Он был прав.
– Увалень, – обратился к здоровяку Волков, – завтра еду в город, отправишься со мной. Максимилиан, выбери ему самого крепкого мерина.
Тем временем Брунхильду распирало желание поговорить с Волковым, а он все молчал и молчал. Только выводил ее из себя таким пренебрежением к ней. Она уже думала кричать на него от злости, в волосы ему вцепиться, лишь бы он обратил на нее внимание. Да разве осмелишься, когда господин с таким лицом сидит, что смотреть на него боязно?
Уже когда стало тихо в доме, сестра Тереза уложила детей спать и Мария тоже угомонилась и больше не гремела на кухне тазами, Брунхильда расчесала волосы, привела себя в порядок и, раздевшись догола, легла на перины сверху. Жарко же. Уж так-то кавалер не посмеет не обратить на нее внимания.
Он пришел, сел на кровать, стал стягивать сапог с больной ноги. Сопел, останавливался для передышки. Снять сапог сам кавалер мог, но для него это было дело непростое. Брунхильда встала, подошла и взялась за сапог. Волков вытянул ногу, и красавица легко стащила обувь. И тогда кавалер оглядел ее с ног до головы. Она, как, впрочем, и всегда, была прекрасна. Положил руку на ее бедро, погладил живот и спросил:
– Поздно уже, чего не спишь?
А она не отошла и не отстранилась, наконец получила возможность заговорить с ним:
– Не спится, как же девице спать перед выданьем? – Волков посадил ее рядом с собой. Стал глядеть на нее и гладить по волосам, по спине. – Ну, что молчите? – Она заглядывала ему в глаза. – Скажите уж, если не нужна вам.
– Нужна, – сказал он. – Такой, как ты, у меня не было никогда.
– Так берите меня сами замуж! – заговорила девушка со страстью. – А не хотите, так не берите, просто стану при вас жить. Хоть и не любо мне то, но согласна жить, как сейчас живу.
– Нет, – возразил Волков спокойно, продолжая гладить ее волосы и взгляда от нее не отрывая. – За графа пойдешь.
– Вижу, что люба вам, – бросила девушка зло, – а за старика меня отдаете. Видно, много он вам предложил. Уж хоть сказали бы, сколько за меня выручили. Ну? Мне, может, для спеси знать хочется, сколько стою я?
Волков встал и в одном сапоге подошел к сундуку, отпер его, достал из него бумагу, развернул и, подойдя к Брунхильде, протянул ей:
– Читай, ты ж теперь грамотна.
Она схватила бумагу ручками своими цепкими, кинулась к лампе, села, стала читать. Прочла, подняла голову:
– Поместье? Вам будет?
– Почему мне-то? – Он усмехнулся. – Читай, бестолочь. Видишь, написано – Вдовий ценз.
– А что это?
– Это то, что ты получишь по смерти графа. То, что будет тебе и детям твоим после его смерти.
– Так то не вам?
– Нет, то тебе, и еще две тысячи талеров серебра получишь после венчания.
– А может, мне всего того и не нужно, – вдруг проговорила красавица и небрежно кинула бумагу на перину.
– Дура! – сказал кавалер беззлобно. – Не понимаешь, что ли. До конца дней будешь с серебра есть. Дети твои будут детьми графа, они будут Маленами, понимаешь? Маленами! Родственниками герцога! Имение твое в год хороший станет давать тысячу талеров. Тысячу! Харчевня твоего папаши сколько приносила? Тридцать шесть талеров в год? Сорок?
– Да плевать мне на ваши тысячи! – произнесла Брунхильда высокомерно. – И на имения тоже. Я с вами быть желаю, а не со стариком.
– Со мной? – Да, кавалеру польстили ее слова, даже несмотря на ее дерзкий тон. – Со мной не выйдет. Сразу после твоего венчания я начну войну.
– Войну?! – воскликнула она. – Я так и знала! Я-то думаю, чего они шушукаются все время, чего затевают. Значит, войну затеваете. Из-за дурака этого Брюнхвальда? Да?
– Нет. Не за него. Хотя и за него можно было бы войну начинать, он хороший товарищ.
– А за что же, раз не за него?
– За честь и за имя, – ответил Волков. – Они избили до полусмерти моего человека. То оскорбление имени моему.
– Значит, отдаете меня графу из-за войны?
– Да пойми ты, глупая, – начал Волков с горячностью, – горцы – люди свирепые, бойцы хорошие. Завтра или послезавтра получу я арбалетный болт в лицо, или удар копья в подмышку, или… Или еще что-нибудь, или в плен попаду, а пленных они не щадят, а с тобой что будет, ты куда пойдешь? – О том, что и герцог его мог в тюрьму или даже на плаху отправить, кавалер говорить ей не стал. – Герцог мой феод другому отдаст, тебя выкинут отсюда, куда денешься?
– Пристроюсь куда-нибудь, уж найдутся желающие.
– Конечно, найдутся. Опять в кабак пристроишься, мохнатой своей торговать.
– Дурак вы! – обиделась она. Очень девушка не любила, когда ей напоминали о прошлом. – Ненавижу вас!
– За графа пойдешь, я сказал! – рявкнул он. – Графиней будешь! Графиней с каретами и слугами, с землей и холопами, годовым доходом в тысячу талеров! И до конца дней своих меня благодарить станешь. Да-да, вспоминать и благодарить.
Она вдруг кинулась к нему, вцепилась в него сильными своими руками, обняла крепко, стала целовать его лицо и говорить быстро:
– Давайте уедем! Денег у вас, вон, мешки лежат!
– То на церковь даны.
– И золото еще в сундуке, он от денег неподъемный. Заберем все и уедем далеко, где нас никто не знает, имена себе другие возьмем. А старые забудем. Никто нас не найдет. Только сестру вашу с детьми возьмем, и все. Заживем хорошо. Я вам женой буду самой верной. Поутру соберемся и уедем, кто нас искать станет?
Он молчал. Имя забыть?! Он ради имени своего, ради положения нынешнего на смерть шел, год за годом тяжкую службу нес, а она предлагает все это забыть, словно пустое.
– Честь моя задета, – успел вставить кавалер меж слов ее. – Имя мое посрамлено.
– Да забудьте вы про честь, а имя… так новое себе заведете. А это все от лукавого, от гордыни. Забудем все, заживем тихо и хорошо, чтобы ни войн, ни упырей, ни господ спесивых у нас больше не было.
Нет! Ни за что такое случиться не могло! Никогда! Он не собирался ни от чести своей, ни от имени отказываться. Волков вдруг понял, что лучше ему завтра же умереть с именем своим и в рыцарском достоинстве, чем прожить еще тридцать лет жирным бюргером в каком-то поганом городишке. Лучше погибнуть в бою! Или даже на плахе!
И еще он думал о том, что больше всего на свете хочет не денег и не замка, даже не эту красавицу, а хочет он ответить, посчитаться с горской сволочью за честь свою. И он пойдет на тот берег не повелением архиепископа Ланна, даже не за побитого товарища, а за честь свою. У Волкова до сих пор кулаки сжимались, а сердце наливалось холодом ненависти, когда представлял он злорадные морды тех ублюдков, что били кольями Брюнхвальда, словно это они его самого били. Он уже трясся от злобы и не слушал больше Брунхильду, он уже был готов идти на тот берег хоть сейчас.
Она все что-то говорила и говорила. А кавалер убрал ее руки от себя и сказал строго:
– Пойдешь за графа, дело решенное.
– И когда же я выйду за графа? – тихо спросила девушка, кажется, смиряясь со своей судьбой.
– Послезавтра. – Он помолчал. – И радуйся. Ты будешь венчаться в главном соборе Малена, а венчать тебя станет сам епископ. Завтра едем в город, ты купишь себе все что захочешь. Все, о чем только мечтала.
Волков думал, что Брунхильда хоть что-нибудь спросит у него, о чем-то заговорит. Но она сразу сникла, замолчала, отошла от него и легла на перины сверху. Она сдалась. Легла на спину, но перинами не укрылась, оставив свою красоту освещенной лампой, неприкрытой. Если господин захочет – пусть берет. Недолго ему любить ее оставалось.
Свадебное таинство получись быстрым, епископ был добр и улыбчив, а граф был румян и свеж, несмотря на свой возраст. Рядом с высокой и ослепительной красавицей он выглядел не таким уже и сиятельным вельможей, несмотря на свои меха, золотые цепи, перстни и роскошный алый шелк. Нет, никто на него не смотрел, когда рядом с ним стояла Брунхильда в платье черного бархата, расшитом серебром.
Господа офицеры косились на Волкова и не понимали его: как можно было отдать из своих рук женщину, которая чуть не слепит всех своей красотой, из которой жизнь и сила бьют таким фонтаном, что даже старики рядом с ней молодеют.
Господа офицеры не знали, что в последний момент возле храма кавалер предпринял попытку, последнюю попытку оставить Брунхильду себе.
Граф, едва его карета прибыла к собору, где должна была состояться церемония, первым делом подошел к кавалеру и спросил, улыбаясь от нетерпения:
– Сын мой, а где же мой ненаглядный ангел?
Его улыбочка, его нетерпение, которое больше пошло бы юноше, а не седому шестидесятилетнему старику, да и весь его напыщенный вид вызывали у Волкова только раздражение. И кавалер вдруг решился, он поклонился графу и сказал негромко:
– Перед тем, как свершится таинство, решил я вам сказать то, что жениху о невесте знать должно.
Волков с удовольствием видел, как лицо графа меняется от радостного ожидания до удивленной напряженности.
– И что же я должен узнать? – медленно спросил фон Мален.
– То, что Брунхильда вовсе не моя сестра.
– Не ваша сестра? – удивленно переспросил граф. – А кто же она?
– Она дочь жалкого трактирщика из Рютте, я подобрал ее там пару лет назад.
Лицо графа стало каменным. Кавалер уже думал, что сейчас фон Мален закричит, назовет его мошенником, пообещает ему все кары Господни и человеческие.
– И все это время, – продолжал Волков, – она…
– Ни слова больше! – вдруг прервал его граф и даже поднял руку для убедительности. – Ни сейчас, ни в будущем я не желаю знать и слышать о ней ничего дурного.
– Но я должен был вас предупредить…
– И то прекрасно, – строго сказал фон Мален. – Вы меня предупредили, я все слышал. Но впредь прошу вас больше о том никому не говорить, никому и никогда. Прошу вас дать мне слово.
– Я обещаю вам, граф, – ответил Волков после паузы.
Он был разочарован, он надеялся, что граф откажется от Брунхильды, но тот готов был взять красавицу любой, какая бы она ни была. После этого разговора граф не стал нравиться Волкову больше, но кавалер стал больше его уважать.