волков постоял еще пару мгновений и все с тем же выражением презрения сказал этому Гроссшвулле сквозь зубы:
– Еще раз струсишь – повешу.
И отошел от него к офицерам.
– Ну что? – спросил его Роха. – Значит, идем на тот берег?
Волков посмотрел сначала на него, затем на Рене и сообщил:
– Господа, я женюсь.
– Поздравляю вас, – удивленно произнес Рене, видно, никак он не мог понять, к чему сейчас об этом говорить. Время ли оповещать о женитьбе.
– На госпоже Брунхильде? – осторожно уточнил Роха.
– Нет, на Элеоноре Августе, девице фон Мален. Третьей дочери графа фон Малена, – спокойно отвечал кавалер.
– Поздравляю вас, – еще более удивился Рене.
– Ишь ты! – восхитился Роха. – Значится, на дочери графа! А Брунхильда получается… Того…
– Госпожа Брунхильда Фолькоф выходит замуж за самого графа, – раздельно произнес кавалер и пошел к лошади.
И Рене, и Роха стояли и удивленно смотрели ему вслед. Молчали, только переглядывались. Очень они были удивлены и самим событием, и временем, которое Волков выбрал, чтобы сообщить о нем.
А Волков сел на коня, повернулся к ним и добавил:
– Я приглашаю вас быть моими шаферами, господа. И передайте ротмистру Бертье, что его приглашаю тоже.
Может, только самые старые и самые опытные солдаты, давно загрубевшие от войн и походов, не волнуются пред сражениями. Они видели все много раз. Они видели и тяжелые осады, и большие сражения, и длительные кампании с бесконечной чередой кровавых стычек. Они знали и хмельные от вседозволенности победы, и горькие от крови и потерь поражения. Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Им всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, либо стоять насмерть; либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома; либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого требуется приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье.
Сейчас неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все наконец стало для Волкова на свои места. Никаких тебе «или».
И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг исчезли. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла. Одно мгновение – и послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед!» Сейчас заорут сержанты, и строй солдат двинется на неприятеля.
И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже нельзя было изменить.
– Видит Бог, я этого не хотел, – сказал кавалер сам себе негромко.
– Что? – не расслышал его Максимилиан.
– Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона, и поезжай в поместье Малендорф, к графу. Отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще добавишь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают. – Волков говорил невежливо с молодым человеком, обращаясь к нему на «ты», и делал это намеренно.
Юноша смотрел на господина едва ли не с испугом.
– Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, – сказал он.
– Ты врачеватель? – сухо поинтересовался кавалер.
– Нет, но я…
– Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять! – зарычал на него Волков.
– Да, кавалер. – Максимилиан опустил глаза. Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил: – Мы отомстим за отца?
– А как ты думаешь? – в свою очередь спросил у него Волков.
– Зная вас, думаю, что вы им это не спустите, – сказал юноша. – Но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать…
– Ты ничего не должен знать, – строго прервал его кавалер. – Я твой капитан, а может, и полковник. Ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.
– Да, кавалер, – понял Максимилиан и замолчал.
– Сыч! – окликнул помощника Волков.
Сыч, ехавший позади, пришпорил коня и поравнялся с господином:
– Да, экселенц.
– Сегодня же поедешь на тот берег. Там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.
– Значится, опять на тот берег, – вздохнул Сыч.
– Чего ты вздыхаешь?
– Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.
– Сволочи?
– Еретики каждый второй! А то и двое из трех! А что делать мне там? – спрашивал Сыч.
– Сходи на ярмарку, посмотри, что там и как. Приглядись, где сидят менялы и торговцы мехами, ну, и все дороги посмотри, что ведут к ярмарке.
– Сделаю, экселенц, – пообещал Сыч.
Волков взглянул на Максимилиана, тот улыбался. Улыбался с гордостью.
Наверное, епископ Малена обрадовался больше всех. И больше Волкова, и больше невесты, и больше ее брата, молодого графа фон Малена. Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, брат невесты, надумал Волкова вразумить и объяснить ему, что если не разослать всем приглашения на свадьбу за месяц, то многие не приедут, а иные и вовсе станут думать, что к ним проявлено неуважение. Но кавалер настоял на том, чтобы свадьба состоялась через неделю и что больше ему ждать нельзя, так как у него есть дела.
Это вызвало у графа раздражение, и он бросил высокомерно:
– Сие невозможно, добрый господин.
Волков спорить с ним не стал, а тут же молча встал и пошел к графу-отцу. Сказал ему, что свадьба графа с его сестрой Брунхильдой состоится сразу после его свадьбы с Элеонорой Августой. Граф-отец заверил его, что приложит все усилия, чтобы ускорить дело.
Но кавалеру и этого показалось мало. Он поехал в Мален, там говорил с епископом. Сказал ему, что готов задеть еретиков горных, но хочет начать дело сразу после свадьбы с дочерью графа, а молодой граф чинит препятствия, придумывая отсрочки. Старый епископ аж из сутаны чуть не выпрыгнул, велел немедленно собирать карету и тут же отправился к молодому графу.
Уже утром следующего дня кавалер получил письмо от молодого графа. В нем написал граф, что отец и епископ убедили его и что он принимает желание кавалера жениться через неделю, но предупреждает Волкова, что не все гости, каких пригласить на торжество подобает, прибудут из-за необоснованной торопливости жениха.
Не знал Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, что на сей раз кавалеру наплевать на приличия и наличие важных господ на свадьбе. В другой раз, конечно, он ждал бы всех, он выдержал бы все положенные сроки, но не теперь. Волков понимал, как важны связи в обществе. Но не сейчас. Сейчас каждый час жил он, сжигая нутро себе синим огнем холодной ярости. И даже то, что Брюнхвальд шел на поправку и что говорил уже и ел, даже пытался шутить по-солдафонски глупо, ничего не меняло. Когда Волков видел его руки, притянутые бинтами к досочкам, когда видел обритую его голову, зашитую в четырех местах, ненависть к горцам, к поганым еретикам, возгоралась с новой силой.
Нет, он не показывал ее, даже старался прятать, говорил со всеми вежливо, улыбался, если получалось, но все это выходило у него плохо. Даже Брунхильда в эти дни не осмеливалась ему дерзить. Даже она ежилась от тяжелого его взгляда. А тут кавалер сказал ей, что выдает ее замуж за графа.
Красавица бесилась, ядом исходила, думала, что будет его изводить, что больше не станет его допускать до себя. Да не вышло: господин ее к ней не прикасался больше, не звал к себе, не тянулся с поцелуем и не говорил ей почти ничего. Говорил он теперь только с офицерами своими, шептался да шушукался. Только Рене, Бертье да Роха разговаривали с ним. Ёган приходил к кавалеру с делами, архитектор приходил, но всех ждал один ответ:
– Позже, недосуг мне сейчас.
Брунхильда видела, как однажды утром вернулся Сыч, которого не было несколько дней. Был он заросшим щетиной и грязным, но господин его не погнал прочь, как обычно, а звал за стол.
Немедленно позвал господ офицеров, и те быстро пришли. И сидели они за столом, долго шушукались. И Сыч больше других говорил, а еще на листе бумаги что-то рисовал и показывал всем.
Когда же господа участники этого совета стали расходиться, так господин сказал им:
– Подготовьтесь, господа, со всей должной тщательностью.
– Не извольте волноваться, кавалер, – ответил за всех Рене, самый старший по возрасту.
– Роха, а ты пришли мне этого увальня, – чуть помедлив, велел Волков. – Толку от него в стрелках будет не так много, так пусть при мне состоит.
– Да, кавалер! – откликнулся Роха.
И господа ротмистры ушли.
Брунхильда уже намеревалась начать тот разговор, о котором давно думала, да тут пришел молодой верзила с зашитой мордой и головой. Стал в дверях:
– Господин, звали?
– Максимилиан, – разглядывая здоровяка, позвал Волков, – а ну-ка погляди, есть ли у нас в ящике доспех, что подошел бы ему?
– И глядеть нечего, – с уверенностью сказал Максимилиан. – Он больно велик, даже ваши доспехи ему малы окажутся, разве что если сразу на рубаху их надевать. А бригантина ваша ему и на рубаху не налезет, вернее, не застегнется на нем. И стеганки ему не подойдут, а шлем ваш старый налезет только без подшлемника.