– Кажется, недавно вы испачкали платье?
– Да, – она улыбнулась и покраснела немного, – и еще нижние юбки.
– Купите себе всего побольше, – предложил он, вкладывая ей в руки деньги, – теперь вы часто будете пачкаться. – Она схватила деньги с радостью, спрятала их в платье. Кажется, была довольна. А он продолжал: – Отдайте письмо тому, кому оно написано, а на словах добавьте, что как только будет случай, как только муж покинет Эшбахт, так Элеонора его сюда призовет.
Лицо Бригитт сразу изменилось:
– Так вы задумали его… заманить его.
Заманить? Она придумала странное слово. Ну, что ж, пусть будет «заманить».
– Конечно, – Волков все решил, когда еще читал письмо, – а вы мне в этом поможете. Вы ведь поможете мне, Бригитт?
Он смотрел на нее не отрываясь, прямо в ее зеленые глаза, и женщина не смогла ему отказать, она кивнула:
– Да, господин.
– Вот и хорошо. Так что вы ему передадите на словах?
– Передам, что… что как только вы покинете Эшбахт, так Элеонора даст ему знать…
– Чтобы он?.. – уточнил кавалер.
– Чтобы он приехал к ней, – не сразу закончила госпожа Ланге.
– Именно. – Волков еще раз поцеловал ее и пошел в дом.
Вскоре она собралась, села в карету своей госпожи и подруги и уехала. А Волков позвал Максимилиана и Увальня и сказал им:
– Давненько я не стрелял, Максимилиан, несите мне мой пистолет и арбалет, а ты, Увалень, найди чурбан побольше и волоките его за амбары.
Кавалер стрелял долго – и из пистолета, и из арбалета. Причем стрелял хорошо, как и раньше, стрельбой своею удивляя оруженосцев. Ни один, ни другой и близко не могли стрелять так точно, как это делал старый солдат. Хотя с пистолетом он был знаком немногим больше, чем молодые люди.
Они стреляли, пока не появился брат Ипполит. Подошедший монах встал в стороне и ждал, пока кавалер обратит на него внимание.
– Ты что-то хочешь? – спросил тот, натягивая арбалетную тетиву.
– Господин, я был сегодня в Малене.
– И как? Стоит город?
– Слава Богу, господин, стоит. Я заходил на почту.
– Ты все еще пишешь своему настоятелю?
– Пишу, господин, все еще пишу, – покивал монах. – Почтальон спросил меня, не захвачу ли я вам письмо, раз еду в Эшбахт.
– Письмо для меня? – уточнил Волков, поднимая арбалет и сразу выпуская болт.
Болт впился в самый центр чурбака. То был отличный выстрел.
– О! – восхитился Максимилиан. У него так не получалось.
А Увалень даже говорить ничего не стал. Вообще, судя по всему, стрельба была не его делом.
– Письмо для вас, господин, – подтвердил монах, тоже повосхищавшись точным выстрелом. – И судя по почерку, оно от нашей Брунхильды.
– От Брунхильды? – Кавалер сразу отдал арбалет Увальню. И пошел к монаху. – Давай сюда.
Да, почерк был коряв и скорее напоминал детский, чем взрослый, но брат Ипполит узнал его сразу, ведь это он учил Брунхильду грамоте.
Волков развернул послание:
«Любезный брат мой, я и мой супруг граф желаем поделиться с вами радостью нашей. Хочу обрадовать вас вестью, что беременна я, и это доктор наш подтвердил. Молю Бога и вас прошу молить Его, чтобы даровал мне сына. И верую я, что родись у меня сын, так порадуетесь и вы вместе со мной, и надеюсь, что это будет ваш племянник наилюбимейший.
Сестра ваша Брунхильда, графиня фон Мален».
Волков прочел это и растерялся, пошел и сел на одну из телег, что стояли за амбарами. Молодые люди – и монах, и Максимилиан, и Увалень – переглядывались и не понимали, что с господином произошло. Что такого странного могло быть в письме госпожи Брунхильды? Отчего он молчит, отчего сел и задумался?
А он опять поднял бумагу и прочел последнюю строку: «И верую я, что родись у меня сын, так порадуетесь и вы вместе со мной, и надеюсь, что это будет ваш племянник наилюбимейший». Да, молодые люди не понимали, что происходит с ним. Да и никто не смог бы понять, что с ним, кроме него самого и графини Брунхильды фон Мален.
Больше кавалер стрелять не хотел, Максимилиан уже зарядил пистолет и выстрелил в колоду, а он пошел в дом. А там у порога стояла Тереза, как будто ждала его. Она явно была встревожена: щеки красны, руками платок комкает. Волков же не заметил того, прошел мимо в дом, а там за столом с госпожой Эшбахт вел вежливую беседу ротмистр Арчибальдус Рене. Хоть и не до того Волкову было, но он заметил, что ротмистр зачем-то в кирасе. Кираса начищена так, что не любое зеркало таким бывает. А еще подпоясан он офицерским шарфом, и сапоги его и одежда вычищены. Словно ко смотру приготовился. Как кавалер вошел, так ротмистр встал, сжимая в руках шляпу.
– Вы ко мне? – спросил кавалер не очень ласково.
Сейчас его занимало только письмо Брунхильды. А госпожа Эшбахт лукаво поглядела на мужа, как будто что-то знала. Кавалер даже взглядом ее не удостоил. После письма, что давала ему прочесть Бригитт, видеть Элеонору ему не хотелось, будь она хоть трижды его жена перед Богом и людьми.
– Да, – отвечал Рене, чуть смущаясь, – прошу вас уделить мне время, кавалер.
– Садитесь, – предложил ему Волков и сам сел.
Гремя мечом и кирасой, ротмистр опустился рядом с Волковым, помолчал, потом откашлялся и, заметно волнуясь, произнес:
– Думаю просить вас, кавалер, об одолжении.
«Неужто денег собрался просить, он же только вчера долю офицерскую за ярмарку получил, денег там целый мешок вышел, зачем же ему еще?» – думал кавалер не без удивления.
– Хочу просить вас о большой милости и большой чести, – продолжал Рене медленно, все так же смущаясь.
– Да говорите уже, Рене, – торопил его Волков. – Будь вы в деле так нерасторопны и нерешительны, так я бы вам уже выговорил бы.
– Да-да, – соглашался ротмистр, – вы правы, тянуть тут нет нужды… Решительным шагом вперед… Да будет Господь со мной, в общем, решил я просить у вас руки женщины из вашего дома.
«Этот старый дурень никак на рыжую Бригитт нацелился, – подумал Волков. – Ну уж нет». Эту красотку он не собирался отдавать никому. Достаточно того, что уже отдал одному такому вот господину свою «сестрицу» Брунхильду. Нет, он не хотел отпускать Бригитт и стал уже думать, как отказать ротмистру, а тот продолжал торопливо и сбивчиво:
– Я понимаю, что то большая честь, что я не так уже и молод и совсем не богат, хотя сами знаете, кое-что у меня есть из серебра, но все-таки прошу вас о такой милости, прошу сделать меня счастливым и отдать мне в жены вашу сестру.
– Сестру? – удивился Волков. Он даже обернулся к двери, где надеялся увидеть сестру. Но там ее не было.
– Да, вашу сестру, госпожу Терезу, – продолжал Рене с волнением.
У кавалера от сердца отлегло: нет, Рене не собирался увести у него рыжую Бригитт. А сестру…
– А вы говорили с моей сестрой? – спросил Волков у ротмистра.
– Да-да, – кивал тот. – Она согласна, согласна. Она давно согласна, я бы у вас раньше ее руки просил, да ждал, когда разделим добычу. Чтобы были деньги на свадьбу.
Волков покосился на Рене. У него усы наполовину седые, плешь на голове, куда ему жениться? Зачем? Он почти старик, с правой стороны лица выбиты зубы, на щеке шрам. Он старше Волкова лет на десять, ему, может, пятьдесят через два-три года исполнится. Не думал кавалер, что Тереза захочет замуж, ей уже тоже далеко за тридцать, не девица на выданье давно. Неужели она согласна?
– Увалень! – кликнул кавалер. – На дворе моя сестра, зови ее.
Увалень тут же ушел, а Рене все бубнил что-то, бубнил. А сам мял шляпу, волновался.
Пришла сестра, она точно знала о разговоре. Румяная, тоже платок теребит.
– Сестра, господин ротмистр пришел просить вашей руки. – Кавалер помолчал, осматривая ее с ног до головы. – И вижу, что это для вас не новость.
– Ах, – она покраснела еще больше, – я вам о том не сообщила, но господин ротмистр уже со мной две недели назад об этом говорил.
– И что же вы решили, сестра?
– Так что же мне решать, господин ротмистр человек не бедный…
«Да уж, не бедный, конечно, весной мне ему приходилось сапоги покупать», – вспомнил Волков.
– …и щедрый. – Она достала из-под платья тонкую золотую цепочку с распятием. – Это мне господин ротмистр подарил.
– Вот оно как, – кивнул кавалер.
– И еще он такой обходительный человек, сразу видно, из благородной семьи.
– Ну, так вы согласны выйти за него?
– Конечно. Отчего же нет? – ответила она. – Сердце мое к нему лежит.
Волков посмотрел на притихшего Рене. «Сердце лежит? К нему? К бедному, плешивому старику, которому скоро пятьдесят? К человеку с перекошенным лицом, живущему в лачуге из орешника и глины? Да, этих женщин не поймешь! А ведь она сама еще ничего: высокая, не тощая, ладно сложенная».
Видя сомнения брата и расстроенное лицо ротмистра, госпожа Тереза заговорила быстро:
– Брат мой, другого себе жениха я не ищу, мне этот мил, и девочек моих он говорит, что любит. И они его полюбили.
– И девочки его полюбили? – удивился кавалер. – Когда же вы все это успели?
Сестра и Рене молчали, словно виноватые.
– Зачем же вы счастью сестры своей препятствуете? – вдруг заговорила госпожа Эшбахт, что молчала все время до этого. – Может, господин ротмистр мил сердцу ее.
Волков посмотрел на Терезу.
– Мил мне ротмистр, мил, – кивнула она.
– Ну, хорошо, – с видимой неохотой согласился кавалер. – Раз вы себе другого счастья не видите, то конечно. Ротмистр, берите мою сестру замуж.
– Ах, кавалер, ах… – Рене вскочил чуть ли не в слезах, шляпу к груди прижимает. – Вы, кавалер… нашли себе самого верного товарища.
Сестра тоже прослезилась, кинулась к Волкову, схватила его руку, стала целовать.
– Ну, будет вам, будет! – проговорил он. – Давайте вина выпьем. Мария, принеси нам вина!
Госпожа Ланге вернулась только через день. Была она в новом платье, новом интересном головном уборе, по которому и не поймешь, замужем она или нет. Казалась она довольной и, когда нашлась возможность, сказала кавалеру: