– Кавалер, вы что надумали? Куда вы? Ваше место на коне, под штандартом. Чтобы любой мог вас видеть.
– Так бы и было, Бертье, так бы и было, не случись этого дьявольского тумана. В нем ни меня, ни знамени не разглядеть. Так что я пойду вперед. Эй, ребята в первом ряду, не воткните мне алебарду в спину.
– Не волнуйтесь, кавалер! – кричали ему солдаты. – Не волнуйтесь, господин, вы приметный.
– Ну, с Богом, ребята! – сказал кавалер и шагнул вниз с холма, в серое месиво тумана и рассветных сумерек.
– Во славу Господа! – заорал кто-то невдалеке.
Волков с удивлением узнал голос брата Семиона.
– Именем его! – откликнулись солдаты.
Волков слышал, как следом за ним, с холма, одна за другой сходят тяжким шагом линии солдат.
Сам он был шагов на тридцать впереди, он слышал, как сразу за левым его плечом сопит Увалень. А еще он слышал, как впереди, сразу перед ним, кричат удивленные люди. Враги, что вышли на его берег, ступили на его землю. И пусть они даже не просят пощады!
Кавалер закрыл забрало шлема. Так он чувствовал себя увереннее.
И тут о его правый наплечник щелкнул арбалетный болт.
Дело началось.
Он даже смотреть на плечо не стал. Рыцарский доспех много крепче, чем доспех пехотинца. А у кавалера был не просто рыцарский доспех, у него был доспех курфюрста. Принца. Сделанный каким-то неведомым мастером за немыслимые деньги, а значит, непременно одним из лучших мастеров. Другому бы такое не доверили. Так что кому-то нужно очень постараться, чтобы пробить это железо из арбалета. Тем более наплечник.
Они двигались с запада на восток. Идти в тяжелом доспехе, да по песку, да если одна из ног у тебя не так уж и хороша, непросто. Но Волков ведь еще не старик, силы в нем достаточно, а двадцать лет войн сделали его настолько выносливым, что и среди молодых таких выносливых еще поискать. Вон Увалень молод и здоров, а уже на песочке, идя за господином и стараясь не отстать, запыхтел, как старый мерин на крутом подъеме. Волков торопился, он спешил начать дело, пока горцы не пришли в себя и не успели построиться. Значит, он один быстро шел сейчас на сотню врагов в надежде, что Бертье совсем рядом. Ну не один, за ним месил песок, стараясь не отстать от господина, Увалень, у которого это дело было первым, если не считать ярмарки.
Предрассветные лучи солнца уже пробивались через верхушки леса на берег реки, но они ничего не могли сделать с густым молоком речного тумана и последних сумерек. Волков уже слышал крики. Это кричали враги, они не понимали, что делать. Кто-то уже выпрыгнул из лодок, кто-то думал, выпрыгивать ему или нет. А кто-то из них что есть сил орал, чтобы его услышали на своем берегу:
– Засада! Засада!
Да, горные вы свиньи, да, это засада! Почти всю свою жизнь Волков воевал с горцами. И в южных войнах, и потом в войнах с еретиками. Ему нравилось, что в голосе человека, кричащего «Засада!», звучали обида и отчаяние.
Неясная тень в тумане вдруг уменьшилась вполовину, словно человек согнулся. Уж кто-кто, а Волков знал, что это значит, недаром ему в плечо болт попал. Это был арбалетчик, что натягивал тетиву арбалета. Даже боль в ноге не помешала кавалеру прибавить шаг. Арбалетчик только разогнулся, только поднял арбалет, не видел рыцаря, когда тот полоснул его мечом. Справа налево. По руке, по плечу.
Враг заорал, выронил, вернее, отбросил арбалет, словно он был горячий. Отрубить руку Волков не смог: арбалетчик был в хорошей стеганке, да, кажется, еще и обшитой на руках и животе плотным войлоком. Горцы-арбалетчики железо на себе не носят, но стеганки у них отличные. Такую мечом не так просто рассечь. Кавалер занес клинок, думал теперь рубить ему шею, бить под шлем, да арбалетчик заорал и кинулся прочь, в туман, прижимая к себе поврежденную руку. Жаль, надо было убивать, это был хороший арбалетчик. В тумане, на слух стреляя, попал в Волкова.
И тут же за ним еще один. Стоит, оружие поднял. Целится мимо кавалера в приближающиеся линии солдат, что ведет Бертье. Два шага к нему. Нет, теперь рубить кавалер не будет, только колоть. Но подлец выстрелил и тут же разглядел в тумане Волкова. Все, что успел кавалер сделать, так это в длинном выпаде самым кончиком меча ткнуть его в правый бок. Достал, но не глубоко, этот тоже заорал и тоже кинулся к реке в туман.
Кавалер обернулся:
– Ты тут?
Увалень пыхтел, но старался поспевать за ним.
– Тут, господин.
Справа, в пятнадцати или двадцати шагах от них гремела и лязгала каждым своим движением темная, едва различимая в туманном рассвете, ощетинившаяся алебардами и копьями первая линия их солдат. Барабана у них не было, но слышались резкие команды сержантов, помогающие солдатам держать линии ровными, то был «строевой шаг»:
– Шаг! Шаг! Раз-два, шаг!
Они шли, как живая стена, которая сдвинет любое препятствие, вот только продвигались они медленно. Волков думал, что сейчас там, у самой реки, сержанты горцев строят свою стену из людей. Чтобы его стена не опрокинула, не загнала их в реку. И поэтому двинулся вперед, крикнув:
– За мной, Увалень!
Не прошел и двадцати шагов, как увидал в тумане рослого врага. Он сразу понял, что это враг. А кто еще мог идти ему навстречу от реки. Шел один храбрец чертов. Видно, хотел глянуть, где противник. Не иначе офицер. Даже в тумане кавалер понял, что враг двигается к нему навстречу без наголенников. Волков уже знал, как будет его убивать. Нет. Он не даст ему убежать, как арбалетчикам.
Отведя меч назад и вниз, чуть выставив вперед левую руку для защиты, кавалер шел на врага. А тот убегать не собирался и, замахнувшись каким-то оружием, также направился к кавалеру. Что у него за оружие, Волков в тумане разглядеть не мог. Он видел, что враг держит его одной рукой. И что бы там ни было: клевец, топор, молот или тесак – это было одноручным оружием и не представляло для опытного бойца в отличной броне большой опасности. Даже если враг ударит первым, то Волков примет его удар на левую руку, на наручи и отличную перчатку. А потом он нашинкует ему незащищенную левую ногу.
А враг вдруг кинулся на него со всей возможной быстротой и нанес удар. Бил он предсказуемо – в шлем. Кавалер, как и планировал, выставил руку, закрыл шлем от удара, оружие врага налетело на его крепкую руку в отличной броне… и… стало темно. И из этой тошнотной темноты пришла боль. Боль в левой части головы. Там, за ухом, даже ближе к шее появилась и росла боль. Острая боль, которую дополнял тонкий и нудный звон.
Кавалер не помнил, как упал на колено, он даже не понимал, что стоит на колене. Чисто машинально, сам того не понимая, он отмахнулся мечом, задев что-то. Потом махнул еще раз. И получил еще один удар, на этот раз, слава богу, не по шлему, а по левому наплечнику и горжету. Только тут он стал приходить в себя.
Волков почти ничего не видел: шлем от удара чуть сдвинулся, подшлемник съехал, закрыв обзор, да еще и дышать мешал. Кавалер открыл забрало и буквально одним глазом увидал ногу. Крепкую левую ногу в крепком башмаке, что упиралась в речной песок. Не думая ни секунды, он нанес удар – короткий, секущий – по икре, по мощной и твердой от напряжения икре, и тут же еще один, и еще. Нет ничего страшнее для открытой плоти, чем острый, как бритва, меч. Даже если удары не размашисты, а коротки и слабы, все равно благородное оружие оставляет страшные раны. Три расползающиеся в коже дыры изливались потоками крови.
Враг стал убегать, медленно, но побежал, поганый еретик, припадая на свою растерзанную ногу, иногда так сильно, что чуть не приседал на ней. И одним глазом кавалер видел, как за ним топает огромными сапожищами с железными вставками Увалень. Гигант догоняет плохо бегущего, вихляющегося на бегу врага и абсолютно глупо, неумело бьет в спину алебардой. Рубит прямо в кирасу, без всякой надежды пробить ее. Но враг не смог устоять, полетел лицом на песок, и Увалень стал его рубить, бить сильно, но все так же неточно.
– Ноги! – заорал Волков через сбившийся на лицо подшлемник. – Ноги ему руби, болван!
Ни одного слова до Увальня, конечно, не долетело, но, кажется, он и сам справился. Тяжеленные удары большой алебарды кромсали и ломали доспехи вместе с костями горца. Волков попытался поправить шлем, но сильная боль пронзила затылок и шею за левым ухом. Боль была глубока и уходила внутрь его, словно шла острым шилом вдоль хребта до самой поясницы.
Головы не поднять, спину не выгнуть. Он, казалось, задыхался, и не только оттого, что сбившийся подшлемник закрывал ему рот, он просто не мог вздохнуть всей грудью. Как будто не умел этого делать. Волков бросил меч, сбросил перчатки и попытался непослушными пальцами найти застежки шлема.
И тут его в спину сильно толкнули, он едва не упал, мимо него прошли ноги. И опять его толкнули, вдавили в песок его перчатку, снова толкнули, наступили ему на меч, опять толкнули. Это прошли ряды его солдат. Они прошли, толкая и топча его, даже если и знали, что это он. Таков устав: никто не имел права останавливаться в строю. Нет такой причины, которая дозволила бы солдату остановиться во время движения в строю.
– Шаг! Шаг! Шаг! – мерно кричат сержанты, раз барабана нет.
И солдаты ровными рядами идут дальше.
А вот Увальню не было нужды шагать. Он кинулся к Волкову, протискиваясь сквозь ряды солдат и повторяя:
– Пропустите, я к кавалеру! Пропустите! Он ранен, кажется, пропустите.
– Шлем! – хрипел Волков. – Помоги… Шлем.
– Сейчас, господин, сейчас! – Увалень стал своими толстыми пальцами ковыряться в застежках, приговаривая: – Сейчас. Я сейчас.
Волков чувствовал, как ослабло напряжение, а еще он чувствовал, как за шиворот ему течет горячая кровь. Как становится липкой и противной одежда.
– Снимай уже, – хрипел он.
– Все, готово. – Увалень потянул шлем с его головы.
И новая резкая боль прострелила Волкова, опять до самой поясницы. Но особенно его вывернуло от боли в шее, в левой ее части, сразу под затылком.