, сколько сержантов, с обозом или налегке. Еще и сколько лодок нанимают, где высаживаться думают. Все это знать мне надобно. Говорю тебе, посмотри среди солдат. Требуются умные, с глазами да с ушами, чтобы других за кружкой пива разговорить могли.
– Да не бывает среди солдат таких. Экселенц, на кой нам эти дуболомы, – чуть поразмыслив, отвечал Фриц Ламме, – голову кому-нибудь проломить – так это они смогут, а вам работа, вижу, тонкая нужна. Ну и…
Он замолчал и задумался.
– Что?
– Есть у меня парочка человек проворных и глазастых.
– Проворные? Откуда же? Кто? – хотел узнать все сразу кавалер.
– Да вы их видели со мной в кабаке в Малене. Ну, такие, невзрачные, вы их еще за разбойников приняли.
– А, те судейские, что ли? – вспоминал Волков.
– Точно, они, – говорил Сыч, удивляясь про себя памяти кавалера. – Они еще тогда спрашивали про должность, нет ли при вас какой должности. Если им жалованье дадим, так пойдут, думаю.
– А людишки проворные? – уточнил Волков.
– Людишки при судье по двадцать лет состоят, ушлые, не волнуйтесь.
Волков чуть подумал и велел:
– Скажи, жалованье назначу по пять талеров в месяц. Но чтобы на тот берег ушли и там постоянно находились. Чтобы денно и нощно слушали и смотрели, чтобы сразу мне все, что меня касаемо, сообщали.
– За пять-то талеров они, экселенц, спать не будут! – пообещал Сыч. – То деньги для них большие, согласятся наверняка.
– А ты найдешь их?
– Не волнуйтесь, экселенц, коли не померли, найду, адресочки они мне оставили.
– Не тяни, езжай сейчас.
– Сделаю, экселенц, – заверил Фриц Ламме, но тут же добавил: – Только вы уж долю мою из добычи правильно посчитайте.
– Получишь долю знаменосца, то есть прапорщика, – пообещал Волков.
– Знаменосца? А это много?
– Это доля первого сержанта или прапорщика, половина офицерской доли.
– Это значит, что мне причитается чуть меньше, чем Рохе? А сколько же это будет в монетах? – начал прикидывать Сыч.
– Хватит! – рыкнул на него кавалер. – Займись делом, езжай в Мален немедля. И запомни, это дело нешуточное, дело серьезное. Враг у нас лютый и беспощадный. Недоглядим за ним – беда. Проснемся, а на дворе у нас будут псы с гор.
– Все сделаю, экселенц, – откликнулся Сыч. – Перекушу только малость перед дорогой и поеду.
Обезопасить себя от вторжения горцев Волков, конечно, не мог, но мог их встретить, если удобно будет, или уйти от них. В том позора нет, что от сильного врага уходишь. Главное – знать, когда он нагрянет.
Но горцы были только половиной его бед.
Он встал, сделал знак Максимилиану и Увальню, чтобы сидели, и со стаканом в руке пошел к офицерам. Роха и Бертье о чем-то весело разговаривали, стоя рядом с бочкой, за которой сидел и что-то записывал Рене.
– Рене, – позвал Волков, подойдя к ним, – вы серебро уже пересчитали?
– Так точно, – отвечал ротмистр, – корпоралы считали, говорят, что серебра разной чеканки будет почти на пять тысяч монет земли Ребенрее. И еще четыреста две монеты золотом. Тоже разных чеканок.
Волков чуть помолчал и сказал:
– Треть этого нужно будет отдать.
– Графу? – уточнил Рене.
– Граф обойдется, – ответил Волков. – Герцогу.
– О! – Роха засмеялся. – Герцогу то на один зуб будет.
– Герцогу вся наша добыча на один зуб будет, – невесело заметил кавалер. – Но в знак уважения все-таки пошлем.
– Это мудро, – кивнул Бертье.
– Да, это мудро, – согласился с ним Рене.
Роха ничего не ответил, чего там говорить попусту. Раз надо, то надо.
Никто из офицеров не знал, что герцог самолично запрещал Волкову устраивать свары с горцами. И герцог ему об этом говорил, и канцлер, и граф раз десять уже. И в то, что удастся избежать гнева герцога, что удастся откупиться подачкой в две тысячи талеров и сто тридцать золотых монет, кавалер не верил. Тем не менее деньги следовало послать герцогу. А графу… Графу нужно было сообщить об удачном деле раньше, чем о грабеже расскажут ему сами ограбленные.
– Максимилиан, Увалень, собирайтесь, седлайте коней! – велел Волков и допил вино.
– Едем в Эшбахт? – спросил Максимилиан.
– Сначала в Эшбахт, сразу потом в поместье Малендорф.
– Мы отправимся к графу? – удивился юноша.
– Да.
Как Волков въехал во двор, так сразу заметил неладное. В глаза бросилось, что те люди дворовые, которых дали в приданое за Элеонорой Августой, у забора в теньке сидят. И бабы, и мужики сидят себе, лясы точат. Смеются чему-то, весело им, лодырям. Господина увидали, а у того лицо злое, так вскочили, разбежались, кто за что стал хвататься, вроде как все при деле. Странно это было, он огляделся, а во дворе кареты нет.
Тут одна девка молодая как раз с метлой мимо шла, он ее окликнул:
– Ну-ка, ты, стой.
– Да, господин, – кланяется та.
– Госпожа где?
– Не знаю, – отвечает девица перепуганно.
– Уехала? Куда?
– Не знаю, – пищит девка.
Волков с коня спрыгнул, идет в дом:
– Мария, Мария! Где ты?
– Тут, – выскакивает служанка из-за печи. – Здравствуйте, господин.
– Где госпожа?
– Не знаю, не сказали мне ничего.
– Когда уехала?
– Так вы уехали в ночь, а она наутро поднялась.
– Ничего не сказала?
– Нет, сидели они с госпожой Бригитт, весь вечер шушукались, а утром ни свет ни заря поднялись и уехали.
Тут стал он злостью наливаться. Не понимал, как жена его осмелилась на такое. Как смогла без мужа, без сопровождения, без разрешения из дома отлучиться. Дом бросила, без господского глаза оставила. Чувствовал Волков, что начинает ему докучать своеволием своим эта графская дочь. Мало, мало у него голова болела из-за герцога и из-за горцев, так теперь еще из-за бабы этой непутевой покоя не знать.
– Мыться, одежду чистую! – сухо велел он Марии.
– Сейчас, господин, делаю, только подождать придется, пока воду наношу да очаг разожгу.
– У тебя целый двор дармоедов – у забора сидят праздные, разговаривают. Пусть они носят, ты одеждой займись.
– Они меня не слушают, господин, говорят, что у них своя хозяйка есть, и она им указ, а не я, – говорила Мария, хватая ведра.
– Стой! – мрачно произнес Волков.
Она остановилась в дверях.
– Что?
– Так и говорят, что у них хозяйка своя есть? – медленно переспросил он, идя к своему креслу.
– Ну, всякое говорят, – отвечала Мария нехотя, понимая, что лишнее сказала.
– Не выкручивайся, отвечай! – Он сел в кресло, вытянул ногу, положил ее поудобнее и стал поигрывать эфесом меча, крутя его. – Рассказывай, что они тебе говорили.
– Ну, говорили, что я им не указ, что они слушаться будут только госпожу. Как госпожа повелит, так они и сделают.
– Увалень! – позвал кавалер, а у самого лицо словно из камня.
– Тут я, господин, – сразу откликнулся тот. Здоровяк сидел на лавке возле самого входа и встал, как только его окликнули.
– Всех дворовых сюда, немедля! – приказал Волков тоном, от которого даже у Максимилиана мурашки по спине побежали, а уж у Марии так и ноги отняться могли.
– Сейчас, господин, – сказал здоровяк и вышел.
Он быстро вернулся, дворовые тоже пришли. Стали у входа, ожидая слов хозяина.
– Я слышал, что вы не хотите выполнять волю Марии? – спросил их господин.
Сначала никто ему не ответил, стояли холопы, переглядывались. И тогда заговорил старший:
– Господин, хозяйка наша Элеонора Августа сказала нам, что волю только ее исполнять. А уж потом…
Он замолчал.
– А уж потом мою? – догадался Волков. Мужик ему не ответил. – Так вот знайте, – холодно произнес кавалер, – не жена моя хозяйка вам, а я! По брачному договору вы мне в ее приданое даны. – Он встал и заорал: – Вы мне даны в ее приданое! Вы мои! И отныне запомните: все распоряжения по дому, что дает вам Мария, даны мной. Пренебрегаете ее волей – пренебрегаете моей! Пренебрежения я не прощу. А если думаете, что добрый я, так то зря. Шкуру с ослушника спущу.
– Ясно, господин, – ответил старший из дворовых.
– Мария, раздай задание людям и готовь мне одежду.
– Хорошо, господин, – ответила служанка.
Все дворовые, получив здания, наконец убрались из дома, а кавалер пригласил Увальня и Максимилиана за стол поесть чего-нибудь, что Мария собрала. Увалень сидел и ухмылялся чему-то.
– Чего ты? – заметил его усмешку Волков.
– Да про то, что вы дворовым сказали. Как вспомню, так смеюсь.
– И чего же смешного в моих словах было? – нахмурился кавалер, с хрустом катая вареное яйцо по столу.
– Ну, про то, что вы добрый. Про то, что они могут думать, что вы добрый, – говорил Гроссшвулле, все еще улыбаясь.
– А что, я не добрый? – спросил кавалер.
– Да какой же вы добрый? – уже чуть не в голос смеялся Увалень. – От вас у людей колени подгибаются. Я как узнал, что брат мой меня к вам ведет, так чуть не зарыдал. Шутка ли, к Инквизитору в солдаты!
Волков скривился и поглядел на Максимилиана:
– Максимилиан, а вы что думаете? Добрый я?
Максимилиан, сидевший и евший хлеб с куском соленого сала, обрезанного с окорока, услышав вопрос, отложил еду, вытер руки о тряпку, вздохнул и сказал:
– Что ж, бываете и добрым иногда.
Отчего-то этот ответ Волкова разозлил. Он надеялся, что хотя бы этот молодой человек, к которому он, кажется, был добрее, чем ко всем другим, подтвердит его доброту. И на тебе! Он сказал этим двоим:
– А коней вы расседлали?
– Так поедем же к графу сегодня, – ответил Максимилиан, уже понимая, что нужно было что-то другое говорить.
– Так не на этих поедем, к чему этих мучить, они полдня под седлом, или вам лень свежих коней седлать?
– Нет, не лень, – поспешно заверил Максимилиан. – Переседлаем.
– Так ступайте и седлайте, бездельники! – горячился кавалер.
Молодые люди сразу встали и, хватая напоследок куски, пошли из дома.
– Мария! – заорал Волков. – Готова вода?