Было тихо, огней на той стороне не видно, но вот запах дыма чувствовался прекрасно, понятно, что костров за рекой много.
– Здесь они, сволочи, – сказал Игнасио Роха, вытирая шею над кирасой и тяжело дыша. – По запаху чую эту горскую сволочь.
Волков вглядывался в темноту. Лодок на реке он не видел.
– Тут лодки, тут, господин, – заверил его солдат, что был с Бертье в разведке. – Перед вашим приходом лодочники переговаривались и воду из лодок вычерпывали, я слышал все. Они там, у берега, в тени, вот их и незаметно.
– Здесь, значит, будут вылезать? – проговорил Рене, тоже вглядываясь в темень на реке.
– А негде больше, – отвечал Бертье. – Справа берег высок, там обрыв, не каждый в броне взберется. Слева лес прямо к берегу выходит.
– Точно, тут на песочек полезут, – произнес Роха с какой-то даже радостью.
– Кавалер, как будем действовать? – спросил Рене.
– Просто. Вы, Рене, возьмете шестьдесят человек и встанете у леса. Остальные пойдут со мной и с Бертье, мы займем позицию за тем холмом на берегу, справа. Ты, Роха, пойдешь как раз отсюда, тут тебе раздолье для стрельбы будет, как они вылезут, как лодки отвалят от берега, так ты выйдешь отсюда, подойдешь на пятьдесят шагов и станешь бить залпами. Стой и бей. Главное, не забудь, дождись, чтобы лодки за второй партией пошли, чтобы те, что уже высадились, обратно не запрыгнули.
– Так они на меня пойдут, – сказал Роха. – Не станут же они ждать, пока я всех перебью.
– Верно, пойдут. Построятся и пойдут, как раз боком ко мне встанут, я спущусь с холма и раздавлю их. А Рене с другого бока мне поможет, – говорил Волков. – Так что не бойся, Роха, стреляй и стреляй, мы их раздавим.
– Какой клич будет? – спросил Бертье. – А то Роха и нас постреляет в темноте.
– «Эшбахт», – предложил Роха.
– Да, «Эшбахт» будет хорошо слышно, – согласился с ним Рене.
Волкову было приятно, что офицеры избрали именно такой клич.
– Господин, – привлек его внимание разведчик, – кажется, они начинают.
И вправду, на реке послышались приглушенные голоса. Всплеск весла. Что-то звякнуло. Да, противоположный берег оживал.
– Господа, идем на цыпочках, на цыпочках, всем людям своим скажите: тишина – это главное. Вспугнем их – всё, считай, проиграли, – говорил кавалер.
Офицеры все понимали, молча пожали друг другу руки и разошлись.
А лето закончилось. По реке странными клочьями поплыл туман. Сразу стало зябко. Плечо заныло, и Волков уже пожалел, что не надел под кольчугу стеганку. Солдаты пошли на юго-запад к реке, за холм, старались ступать неслышно. Самый глупый из солдат понимал, что противника намного больше и лучше разбить его по частям, а значит, бить внезапно, как только высадится на берег первая партия. Волков тем временем позвал Максимилиана и Увальня, стал одеваться. На этот раз стеганку он надел и был ей рад. Стало сразу тепло. Кольчуга, кираса, бувигер, наплечники, наручи, перчатки. Поверх роскошного доспеха он накинул свой удивительно красивый фальтрок в больших бело-голубых квадратах. В цветах его герба. Жаль, что темно, жаль, и что люди его не видят. Он был великолепен в своей броне и под своим знаменем.
Прибежал солдат от Бертье:
– Господин, они, кажется, грузятся на лодки.
– Ну, что ж, тогда нам пора, – сказал Волков. – Максимилиан, поедете на коне с моим штандартом, но держитесь сзади. Увалень, мы с вами идем пешими. С Богом, господа! Кто знает молитвы, молитесь.
Бертье лежал на краю холма и всматривался в реку. Дело это было абсолютно бессмысленное. Может, от луны и звезд был какой-то свет, но туман, расползавшийся по реке, все сводил на нет. Серая непроглядная муть текла вместе с течением реки на запад.
– Ну, и что вы тут увидели? – спросил Волков, присев рядом с Бертье.
– Только если призрак своей сумасшедшей мамаши я мог бы тут увидать, – усмехался Гаэтан, – но зато я слышу… Прислушайтесь.
Туман глушил и звуки, но даже через него можно было кое-что различить.
– Слышите? – спросил ротмистр.
– Слышу, но что это?
Волков и вправду кое-что слышал, но распознать звуки не мог, хоть был без шлема и без подшлемника.
– Бухнуло, слышите, вот. – Бертье сделал паузу. – Вот бухают – это башмаки солдат о дно лодки, древко алебарды о борт ударилось. Хлюпает вода – это волны от борта в борт бьются, когда в лодку кто-то садится.
Да, сам бы Волков эти звуки не распознал, а когда Бертье ему все объяснил, все было похоже.
– Ну, будем строить солдат? Кажется, пора? – спросил ротмистр, поворачиваясь к кавалеру.
– Да, пора. Стройте людей, только тихо. Скажите сержантам, чтобы ставили их в четыре линии.
– В четыре? Вы уверены, кавалер? – удивлялся Бертье.
– Да, уверен. Их будет всего сто – сто двадцать человек.
– Значит, без пик пойдем?
– С алебардами, – отвечал Волков, все пытаясь хоть что-то разглядеть в мутной серости на реке. – Некогда в пики воевать: встанем с пиками, упремся в них, а они в нас, а тем временем с того берега вторую партию солдат привезут. Нет, навалимся в топоры и в алебарды. Чтобы сразу смять, загнать в реку.
– Значит, четыре линии?
– Да. И хорошо бы, чтобы Роха хоть четыре залпа успел перед этим дать.
– В такой туман? – В голосе Бертье звучало большое сомнение. Это было вполне обоснованно: туман явно все портил. – Может, когда небо посветлеет? – продолжил ротмистр, вставая и направляясь к своим людям.
– Не хотелось бы ждать до рассвета, – покачал головой Волков.
А время шло, с противоположного берега шум все еще доносился. Но уже не так часто долетали оттуда звуки. А туман тем временем выплескивался из реки на берег. Восток над лесом стал серый. Солдаты стояли в низине, под холмом, уже построившись. Стояли тихо, без движений и разговоров. А лодки все не плыли.
Отвратительное чувство, отвратительное. Казалось, вот-вот и начнется то, чего ты так ждешь. А оно все не начинается и не начинается. Господь словно проверяет тебя, твою стойкость, выдержку.
Увалень уронил на траву шлем Волкова. Из-за напряжения захотелось наорать на него, но Волков сдержался, только вырвал поднятый шлем у него из рук. Положил на песок перед собой. А Увалень и говорит:
– Плещется, господин.
– Что? – не понял Волков.
– Всплески на воде, слышите?
Кавалер прислушался… Кажется, и вправду всплески. Ах, неужели, неужели поплыли?! Его сердце заколотилось от тревожной радости. Первый раз за ночь так заколотилось. Он от волнения даже лицо вытер подшлемником. Лоб и щеки стали влажными от тумана, что стал забираться уже и на холм. А кавалер все молил Бога: «Господи, пусть так и будет!» Только об этом Его и просил. Только бы эти свирепые горцы плыли к нему в ловушку.
И они плыли, он в этом уже не сомневался, когда с реки донесся тихий и злой голос:
– Первый, бери к течению круче, сносит же… Не видишь, что ли, дурак?
Уже небо стало на востоке краснеть, лодки подплывали к берегу все ближе.
Да, сомнений быть не могло: они плыли к нему в ловушку. Прямо туда, куда Волкову и было нужно. Кавалер почти ничего не видел на реке. Но он уже слышал, как звонко для такого тумана скрипнула уключина, которую забыли смочить, как шлепнуло в неумелых руках весло об воду. Как потом зашипел песок, когда нос лодки выезжал на берег, как с шумом и лязгом прыгали солдаты на берег. Теперь они уже не боялись греметь.
Бог его услышал и сделал все, как просил кавалер. Но, видимо, Господь был еще тот шутник и ко всему тому решил напустить тумана еще больше, чем было. Туман заливал уже весь берег, и такой он был, что невозможно рассмотреть кончики пальцев на вытянутой руке. Ирония Господа: Я, конечно, сделаю все, о чем ты просишь, но не думай, что тебе будет легко.
Как? Как теперь Рохе стрелять в таком тумане? В кого он может попасть?
Волков начинал злиться, ругать себя. Как начинать дело? Или подождать восхода солнца? А пока ждешь, тебе еще сто человек этих горных свиней с того берега подвезут.
Прибежал Бертье – озабоченный, тоже все понимает:
– Что будем делать, кавалер?
А что тут можно сделать. Лодки, те, что первые к берегу пристали, уже всех солдат высадили. Заскрипели уключинами, поплыли назад.
Волков не ответил, повернулся:
– Увалень, Максимилиан! Ко мне, быстро! Быстро!
А сам снова смотрит на реку. Но все еще ничего не видит. Солнце едва показывается из-за леса. Может, минут через тридцать туман разгонит, да только вот нет у них тридцати минут.
Прибежал Максимилиан.
– Скачите к Рохе, скажите, чтобы не стрелял. Времени нет ждать, пока туман рассеется, мы сами начинаем. Затем скачите к Рене, он у леса, скажите, чтобы тоже начинал. Ударим с двух сторон, обойдемся без стрелков. Наш клич помните?
– Эшбахт.
– Да, скачите, да только аккуратнее, не переломайте ноги лошадям в таком тумане. Бертье…
– Да, кавалер.
– Поднимайте солдат на холм, прямо отсюда и пойдем.
– Да, кавалер! – откликнулся Бертье и скатился с холма в туман.
– Ну что, Александр Гроссшвулле, боязно? – спросил Волков Увальня, когда они остались вдвоем.
– Волнительно, – отвечал верзила, перекладывая алебарду из руки в руку.
– Не волнуйтесь, Гроссшвулле. Умирать – это быстро. Горцы не дадут вам помучаться. – Волков надел подшлемник и завязал тесемки. – Быстро, но больно. Шлем!
Увалень помог ему надеть шлем и застегнул застежки.
Тем временем у вершины холма появилась первая линия солдат. Хоть было еще темно, хоть шли они на холм, но шагали хорошо, ровно. Сержанты знали свое дело.
– Гроссшвулле!
– Да, кавалер.
– Держитесь на шаг за моим левым плечом, не давайте никому ни колоть, ни бить меня слева. Рубите и колите всякого, кто осмелится.
Он достал меч. Дьявол, нужно было взять что-нибудь другое, в телеге целый ящик хорошего оружия. Но кто ж мог знать, что придется идти в бой. Ладно, ничего, он и мечом кое-что может показать.
За первой линией солдат пришла вторая, и с ней Бертье. Он увидал Волкова, разглядел-таки его меч и, подбежав к нему, удивленно спросил: