За ужином кавалер выпил вина и стал все пристальнее смотреть на Бригитт. А та стала замечать его взгляды и, кажется, бояться их. Отводила глаза, смотрела в тарелку и говорила только с Элеонорой Августой. Волков ухмылялся, он знал, что будет дальше, и ждал ночи.
Госпожа Эшбахт в тот вечер снова возжелала внимания мужа. Муж отказывался, а она раздражалась.
– Когда же эта ваша хворь утихнет? – зло говорила Элеонора Августа.
– Я же говорил вам уже, две или три недели, – отвечал кавалер и, признаться, находил в этих разговорах даже какое-то развлечение для себя.
– Господи, послал Бог мужа! – злилась жена. – Неуж так болит ваша нога, чтобы вы ни к чему не годны были!
– Так страдаю, – говорил Волков, – что даже чары ваши женские бессильны те страдания унять.
– Те страдания унять? – Элеонора Августа с презрением смотрела на него и вздыхала: – Святая Дева, Матерь Господня, за что мне такое?!
– Может, есть за что? – невинно спросил кавалер. – Может, вам помолиться?
– Молилась я! – Жена отвернулась от него и забралась под перину.
А Волков только улыбался и ждал, когда же она заснет.
Как случилось это, кликнул он Сыча. Схватить, придушить, притащить, запугать – все это Фриц Ламме умел.
Бригитт Ланге спала на сдвинутых лавках рядом со столом, подле лежали сестра и племянники кавалера, а она оказалась на самом краю. Спала без чепца, в доме жарко, волосы по подушке разметались, словно лучи от солнца, в разные стороны. Красивая. Волков стоял, держал лампу и любовался ею.
Брать ее было удобно. Сыч подошел к ней совсем неслышно и пятерней своею зажал ей рот так крепко, что она только лишь и могла что мычать. А он одним движением выдернул перепуганную девушку из-под перины. Она ручками махала, пыталась от его лапы освободиться, да тщетно. Он поволок ее к двери так легко, словно она совсем невесома. Волков удивился опять тому, как Сыч все ладно делает. Под той же периной дети спали, так ни один даже не зашевелился. Когда кавалер выходил из дома, он обернулся. Только Мария, что спала на полу у печи, подняла голову.
– Спи, – строго сказал он и вышел на улицу вслед за Сычом.
На небе звезды, тепло, тихо, сверчки звенят в ночи. А Фриц Ламме тем временем тащит полумертвую от страха женщину к колодцу. Ее нижняя рубаха белеет в ночи. Она даже не кричит, хотя теперь может, Сыч рот ей не затыкает, только причитает, молится негромко и всхлипывает.
Сыч ее до колодца доволок и животом положил на край, чтобы голова вниз, в черноту бездонную свисала, и говорит:
– Ну, хватит уже причитать, хватит.
– Господи, да что же вам нужно? – Из колодца голос госпожи Ланге словно издалека прилетал.
Волков подошел, поставил лампу на сруб и сказал, к ней в колодец заглядывая:
– Нужно, чтобы вы ответили нам на пару вопросов.
– Я скажу вам все, отпустите только, живот больно! – всхлипнула Бригитт.
Волков сделал знак, и Сыч вытащил ее из колодца.
– С кем вы были тогда, когда я застал вас в бальной зале? – сразу спросил кавалер, это был первый вопрос, который его интересовал.
– Я… Я была с младшим из Маленом, Гюнтером Дирком фон Гебенбургом, – лепетала женщина.
– А жена моя? – холодно спрашивал он. – С кем она была?
Тут госпожа Ланге стала рыдать:
– Господи, Господи! Святые угодники и заступники! – Она вытирала слезы и, кажется, не собиралась говорить.
– Сыч! – коротко позвал кавалер.
Фриц Ламме все понял, он опять схватил девушку и снова перегнул через стенку колодца, только теперь он опустил ее еще ниже, так что приходилось ему держать ее за бедра и рубаху. Волков заволновался даже, удержит ли. Но Сыч держал крепко. Бригитт кричала в голос, да разве из колодца докричишься до кого? Нет, только Волков и Сыч слышали ее крик.
– Ну, – спрашивал женщину Фриц Ламме. – Скажешь, кто еще был с вами, кто был с госпожой Эшбахт?
– Скажу, скажу, вытащите меня Христа ради! – молила Бригитт.
Сыч выволок девушку, пока вытаскивал, чуть не стянул с нее ее рубаху. Хоть и темно было, лампа и звезды немного света давали, но кавалеру понравилось то, что он увидел. Красивое плечо, красивая небольшая грудь. А Бригитт, как ее из колодца вытащили, вместо того чтобы сказать то, что от нее хотели узнать, стала вдруг причитать:
– Господи, не могу я сказать! Она ко мне добра всегда была. С юных лет мы вместе. Она и подруга, и госпожа моя.
– Ах, вот как ты запела, шкура рыжая! – Сыч рывком схватил ее за волосы на затылке так, что она вскрикнула, поставил на колени, сам присел рядом и зашипел ей в ухо страшным голосом: – Играть со мной надумала? Так знай, господин здесь только один. И это рыцарь Фолькоф, и если он велит тебя повесить, так я повешу. Будь ты хоть трижды подруга дочери графа. Но перед тем как повесить тебя, я тебя истязать буду, шкуру твою веснушчатую спущу на сапоги себе, хочу, чтобы веснушки со спины твоей на голенищах моих видны были. А уж потом повешу тебя ошкуренную.
Он по-прежнему крепко держал ее за волосы. Женщина косилась на мучителя с ужасом, Волков видел, как ей страшно, и даже появлялось у кавалера желание отвести руку Сыча от ее волос и успокоить ее. Но он не лез в работу Сыча, чего-чего, а нагнать страху и получить нужное лучше Сыча вряд ли кто смог бы. Разве что другой какой-нибудь… палач.
– Говори, шкуренка, с кем была госпожа в замке? – шипел Фриц Ламме, встряхивая Бригитт немилосердно. – Говори, ты кого защищаешь? Госпожу свою? Так про нее мы уже знаем, а может, ты хахаля ее защищаешь? Так зачем? Скажи, кто он, и все закончится.
– Вы не упрямьтесь. – Волков присел рядом с ней, посветил фонарем в лицо. – Я знаю, это благородно – защищать свою госпожу и подругу, только вот подруга ваша не благородна. И то, что вы сейчас секрет ее раскроете, она от нас не узнает, обещаю вам.
Но женщина только подвывала в ответ. Молчала, ни слова не говорила.
– Запираешься! – обозлился Сыч и снова потянул ее за волосы к колодцу, а у колодца остановился и, выхватив из-за пояса нож, приставил его к щеке женщины и сказал: – Экселенц, дозвольте мне кожу ее взять. Больно мне нравятся ее веснушки.
– Режь, – сразу согласился Волков, понимая, что Сыч пугает женщину. – Только в колодец ее не бросай, не нужна мне падаль в колодце, потом новый копать придется.
– Я ее за амбарами закопаю, под навозной кучей, – пообещал Фриц Ламме. – Освежую, а к утру закопаю. Скажем, что вышла до ветра, да, видно, волк ее уволок.
– Хорошо, – бросил кавалер и вроде как собрался уходить.
– Вы мне только фонарь оставьте, – окликнул его Сыч. – В темноте кромсать ее несподручно будет.
Тут уже женщина не выдержала, закричала от страха в голос так громко, что Сычу пришлось рот ей опять затыкать.
– Тихо, тихо ты, шалава рыжая, – шипел он. – Людей перебудишь.
Но она мычала и мычала из-под его руки.
– Что? Хочешь сказать что-то? – спросил Фриц Ламме. Она закивала. – Ну! – Он убрал лапищу свою с женского лица. – Говори.
– Так с кем была жена моя в ту ночь? – тоже подступил к ней Волков. Она тяжело дышала. – Ну, так вы скажете?
– Это… был…
– Ну?
– Это был фон… Шауберг.
– Шут графа? – Волков улыбнулся.
– Не говорите ему про это, не то он вызовет вас на дуэль, – сказала женщина.
– Да, я уже слышал, что он обидчив.
– Так вы что, знали про него? – удивилась она.
– Конечно, Сыч за полталера разговорил лакея и прачку, они все ему рассказали.
– Так зачем же вы меня о том спрашивали? – удивлялась девушка.
– А затем, госпожа Ланге, чтобы вы поняли, что дому Маленов вы больше не служите. – Она так и осталась стоять на коленях, а он смотрел на нее сверху вниз и продолжал: – Служите вы теперь только мне. И если вздумаете играть со мной, так я скажу своей жене, что о ее любовнике мне сообщили именно вы. Зная ее мерзкий нрав, уж не думаю, что вам это сойдет с рук. Вам ясно?
– Да, – глухо ответила она.
– Надо говорить «да, господин»! – толкнул ее в спину Сыч.
– Да, господин, – послушно повторила она.
– Целуй руку господина! – опять толкнул ее в спину Фриц Ламме.
Бригитт Ланге без всякого раздумья взяла руку Волкова и поцеловала ее.
– Вот и хорошо, – проговорил он и, склонившись к ней, добавил: – Теперь вы моя и душой, и телом.
И поцеловал ее в губы. Совсем легко, едва прикоснувшись к ним.
– Ступайте спать, – велел он. – Сыч, а ты впредь обращайся к госпоже Ланге вежливо. На «вы».
– Конечно, экселенц.
Женщина быстро встала и пошла от колодца к дому. Когда ее белая рубаха исчезла за дверью, Сыч сказал кавалеру чуть не с упреком:
– А монах говорил, что ее нужно еще и взять. Чего вы ее так отпустили? Почему не взяли ее?
– Позже, – ответил Волков, не хотел он говорить Сычу, что стало ему эту бабенку жалко.
– Вот и зря! – покачал головой Фриц Ламме. – Вот взяли бы ее, так она спать счастливой пошла бы.
– Никуда она теперь не денется, – заверил кавалер.
– Это точно, – согласился Сыч.
А землишка скудная оживала прямо на глазах. Волков еще не завтракал, еще коровы мычали недоенные, а к нему уже пришел купец. Пришел говорить об овсе. Спрашивал, не отдаст ли ему кавалер овес уродившийся. Хитрый мерзавец думал, что с Волковым ему будет легче договориться, чем с Ёганом. Полагал купчишка, что господин вояка дурак, ему серебра посулить – так он сразу все отдаст, цену не спросив. Да не на того напал. «Полтора крейцера за пуд?»
Волков все цены знал. Все и на всё. В Малене в трактирах останавливался, всегда у трактирщиков цену овса, что лошадям его засыпают, спрашивал. Трактирщики говорили, что по четыре крейцера за пуд платят. Врали. Но даже если и врали, то все равно в городе овес был по три монеты. А этот хитрый полторы предлагал. «Ступай ищи другого дурака».
Кавалер с купцом говорил, дожидаясь завтрака, а сам на госпожу Ланге поглядывал: как она? А она и виду не подавала, что с нею вчера что-то случилось. Мила и спокойна, как обычно, с женой его разговаривает. Кавалер решил, что нужно ее от Элеоноры отрывать помаленьку. И тогда он ей говорит: