Так и сделали, поскольку Сократ умел убеждать. Ослы Долли, Вилли и Улли были запряжены, папа и мама Дик кряхтя влезли на облучок, а довольный Сократ сидел на трубе, которая торчала над островерхой двускатной крышей. Он походил там, вверху, на яркое знамя.
– Н-но, поехали! – крикнул он наконец.
Но ничего не произошло. Ослы Долли, Вилли и Улли повесили головы, будто опять заснули. А папа и мама Дик? Было непонятно, сидят ли они вообще там, на облучке. Не умчались ли прочь, шурша плащами и шелестя юбками, только бы не пускаться навстречу рыцарю-разбойнику Родриго Грубиану? Сократ не мог этого знать, потому что с трубы ему не был виден облучок.
– Поехали! – крикнул он ещё раз. – Да боже ты мой! Трогай! Вы что, не слышите Сократа?
Впереди вагончика лишь один из ослов дёрнул ухом, словно отгоняя назойливого слепня.
В Сократе медленно разгоралась красная попугайская ярость. Они поедут в Страхопущу! Как и почему, он только что подробно объяснил, и ни мама, ни папа Дик не нашли чем ему возразить. Вместо этого они смотрели на него, выпучив глаза, и кивали, забывая дышать. Так почему же они не трогаются с места?
– Эфраим Эмануэль Дик! – проверещал Сократ на своей трубе. – Ты что там, оглох?
Как вы уже догадались, Дики никуда не сбежали. Они просто оцепенели от страха.
– Я слышу тебя, Сократ, – еле прошелестел он, и сочувственный ветер донёс его дрожащий голосок до Сократа. – Только я не знаю, такая ли это хорошая идея – ехать к рыцарю-разбойнику Родриго Грубиану в Страхопущу. Может, мы лучше подождём ещё немного? Малыш ведь может в любой момент…
Одним ударом крыла Сократ отбил на ветер остаток фразы папы Дика. Этот остаток был так же предсказуем, как и его кукольные представления.
– Мы прождали уже три дня, Эфраим Эмануэль Дик! – крикнул он. – И с каждым часом, что мы здесь простаиваем, фора Малыша становится всё больше. Вы что, не хотите вернуть своего сына?
– Конечно, хотим! – крикнула мама Дик с облучка.
– Конечно, хотим! – повторил за ней папа Дик. – Но мы же не знаем, действительно ли он у рыцаря-разбойника. Какой же маленький мальчик по своей воле отправится к рыцарю-разбойнику?
– Малыш, чёрт побери! – каркнул Сократ на своей трубе. – Малыш отправится по своей воле к рыцарю-разбойнику! Вы что, не знаете собственного сына?
Внизу на облучке стало тихо. Ничего, кроме растерянности, ветер до Сократа не доносил. Ведь папа и мама Дик и впрямь не знали своего сына. Малыш и Дики просто были слишком разными людьми. Малыш ничего не боялся, а папа и мама Дик боялись всего. Малыш хотел, чтобы всё изменилось, а Дики хотели, чтобы всё оставалось по-прежнему.
– Н-но, трогай! – прохрипел Сократ, решив, что Дики уже достаточно обо всём подумали.
– Поехали, – пролепетали мама и папа Дик, поскольку они любили своего сына, хотя он и был совсем не таким, как они.
Кукольный театр папы Дика загромыхал по неровной дороге, а потом по бездорожью. Он подпрыгивал на всё более толстых корневищах, проезжая мимо всё более корявых деревьев, и, когда одно особенно сучковатое из них потянулось своей мрачной веткой к Сократу, даже разумной птице стало не по себе. Тысячи глаз смотрели на них из укрытий по мере того, как они углублялись в Страхопущу, и тысячи капель отбивали свой знобящий такт, потому что после грозы, в которую исчез Малыш, Страхопуща всё ещё была в сырости. Тут и там Сократу чудилось чиханье подколодных гномов и кашель простуженных болотных друдов, но никто не чинил препятствий кукольному театру папы Дика. Даже большой медведь, которого Сократ увидел в чаще, пропустил их с миром. Едва заметив кукольный вагончик, он пугливо скрылся за гигантскими грибами.
Сократ командовал с трубы то «Влево!», то «Вправо!», когда лесные дорожки пересекались, что случалось довольно редко, и кукольный театр папы Дика приближался к скалам Лихогорья, пока им не открылся вид на вершину с пятью покосившимися башнями. Как вы уже знаете – но ни Сократ, ни Дики пока не знали, – обитаемой была всего одна из них.
Кукольный театр папы Дика со скрежетом остановился: то ли ослы не хотели ехать дальше, то ли Диков покинули последние капли мужества. Сократ бы это понял. Он проследил за восхождением крутой тропы, что огибала скалистые пики, ведя к воротам. До сих пор он видел крепость Гробург лишь издали. Вблизи чёрные стены и пустые глазницы окон выглядели в тысячу раз более зловещими.
И сюда-то, подумал Сократ, Малыш один-одинёшенек карабкался ночью во тьме, под ливнем и ревущим ветром? Неужто этот поворот истории мог быть правдоподобным? Но истории не обязаны быть правдоподобными. Немного подумав, Сократ припомнил много славных историй, совсем даже неправдоподобных. Зато они были с настроением и подъёмом, отчего ему сразу подумалось, что именно такой мальчик, как Малыш, только и мог подняться по такой тропе, как эта, посреди бушующей бури. Только так, а не иначе могла быть записана история Малыша в старинной книге.
– Чего вы ждёте? – крикнул Сократ.
И кукольный театр папы Дика начал подъём в гору, и внутри вагончика закачались на нитках марионетки.
Теперь, когда Сократ смотрел налево, его взгляд падал в бездонную пропасть, куда кукольный вагончик мог сорваться в любой момент. А когда он смотрел направо, его взгляд падал на бесчисленные могилы. По краю дорожки стояли кресты, а поскольку дорожка была такая крутая, а повозка такая медленная, Сократ успевал прочитать на могилах все надписи.
«Тут погребён рыцарь Богумил Грозайц», – читал он.
«Здесь покоятся насилу собранные останки великана Унтама Менувеля», – читал он. И сразу после этого они громыхали мимо того немногого, что осталось от банды из тринадцати неистовых берсерков, и мимо четырнадцатиглавого дракона. Двенадцать его голов, как значилось на могильной плите, Родриго Грубиан отсёк ему сразу после завтрака, а остальные две ещё до обеда.
Дики на облучке теперь уже стенали не смолкая, да и у Сократа на крыше стояли дыбом перья. Ему ещё не приходилось читать такие страшные истории, как на этих надгробных камнях. Ему и в самом деле казалось, что он не трясся на горной тропе, а перелистывал книгу. А не был ли этот Родриго, думал начитанный попугай, тоже начитанным рыцарем?
– Ох! Ах! Как страшно! Как жутко! – восклицали Дики, когда вагончик проезжал мимо шпалеры из человеческих костей.
Скелеты были прикованы к скале ржавыми цепями, а на черепах ещё уцелели шлемы. Дики на облучке даже отворачивались – таким устрашающим был этот вид. Сократ же, напротив, присматривался особенно внимательно. Он хотел бы обмануться, но эти скелеты на цепях казались ему похожими на марионеток. На каких-то особенных ниточках.
Когда кукольный театр папы Дика вкатился на подъёмный мост, попугай задумчиво приводил в порядок своё оперение. Впереди маячили могучие крепостные ворота. Разумеется, запертые. Зато доски подъёмного моста скрипели и трещали, будто в любой момент могли проломиться.
– И что теперь? – донесло до Сократа тоненький голосок папы Дика.
– Теперь ты должен постучаться, Эфраим Эмануэль Дик, – сказал попугай. – Я ведь плохо умею это делать. Хлопанья крыльев никто не услышит.
Папа Дик, пошатываясь на ватных ногах, пошёл по трухлявым доскам подъёмного моста, неловко перепрыгнул через дыру на месте отсутствующей доски и чуть было не упал в обморок, увидев на воротах колотушку в виде чёртовой рожи.
– Ну стучи же! – прохрипел Сократ на своей наблюдательной вышке. – Я допускаю, что нас тут ждут.
Папа Дик постучал так тихо, как только можно было постучать железным кольцом, и, когда этот стук призрачным эхом отдался во дворе крепости, он был ещё ближе к обмороку, чем прежде.
Никакого ответа не послышалось. Никто не вышел.
– Малыш? – крикнула с облучка мама Дик, но так тихо, что услышать её мог разве что Сократ на жестяной трубе.
«Неужто и Малышу пришлось стоять здесь и тщетно ждать, когда его впустят?» – задумался попугай. Как же история развивалась дальше и как она пойдёт теперь? Что мог делать перед запертыми воротами Малыш, ему было неясно. Что делать ему самому, было, наоборот, очевидно. Раз уж у него есть крылья, он мог и воспользоваться ими.
– Ждите меня здесь! – крикнул Сократ Дикам и без особых усилий перелетел через ворота.
– Малыш! – звал Сократ, разглядывая сверху овощные грядки Родриго Грубиана во дворе крепости.
Попугай не верил своим глазам. В старинной книге историй ничего не говорилось о рыцаре-разбойнике, который выращивал бы в своей рыцарской крепости картошку.
– Малыш! – снова крикнул Сократ и, не получив ответа, приземлился среди бобов Родриго Грубиана. Его зоркий птичий взгляд скользил от одной башни к другой. Большинство из них выглядели обветшалыми, и только Южная башня казалась более-менее обжитой. – Благородный рыцарь! – попробовал Сократ по-другому. – Господин Грубиан из крепости Гробург на горе Лихогорье!
Ответа не последовало, зато попугай услышал какой-то стук в старой конюшне неподалёку от огорода. Сократ выпутался из бобовых побегов и вразвалочку направился к конюшне. Дверь туда, к счастью, была приоткрыта.
– Рыцарь Грубиан! – крикнул Сократ ещё раз.
Опять послышался стук и к нему ещё какой-то скрежет, как будто щипцами изгибали кусок жести.
Сократ, следуя на звук, вошёл в конюшню, где уже давно не стояли боевые кони. Вместо этого конюшня была переоборудована в мастерскую. На длинном столе громоздились бледные мёртвые черепа и скелеты, а рядом стояли небольшой чан с водой и початый мешок гипса.
Сократ взлетел на стол и вонзил свой острый клюв в ещё сырой, незатвердевший череп. Он был из гипса. Ни одна из костей на столе не была настоящей. А если ни одна из костей на столе не была настоящей, заключил Сократ, тогда и те черепа и скелеты вдоль скалистой тропы не были настоящими. А если черепа и скелеты на тропе не были настоящими, то и надписи на могильных плитах были выдуманными. А если надписи на могильных камнях были выдуманы, то рыцарь-разбойник Родриго Грубиан был, во-первых, хорошим сочинителем историй, а во-вторых, совсем не опасным.